Автор «Жадной нежности» охотно отправился в туалет и снова набрал номер Натальи Павловны. Безрезультатно: недоступна! Когда он вернулся с мокрым вафельным полотенцем, режиссер лежал в той же позе, но в лице его успели произойти живительные перемены. Внимательный Кокотов заметил, что содержимое бутылки, стоящей на телевизоре, слегка поубавилось, а веточка укропа склонилась теперь в другую сторону и еще мелкотравчато дрожала.
– Ну-у-с! – бодро спросил посвежевший Жарынин, обтерев полотенцем лысину. – Объясните мне, что же с вами случилось? Такое впечатление, что все сцены, начиная с прихода Кости, вы писали после инсульта или черепно-мозговой травмы. В чем дело?
– Ну, вы скажете тоже… – замялся писатель, поражаясь тому, как жестко, но точно определил соавтор его смятение после вчерашнего звонка Натальи Павловны. – А в чем дело-то?
– В чем дело? Ладно, пусть стиль останется на вашей литературной совести, но где логика, коллега? Они живут вместе двадцать лет. Моя тетка Валентина изучила моего дядю Юру, серьезно пьющего военного музыканта, настолько, что могла лишь по тому, как он вставлял в замочную скважину ключ, определить степень его опьянения. Да что там степень! По скрежету замка она угадывала, что именно и в каких пропорциях он пил. В крайнем случае могла спутать херес с мадерой или перцовку со старкой. Не более того! А вы? «Костя, что случилось?» Наоборот, Юля сразу все понимает и строго спрашивает: «Сколько ты должен?»
– А сколько он должен? – поинтересовался Кокотов.
– Сумму называть нельзя ни в коем случае.
– Почему?
– Боже мой, Андрей Львович, я вычту из вашего гонорара двадцать процентов за «курс молодого сценариста»! Сами подумайте! Он, допустим, говорит: «Сто тысяч!» Для кого-то из сидящих в кинозале сто тысяч рублей – огромная сумма. Для другого – это чепуха, а вот сто тысяч долларов – уже кое-что. Для третьего и сто тысяч долларов – ерунда: в Курвшанель с проститутками слетать. Костя должен ей ответить: много, очень много. Читайте дальше!
– Это всё! – тихо отозвался писодей.
– Всё? Почему вы мне постоянно врете?
– Я не вру… Откуда вы знаете?
– Похмелье обостряет интуицию. Ну!
– «Костя внезапно набросился на жену и грубо овладел ею…» – неохотно прочитал писодей и осторожно посмотрел на соавтора, ожидая негодования.
– А что – неплохо! – вдруг похвалил Жарынин, открывая новую бутылку «бювета». – Кстати, действительно успокаивает. Одна моя краткосрочная приятельница по имени Карина… Игрой судьбы мы оказались попутчиками в СВ. Вообразите, за окном летящая ночь, а нас внезапная страсть буквально швыряет из угла в угол двухместного купе…
– Я вижу, вам гораздо лучше! – ехидно перебил Кокотов, бросив взгляд на ветку укропа.
– Да, вы знаете, немного отпустило. Та к вот, когда, миновав Бологое, мы притомились, Карина рассказала мне свою удивительную историю. Ее муж, допустим, Иван Тигранович, служил в министерстве заготовок на приличной должности. Жили они в достатке, согласии, изредка перед сном занимаясь по остаточному принципу любовью. Одна беда: министр Ивану Тиграновичу попался редкий жлоб, сволочь и хам, из хрущевских еще выдвиженцев. Об людей просто ноги вытирал, особенно любил в пятницу вечером, перед выходными, вызвать на ковер и изнавозить так, что человек еле выползал из кабинета. Поначалу Иван Тигранович, вернувшись со службы, чтобы расслабиться, напивался до потери сознания, но у него обнаружили слабую печень – и дело шло прямым ходом к циррозу. Карина призывала мужа к умеренности, умоляла, подсыпала в суп чудодейственную гомеопатию – все бесполезно. Каждую пятницу, воротившись со службы синим от позора, он доставал бутылку и пил, пока не падал со стула. А субботу с воскресеньем, конечно, болел: ни тебе лампочку ввернуть, а про то, чтобы ковер выбить или жену приобнять, – даже говорить нечего. Отчаявшись, Карина полетела за советом в Степанакерт к любимой бабушке. И старая мудрая армянка Асмик Арутюновна сказала: «Стань ему вином!» Вернувшись домой, послушная внучка, чтобы отвлечь мужа от губительной привычки, после очередной взбучки постаралась его по-женски приласкать. Иван Тигранович, надо заметить, откликнулся на это с таким звериным неистовством, будто пытался выместить на нежном теле супруги все свое министерское отчаянье. Карина была потрясена, оскорблена, собрала вещи и улетела в Степанакерт, но мудрая старая армянка Асмик Арутюновна строго ее отчитала и отправила назад со словами: «Лучше грубый муж, чем ласковое одиночество!» Воротившись, послушная внучка решила так: пусть уж пьет, чем зверствовать на брачном ложе!.. Слушайте, Андрей Львович, вон видите – стоит на телевизоре?
– Вижу.
– Налейте мне пятьдесят грамм! Не больше…
– Нет.
– Почему?
– Я обещал Регине Федоровне, – с мстительной твердостью ответил автор «Полыньи счастья», думая о недоступной Наталье Павловне.
– Напрасно.
– Ну и что было дальше?
– Дальше? Дальше наступила пятница. Карина накрыла стол, выставила на середину коньячок, привезенный с исторической родины, оделась как монашка и ждала, надеясь вернуть порывы несчастного супруга в прежнее алкогольное русло. Но не тут-то было: Иван Тигранович вихрем влетел в квартиру, выпил для ярости стакан, содрал с жены ризы и, бормоча что-то про срыв плановых поставок, многократно над ней надругался. Та к с тех пор и повелось. И чем грубее муж был оскорблен министром, тем невероятнее вел себя на брачном одре. Карина сначала рыдала, потом смирилась, затем стала находить в животных порывах супруга некоторые приятности и наконец всем телом полюбила эти буйные ночи с пятницы на субботу. Заранее надев тонкий черный пеньюар и наложив на лицо призывный макияж, она с нетерпением ожидала возвращения домой Ивана Тиграновича, униженного, растоптанного и жаждущего возмездия. Та к они и жили. Душа в душу. Тело в тело.
Но тут, как на грех, умер Брежнев, пришел Андропов и начал всюду расставлять своих людей. Жлоба-министра, наградив орденом, отправили на пенсию, а вместо него прислали из КГБ генерала, который прежде курировал борьбу с диссидентами и вследствие специфики этой работы в общении с людьми отличался деликатностью, переходящей в служебную нежность. По пятницам, перед выходными, он приглашал сотрудников в кабинет, угощал чаем с сушками, сердечно расспрашивал о работе, семье, обсуждал с ними новинки литературы и искусства, намекал на то, что скоро в Отечестве подуют свежие ветра обновления. И еженедельные расправы над ждущим телом жены прекратились – как и не было. Иван Тигранович стал возвращаться домой в светлом, приподнятом, даже мечтательном настроении и за ужином объяснял Карине: главная беда в том, что мы не знаем страну, в которой живем, и к тому же непростительно далеко отошли от ленинских заветов. Перед сном он, конечно, как правообладатель, устало проведывал жену, но очень редко и оскорбительно деликатно. Несчастная терпела, мучалась, томилась и наконец, отчаявшись, полетела за советом к бабушке в Степанакерт. Мудрая старая армянка Асмик Арутюновна, выслушав внучку, долго молчала, потом сказала: «Если зверя нельзя разбудить, его надо найти!» И бедняжка стала искать. А как сказал поэт, «женский поиск подобен рейду по глубоким тылам врага». Прощаясь со мной утром на платформе и пряча печальные глаза, Карина горестно шепнула: «Если бы мой Иван Тигранович стал прежним, я бы никогда, никогда…» – и заплакала. Вот так, коллега! – вздохнул режиссер и снова припал к «бювету».
– Значит, на зверя вы не потянули? – не без ехидства спросил писодей.
– Увы!
– Прямо сейчас придумали?
– А что – заметно?
– Конечно.
– Вам легко говорить, вы не рисковали здоровьем ради исконных русских земель. Слушайте, коллега, а сходите-ка за пивом? Оно в холодильнике.
– Нет. Я дал слово Регине Федоровне.
– Экий вы… ортодокс! Ну ладно. Порыв Кости – это хорошо. А по тому, как Юлия ему отдается, через силу, почти с неприязнью, – мы покажем, что брак их давно исчерпан, для нее это – двуспальная неволя. Есть, правда, одна проблема…
– Какая?
– В соседней комнате Варя готовится к зачету, а слышимость в таких квартирах, сами знаете…
– Пусть она уйдет готовиться к однокурснице.
– Молодец! Это выход. Читайте дальше!
– Но теперь действительно всё… – смущенно сообщил Кокотов.
– Как это – все? А что же вы делали весь вечер, пока я бился за целостность Отечества?
– У меня закончилось вдохновенье, – стыдливо признался автор «Похитителя поцелуев».
– Что?! Вы забыли про жену Куприна?! Вот как надо с вами – писателями!
– Видите ли… – попытался оправдаться Кокотов.
– Не вижу! Сейчас я звоню Евгении Ивановне. Поесть нам принесут только после того, как мы закончим сюжет.
