Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

Сплошное зарево в полнеба! Солнца нет. Только тучи, на глазах наливающиеся кровью, их отсветы…

Соколиная заря?! Она…

Красная, по краям рваная, над окраинами Романова, над еловым — теперь до веточки ухватываемым — лесом, над снежным полем, над островками голой земли…

«Птицы — нет, а соколиная заря (и как только это выражение в голове пустой отыскалось?) нате вам!»

Я смотрел на небо, на лес и все сильней отставал от Трифона.

По самому краю поля, чуть пригибаемые собственной силой и ловкостью, цепью прошли лыжники-стрелки в белых маскхалатах. Было их человек десять-пятнадцать.

«Из ближней военной части?»

Военные в белом шли неслышно и земли вроде не касались.

«Что твои ангелы. Карабины отстегнуть и прямо с полей — в облака!»

Внезапно сзади послышался шум. Зафырчал, надсаживаясь, мотор.

Трифон спешил вперед, он обогнал меня уже шагов на пятьдесят-шестьдесят и мотора не слышал. Или просто не хотел оборачиваться.

А я обернулся.

Сзади, метрах в ста, буксовали аэросани. В них сидел Савва Лукич. Он был в какой-то дохе, в мотоциклетных очках и в шлеме. Но узнавался сразу: по массивной фигуре и особой, ястребиной, или, как он сам говорил, «куроцаповской» посадке головы.

Савва что-то кричал, но мотор при этом не глушил, газовал все сильней.

Почти в тот же миг с другой — приволжской — стороны кто-то высокий, в летнем картузике, с поднятым воротником, полностью закрывающим лицо, кинулся Трифону наперерез. Узнать бегущего было трудно. Как ни приглядывался — не мог!

Тем временем Савва справился с рулем и подобрался ко мне почти вплотную.

— Стой, Тима! Стой! — кричал он прямо с движущихся саней. — Проверка это была… Испытание тебе было! Кто ж тебя отпус-с… — Савва снова забуксовал, вездеход завертелся на месте, вдруг перестал урчать и опрокинулся на бок.

Я кинулся помогать.

— Все, все, малышок, дальше я сам, — плачущий Савва стал вылезать из-под вездехода, хотел что-то крикнуть, внезапный порыв ветра забил ему рот, он выплюнул снег и заорал мне в лицо что есть мочи:

— Отец меня из дому выгнал! Сказал — иди! Я пошел! А отец вернул… И я тебя вернул! В отцовском изгнании… в отцовском возвращении… весь смысл мира! Я ведь… Новый русский капиталюга я… Но с людской физиономией и человеческими мыслями! И ты будешь! Садись, поехали…

Я развернулся к еловому лесу. Савва забежал поперед меня. Ухватил за плечи, потом, теряя силы, сполз вниз, колени его подломились…

Человек в летнем картузе уже догнал Трифона.

— Кто это?

— Так Столбец, конечно! — подымаясь и резко кашляя, крикнул Савва. — Ты ведь для эфирного дела… пока не годен… Зато тут сгодишься, — еще громче заорал он и полез целоваться, чего раньше себе никогда не позволял.

Столбец вдалеке тоже кинулся Трифону на плечи. Кинулся сзади, свалил. Побарахтавшись в снегу, они двинулись, не тратя на нас с Саввой никакого внимания, к еловому лесу.

Вдруг Трифон замедлил шаг, обернулся.

На плече его красным блеснула застежка от рюкзака. Трифон сложил руки рупором и крикнул раздельно:

— Все ваши затеи — пустота! В мире нет ничего… Слышите? Ни-че-го, кроме вихрей эфира!

Я побежал за Трифоном. Споткнулся, упал в свежий, только что наметенный сугроб. Рот и ноздри забило снегом, какая-то деревяшка расцарапала висок…

Когда я поднялся, Трифон со Столбовым были уже далеко: они быстро шли, почти бежали к лесу. Задыхаясь и тоже приставив ладони ко рту, я крикнул:

— В мире… ничего… кроме вихрей эфира… И Того… Кто вихри эти создал!

Крик мой историю эту и повернул туда, куда ей давно повернуть следовало: завтра утром — и как раз в то же самое время, в шесть с минутами, — я решил, уговорившись с Ниточкой о скорой встрече, добрести до Столбова и Трифона и вместе с ними попробовать возвратиться на свою прародину: перейти в мир эфира.

2012