Слюней на прощанье не распускал – Ринатика чмокнул в обе щечки, а Петро – так, потрепал по черным волосикам. И сгинул в службу. Однако далеко, к счастью родных, сгинуть не вышло – по соседству направили, учитывая малых детей, в пожарные войска, в район Припяти. Оттуда, долго не думая, в ликвидаторы – это восемьдесят шестой шел, май, сразу после Чернобыля дело было, когда хорошо еще не разобрались в зловредности ударившего по всем невидного облака. Так что особо не умничали и не мудрили: откомандировали в составе подразделения на ликвидационные работы – он и отбыл.
А хоронили быстрей, чем сами доктора ожидали, – уже в августе, перевезя до этого тело в радиационных струпьях на родину, в Житомир, на долечивание вроде. Гелька помнит, что убивалась тогда не из-за потери мужа – полюбить его, как хотелось, ко времени смерти все равно не удалось еще: то одно не давало, то другое. Убивалась, видя, как уходит из жизни невинный человек, веселый, рослый, влюбчивый и смуглокожий, отец двоих малолеток.
Сара ходила черная, думая, что неспроста все это на них обрушилось, горе одно за другим: мать сначала, Зинаида, потом сама она, невезучая, обмана человеческого под завязку хлебнула от проклятого Федьки Керенского. Теперь вот дочка ее. Следующие – детки будут, скорей всего, груднички безвинные, Ринатик и Петро, маленькие и любимые однояйцовые мусульманчики.
Родители Хабибуллины места себе не находили: мать выла днями, отец больше молчал, изводил ядовитый табак и молился нескончаемо, прося своего Аллаха о чем-то Гельке неведомом. Саму ее они первые дни словно не замечали, внуков – тоже почти не касались. Вывод напрашивался сам собой: во всем виновата проклятая невестка, начиная с того, что сама из неверных, несмотря ни на какие искусственно принятые спасительные меры. Этим и вытолкнула сына из родного гнезда в лютую смерть – этим, да еще именем тем самым – Петро, каким внука, что первым вышел при родах, назвала, а значит, главным из двоих.
В тот день, как Гелька поняла такое про детей и про себя, собрала вещи, упаковала близнецов и вернулась восвояси, в барак Заводского района, к матери Саре Петровне. Хабибуллины, пока та собиралась, молча следили одними глазами, не останавливая, и так же молча проводили ненавидящим взглядом в дверь, когда уходила совсем. И они знали, и сама она тоже: больше не вернется – так же, как и не вернуть детям отца, себе мужа, а Хабибуллиным единственного сына Галимзяна.
На детей в связи с потерей кормильца власть оформила смешное, преступное по размеру пособие. За ликвидаторскую доплату бороться надо было отдельно. Стали бороться, но силы кончились быстрей, чем появилась какая-никакая надежда на результат. Дело упиралось в бесконечные чиновничьи отписки и невнятные обещания принять необходимые меры в соответствии с действующим положением. Делать-то что ж? Так и стали жить, без текущих компенсаций от власти, а лишь с надеждой на предстоящую Христову да Аллахову справедливость – кто вперед.
Так и надеялись, пока Ринатке с Петрушкой не пришла пора идти в школу. А школа – что? А все! Книжки там разные, одежда на все случаи культурная, обуть опять же двоих, поесть по-людски – свежего и с витамином. А взять? Взять-то где?
А тут как раз внучка соседки по бараку слева случилась, в отпуск наехала, из самой Москвы. Я, говорит, тебя, Гелька, враз к труду столичному пристрою, у меня, сказала, связь налаженная в самом центре тамошнего бизнеса. «А делать-то чего?» – Сара у нее поинтересовалась. «А, – говорит, – по торговой части, теть Сар, по сервису в основном, товар туда-сюда и обслуживание. Деньги там другие совсем, тут таких не видали, а малят кормить ваших – хватит с запасом».
Мать с дочерью прикинули, взвесили по-семейному и решили:
– Езжай, Гель, – напутствовала Сара Петровна дочку, – я тут сама с хлопчиками управлюсь. А ты, может, и вправду к делу пристроишься, на ноги встанешь, деньжатами окрепнешь, много-мало, и посылать нам оттуда станешь. А мы с умом тут расходовать будем, пока не вернешься. А там видно будет, как дальше жить, – она вздохнула и притянула Гельку к себе. – Только знаешь, девка… Будь там поосторожней, в столице-то. Я раз сама обожглась – не хочу, чтоб ты мою дорожку повторила.
– А чего поосторожней-то, мам? – осведомилась у матери Гелька. – Где поосторожней, в каком месте?
– Везде, – прочеканив ответ, решительно уточнила Сара Петровна, – везде, где мужики. И не верь им никому, – добавила она столь же серьезно, когда уже сажала их с внучкой Рахили на скорый поезд, – все равно за ними верх будет, сама только локти после кусать станешь.
– Да ладно вам, теть Сар, страх-то на людей нагонять. Жизнь там как жизнь – нормальная, приличная по нашим временам. И мужики пристойные, городские. Это тут не верить надо, а там и обещать никто лишнего не станет, сразу скажут, что почем, а ты решать уже будешь, брать или давать. – Она игриво ухмыльнулась, но без явного намека на то, о чем не стоило бы и говорить. – Не бойтесь, я сама за Гелькой присмотрю, если чего, не оставлю одну-то.
Тот самый первый свой день в Москве, когда еще надеялась, Гелька всячески старалась объяснить непонятливой Рахилевой внучке, что то, что ей удалось в скором поезде выяснить насчет будущего труда, никак не может считаться трудом как таковым, потому что это не работа, а простая гадость и мерзкая гнусность, если исходить из самых нехитрых человеческих понятий.
– Ну, тогда давай, подруга, – усмехнулась та, – походи по городу сама, помечтай, погляди на местную жизнь и про малых своих вспомни, что Саре на шею подсадила, сильно понятливей станешь. А потом ночевать приходи, сегодня пущу тебя еще, пока месячные у меня не заткнутся. Вперед, подруга!
К вечеру Гелька вернулась побитой собакой.
– Ну что? – озадачила ее вопросом соседка по городу детства. – Поглядела, как люди живут? Обозрела?
– Завтра на рынок схожу, на вещевой, – пропустив вопрос мимо ушей, сообщила Гелька. – Может, у них что для меня будет.
– Может, и будет, – зевнула внучка Рахили, – то же будет, что и у нас, только без бабок и вонять в тебя будет, будто купил до конца жизни. А так – почти то на то.
– Это ты про что? – не поняла Гелька.
– Пойдешь – узнаешь, – ответила та. – В Лужники иди, там спрос больше.
На следующий вечер Гелька вернулась собакой не только побитой, но и голодной – кончились деньги.
– Хочешь, расскажу, как было? – спросила подруга. Гелька не ответила. – Ну, тогда слушай, излагаю, – она беззлобно хихикнула, присела к ней поближе, обняла и пояснила: – Ты можешь кивать только, говорить не обязательно. Так вот. Русских мужиков мало, а бабам помощницы не требуются, – Гелька кивнула. – Китай, Вьетнам не берем, там свои дела, свои заморочки, – Гелька снова кивнула. – Основной подряд у азерботов и других черных, – Гелька вновь согласилась. – Смотрят на тебя сначала вот так, – она встала, сунула руки в карманы, выкатила, насколько получилось, живот, почесала в паху и кинула ленивый оценивающий взгляд на Гельку снизу доверху и обратно, не отрывая руки от паха, – Гелька никак не отреагировала, только сжалась. – А потом говорят, что помощь, может, и требуется, но поначалу требуется проверить помощничка в деле, как он себя с хозяином вести будет, когда тому надо чего станет. Так?
Гелька закрыла руками лицо и заплакала. Она плакала, а подружка снова подсела к ней, приобняла и тихо шепнула на ухо:
– Ты не робей, Гель, ты попробуй сначала. Только не по ихнему адресу, а куда я посылаю. Думаешь, дурного тебе чего хочу сделать? Я ж сама так начинала, а теперь сама ж над собой и смеюсь – дура какая была тогда. Ржу и жалею, что столько время зазря пропало. Щас бы давно уж сама девчонками командовала, при моей-то харизме.
Это был второй столичный день. А потом был третий, последний перед началом того самого труда. С самого утра решила, что пойдет по точкам питания. Чего-чего, а готовить умела отменно – материна школа, а у той – Розы Марковны, старой Мирской. В первое кафе сунулась, спросила:
– Работницы на кухню не требуются, люди добрые?
– Диплом есть? – спросила тетка.
– Нет, – честно ответила Гелька, – нету ничего. Зато приготовить могу вкусно, как полагается.
– А кем работала? – дополнительно осведомилась тетка.
– Намотчицей, – честно призналась Гелька, – второй разряд присвоили, к первому готовилась.
– Намотчицей? – усмехнулась тетка. – Ну вот и мотай отсюда, родная, нам тут повара нужны профессиональные, а не ученики мотальщиц. Ясно?
Было ясно. Так же, как и то, что посторонние с немосковским говором не нужны в этой жизни никому, кроме мамы и деток. Похоже вышло и в других местах: где повежливей, а где еще построже, но зато с тем же невеселым результатом.
Ближе к вечеру тормознул сержантик, спросил документ.
– Украина?
– Житомир, – ответила Гелька, не предполагая от власти дурного.
– Регистрация есть?
