Одним словом, бабушка моя была человеком, который учил меня добру и любви к ближнему.
Я сидел в полумраке зала, все эти воспоминания проносились передо мной, музыка надрывно рыдала, и я беззвучно плакал вместе с ней. Слезы стекали по моим щекам. Руки были сцеплены до боли…
Из Филармонии я по Невскому пошел на вокзал.
Время еще было. Был теплый июльский вечер, который своим
ветром ласкал и пытался меня утешить… В голове продолжали звучать пронзающие душу Моцартовы звуки…
Сегодня, когда я приехал домой, дверь мне открыл Гурий Владимирович Ласточкин, единственный, которого смогла разыскать Люда по телефону. В плотно зашторенной комнате молча сидели у открытого гроба Люда и Прасковья Степановна. Откуда-то лилась тихая всепроникающая музыка. Оказывается Гурий, ожидая меня, поставил "Реквиемом". Я подумал: что за сверхъестественное совпадение?.. Не знаю…
К концу дня приехали и Ксения с Виктором. Телефона у них не было, а срочную телеграмму от Люды они получили только вчера вечером.
Гурий отозвался на Людин звонок сразу же и еще вчера вечером, бросив все, примчался. Он успокоил Люду и отослал ее на время похорон к родителям: не дай Бог переживания спровоцируют преждевременные роды. Оставив с покойницей тетю Пану, сам он окунулся с головой в похоронные дела. Когда наступила ночь, он послал тетю Пану отдыхать в
другую комнату, а сам сел около гроба и при свечах просидел всю ночь.
Вот и сегодня я едва уговорил его хоть немного отдохнуть после тяжелого дня и бессонной ночи. Он долго сопротивлялся, но как только сел в кресло — заставить его лечь было невозможно — тут же уснул глубоким сном праведника.
Наступила моя пора ночного бдения. Ксения с Виктором тоже присоединились ко мне. Ксения все время тихонько плакала, а Виктор, обняв ее за плечи, беззвучно ее успокаивал…
Катерина. 1957, 1 января
Вот и очередной Новый год наступил… Провели мы его
с Павлом вдвоем, если не считать Павлика. Друзей у Павла на работе практически нет, хотя относятся к нему сослуживцы неплохо. С соседями контакты как-то не наладились. Только Сергей с Людой забежали где-то пол-одиннадцатого на десять минут, выпили с нами по бокалу шампанского за уходящий
год и помчались справлять Новый год со своими институтскими друзьями.
Сережа с Людой после рождения дочки живут у ее родителей. Люда было заикнулась, что, может, после смерти мамы они смогут остаться у нас, но я была категорически против: ведь когда-то и нам с Павлом пожить надо одним! Я прямо так ей и сказала. На следующий же день, когда я вернулась из магазина, то нашла записочку от Сергея:
"Спасибо за все. Не смеем более мешать своим присутствием.
С."
Конечно, как-то плохо все получилось, но они молодые, им проще — у них все утрясется!
Люда тут однажды проговорилась, что они с Сережей довольно часто ездят к Михаилу. Я знаю, что у него молодая жена, говорят красивая и с хорошим характером. А чего ей быть с плохим характером? С двумя детьми, ни кола, и двора, а подцепила такого мужика! Да она на него молиться должна — вот тебе откуда и хороший характер!
И вот сидим мы с Павлом за кое-как накрытым праздничным столом, хотя стол ломится от всяческой снеди. Вот уже по телевизору показывают Спасскую башню… "С Новым годом, дорогие товарищи! С новым счастьем!"
Ну, а как насчет старого счастья? Было ли оно? Я всю жизнь металась в поиске этого счастья, думая, что вот-вот это счастье и вырастет, как гриб после дождя… Но вот уже сорок шесть… Больше того, что имею, уже больше не получу от жизни. Настала пора терять, а не находить. А много ли я имею? Счастлива ли я?
Да какой смысл задавать себе все эти вопросы? Надо жить! Я получила, наконец, к чему стремилась в молодости. То это или не то, к чему я рвалась — какая теперь разница: время вспять не повернуть…
Сережа. 1957, 30 августа
Моей дочке, Свете, исполнился годик. Мы сейчас с ней
одни: Люда загремела в туберкулёзный санаторий в Аразиндо,
в бывший царский дворец, построенный для одного из
наследников, страдавших чахоткой. Врачи сказали, что это надолго, может быть, месяца на три.
Живем мы все там же, у Людиных родителей: на тамошних восемнадцати квадратных метрах появился еще один жилец — наша дочка. Можно было бы, вроде, рассчитывать на расширение и получение маленькой квартирки, но по иронии судьбы, в очередь на улучшение жилищных условий ставят только тех, у кого меньше трех квадратных метров на человека, а у нас площадь 18,3 на шесть человек! Какие-то сотые доли мешают…
Жизнь у меня не из легких: утром надо Свету отвезти в ясли, после работы забрать, потом нянькаться, читать книжки… Конечно, без тещи я бы, наверное, не выжил: она и готовит, и стирает, и со Светкой много времени проводит…
На беду, в яслях Света подцепила стоматит: болезнь весьма неприятная. Участковая врачиха выписала "синьку" — противный кристаллический порошок ядовито ультрамаринового цвета. Дать такую гадость собственному ребенку, не испробовав его на себе, я не имел никакого морального права. Рассудив, что моя доза должна быть раз в пять выше, чем детская, я проглотил пять порошков. Губы, язык у меня стали темно синими, зубы — голубыми, но жив остался. На работе надо мной потешались, но к самому факту жертвенного эксперимента отнеслись с уважением и интересом.
Вечером в кухне меня случайно встретила соседка и попросила больше не выливать чернила в унитаз, поскольку они оставляют плохо смываемые синие следы… Я страшно смутился и объяснил, что я не выливаю чернила, а… писаю ими. Действительно, после моего эксперимента с глотанием порошка я дня два писал темно синими чернилами, которыми хоть авторучку заправляй!
Соседка безудержно хохотала аж до слёз… Вот так мы и живем: трудно, но весело!
Михаил. 1957, 23 октября
Мы живем уже почти три года в Ногинском
Академгородке. Мне нравится работа здесь: в спокойном академическом ритме мы решаем интересные и полезные для промышленности проблемы. Мне даже нравится, что мы живем не в самой Москва, а в городке-сателлите. Даже улица у нас называется "Березовая аллея"… Квартира наша на первом этаже, но это даже хорошо: перед окнами нашей квартиры Мария устроила настоящий цветник: здесь есть все
— и кусты шиповника, которые служат одновременно живой колючей оградой от незваных гостей, и многолетние и однолетние цветы, и аккуратненькая травка, как на английском газончике. Только-только сошли хризантемы, хотя и не без помощи "пиратов", вторгшихся в наши владения за соблазнительными осенними цветами. А по весне у нас расцветают и маки, и анютины глазки, и всевозможные маргаритки…
Одним словом, живем мы, как в раю, не хватает только Древа познания, но оно нам и не нужно: Адам с Евой давным- давно съели свое яблоко!
Я никогда не думал, что возможен такой необычный сплав небесной светлой любви и простой земной радости плоти. Теперь я понимаю, что одно без другого, по меньшей мере, убого!
Луна. Цветы. Мерцанье свеч.
Твои глаза… Твои ланиты… И волосы твои обвиты Вокруг твоих покатых плеч.
Мерцанье свеч. Цветы. Луна.
И рук волнующих извивы.
И в темноте едва видна
Ты вся изгибом дивной ивы…
Луна. Мерцанье свеч. Цветы.
Ланиты, волосы и плечи…
Всё в этом мире — только ты!
И пусть всю ночь пылают свечи!
Сережа. 1957, 20 октября
Сегодня я со Светланой пошел к своему школьному
другу, Лене в тот самый дом, где и я когда-то жил. Иду я по лестнице на третий этаж, несу Свету на руках, и вдруг… Навстречу мне спускается Алла!
Я, как всегда, застыл, как вкопанный, сердце мое заколотилось почти так же, как в давние детские годы! И опять я бы так и не вымолвил слова, если бы не она.
— Здравствуй, Сережа! Это твоя дочка такая большая?
— Да, Алла, ей уже годик.
— Как ее зовут?
— Светлана…
— Красивое имя… А какая симпатюшечка!
— А у тебя, я слышал, сын уже большой, ему около
пяти?
— Да, пять с половиной… Ну, я бегу! Мне нужно очень
многое успеть сделать. Очень было приятно тебя встретить,
Сережа. Пока!
— До свиданья, Алла!
Вот тут я понял, что не зря говорят "Первая любовь не ржавеет": столько лет прошло, а в груди еще смятение живет!. А Алла — молодец! Она повела себя так, будто мы всю жизнь были самыми лучшими друзьями и не виделись каких-нибудь пару недель! А может, тогда, в далеком-далеком детстве, мне не казалось, что между нами натянута какая-то ниточка, а может, она действительно была?..
