Время от времени, примерно раз в три минуты, вы думаете, что покончили с развратным бизнесом и получили все сполна, что пришла пора отпихнуть любовника и привести в порядок если не измятое самоуважение, то хотя бы внешний вид, – но Белфорд неизменно цепляет какой-нибудь нерв, который до сих пор оставался незатронутым, и вы вновь отключаетесь на три минуты, чтобы вытеребить каждую каплю удовольствия из новооткрытого местечка.
– Белфорд, – шепчете вы в промежутках между стонами, – это самый лучший… о-о… секс из всех, что… о-о… у нас с тобой… о-о…
От крайнего удивления тем фактом, что вы подали голос в процессе соития, Белфорд на секунду замирает. А потом молча кивает в знак согласия. Он тоже никогда не раскрывал рта во время любовных сессий – и, судя по всему, не собирается нарушать традицию. Раздвинув ваши ягодицы толстыми сигарообразными пальцами, он начинает долбить под несколько измененным углом, посылая ударные волны через все тело до самых десен.
А потом угол снова меняется – и Белфорд уже работает впрямую по клитору, сплющивая его, размазывая по стенке, полируя, как старый греческий зеленщик полирует свои баклажаны, как Аладдин полирует медную лампу, вызывая робкого джинна, – полирует, пока этот маленький бугорок наслаждения не начинает сиять, заливая влагалище светом, превращая его в бродвейскую сцену. Та-дааа! В лучах прожекторов по проходу бежит белый пони, гордый и веселый. Взмахнув гривой, он перепрыгивает оркестровую яму, пролетает над рампой и приземляется в центре сцены, широко расставив ноги, подняв копытами пыль – ноздри трепещут, глаза вращаются, изо рта валится пена, – и зал взрывается трескучей овацией. Тут Белфорд окатывает лошадку водопадом жидких белых роз, и она делает стойку на голове – по просьбам публики…
Восстанавливая дыхание, сбитое экстравагантной буффонадой, вы чувствуете себя скорее реабилитированной, чем удовлетворенной, скорее освобожденной, чем реабилитированной. Ведь удовлетворение – лишь временная анестезия, притупляющая боль жизненных ожогов, а реабилитация – та же месть, только без горчицы. Освобождение же – это столь грандиозный перед, что единственным задом, который может ему соответствовать, является смерть. Да и то не всегда.
Все опасения, связанные с тем, что Ларри Даймонд вас загипнотизировал, погрузил в некий психосексуальный транс, растворились в мощном приливе оргазма. Правда, без Даймонда вы никогда не достигли бы такого оргазма, ибо это он впервые показал, как пришпорить белого пони, чтобы тот забежал на горку; и если в вашей жизни еще наступит момент, когда секс будет играть более важную роль, чем сейчас, момент, когда новый поклонник назовет вас «лучшей задницей Сиэтла», а вы – боже сохрани! – будете польщены его словами, – что ж, значит, Даймонд оказал вам услугу. Пока же, преодолев бешеные пороги на утлом плоту, который построил некомпетентный Белфорд Данн, вы ощущаете, что освободились от обязательств, от зависимости, от страха, освободились от влияния Даймонда и стали – не больше и не меньше – хозяйкой собственной судьбы.
Приводя себя в порядок перед зеркалом (Белфорд мирно похрапывает на диване), вы точно знаете, каким будет следующий шаг.
Зато, увы, не знаете другого: Белфорд, проявив нехарактерную предусмотрительность, отключил оба телефона сразу после вашего звонка в полицию. Если бы он этого не сделал, вы бы еще час назад приняли сообщение Ларри Даймонда, неотложное как по тону, так и по содержанию и, честно говоря, довольно абсурдное, – сообщение, связанное с возможным местонахождением Кью-Джо; сообщение, которое могло бы изменить выбранный вами дерзкий курс… А могло бы и не изменить.
Понедельник, 9 апреля, ночь
Еще один день из жизни дурака
Целлофановый жгут лезет в ухо. Утка пожирает солому в эхокамере. Боги жарят гамбургеры, сделанные из амброзии. Вакуум электризуется. Термиты вслух читают Кафку.
В телефонной трубке столько шума, что слова Сола Финкельштейна, ответившего на звонок в «Познер, Лампард, Мак-Эвой и Джейкобсен», едва слышны. Сол, однако, сразу узнает ваш писклявый голос, словно орнитолог, различающий крик синицы-гаички сквозь грохот оживленного шоссе.
– Какого черта, Мати?! Где ты пропадаешь? Концерт окончен, пора танцевать с мертвецами!
Похоже, Сол еще не совсем протрезвел. И ему даже в голову не приходит извиниться за давешнюю грубость.
– Послушай, Сол…
– Что? Говори громче, Мати! Я ни черта не слышу, на линии слишком много шума. Мы с Познером прошлись по европейским биржам – похоже, мыльный пузырь Ямагучи вот-вот лопнет. Мы хотели по-быстрому слить весь японский индекс…
Продать японцев без покрытия. Хм, это мысль. Как вы раньше не догадались?
– …но не можем пробиться сквозь помехи. Пытались связаться с Лондоном, отправить им факс, однако вместо факсового сигнала получили азиатскую спортивную сводку. Ты когда-нибудь слышала про баскетбольную команду под названием «Гонконгский грипп»?
– Сол, у меня на «дискотеке» осталось личное барахло: фотографии и все такое. Попроси Джуди Мулликен, пусть она соберет вещи с моего стола и отвезет к себе. Я потом все заберу.
– Что ты хочешь сказать, Мати? Ты линяешь, делаешь ноги? Да ты знаешь, что у Познера скопился целый мешок костей, в которых он хочет порыться – вместе с тобой?! Давай не дури, приезжай и танцуй, как все. Или у тебя кишка тонка?
Циклон швыряет сухие листья в открытое окно класса, где проходит школьное собрание. Когда шорох стихает, вы отвечаете-
– Поцелуй мою филиппинскую задницу, Сол! Познер может катиться сам знаешь куда вместе со своими поддельными отчетами! И запомни, жабий мозг: концерт только начинается. Тум-турум-тутум!
И вешаете трубку.
Стоя над Белфордом, вы следите за мерными движениями волосатой груди. И ощущаете дежа-вю: Андрэ, разметавшийся во сне на столике Кью-Джо. По сравнению с обезьяной Белфорд кажется таким чистым, возвышенным… Дело даже не в порочности Андрэ: ему приходится быть хитрым, чтобы выжить. Так же как и вам, Гвендолин. Вот видите, у вас с заблудшей макакой есть кое-что общее.
Белфорд, если разобраться, тоже не без греха. Он ведь отключил ваши телефоны, а кто его просил? Ну, это было легко исправить: десять минут назад вы воткнули провод в розетку – и сожгли последний мост. О боже! Будем надеяться, что потом не пожалеете.
В спальне вы становитесь на колени и подключаете второй телефон, не догадываясь о пропущенном звонке Даймонда. Если бы у вас была голосовая почта, как у каждого уважающего себя американца, еще способного оплачивать телефонные счета, вы смогли бы прослушать роковое сообщение. Но вы предпочли купить суперкрутой автоответчик размером не больше карты Таро, ибо не доверяете голосовой почте. Какие-нибудь хакеры могут ее взломать, добраться до конфиденциальных сообщений… В наши дни деловая женщина должна быть осторожной.
В отличие от типичных филиппинок, питающих слабость к ярко-цветастому накладному маникюру (даже бабушка Мати не исключение), вы обгрызаете ногти под корень, до самого мяса. И сейчас без колебаний проводите ими по гладко-розовой щеке Белфорда. Он морщится.
– Мммммф.
– Просыпайся, Ромео. Пора начинать восхождение.
– А?
– Будем вязать снопы, пока луна высоко.
– Чего?
– Белфорд, у тебя случайно нет клизмы? Знаешь, такой старомодной клизмы?
Он садится как ужаленный.
– Милая, ты заболела?
– Да, наверное. Но это не то, что ты думаешь. Давай одевайся. Мне нужна твоя помощь.
Вы одеты в черное: джинсы, кроссовки, свитер. На голове черная беретка, скрывающая предательские штрихи седины. В черной сумочке лежит запасной газовый баллончик.
– Сначала едем к тебе, – говорите вы.
– Дорогая, я же сказал, у меня нет клизмы.
– Ничего. Заодно проверим, как дела у Андрэ.
– О, это так мило! Но я уверен, с ним все в порядке.
– А вдруг ему одиноко?
Белфорд смотрит на вас с обожанием.
– Ну ладно, ты права. Наверное, он сейчас спит, утомился. Мы с ним немного подурачились перед тем, как я ушел… Знаешь, маленький негодник очень силен!
– Мы просто взглянем одним глазком.
Белфорд кивает и направляет «линкольн» в сторону Куин-Энн-Хилл.
Не успеваете вы проехать и нескольких минут, как луна, которая движется вместе с вами, скользя над грязными и уродливыми городскими излишествами, как чистое и харизматичное напоминание о древней магии, неподвластной приземленному и технологизированному человеческому уму, – эта луна грубо, хотя и временно, перекрывается каскадом красно-синих вспышек. Карета «скорой помощи» и несколько полицейских машин стоят поперек дороги, полыхая мигалками, а на тротуаре, у входа в скромный двухэтажный дом, колышется небольшая толпа.
Подъехав ближе, вы узнаете Смоки и Сесила. Сколько можно работать? Эти парни, наверное, уже забыли, как выглядят их домочадцы. Вместе с другими полицейскими они отгоняют зевак от распростертого на лужайке тела, вокруг которого суетятся врачи.
