Владимир Романовский - В постели с Президентом

— С тобой противно и скучно, — сказал ему Лерой. — И тебя поймают.

— Как?

— Ты совершишь ошибку. Никто от ошибок не защищен.

— А, ты об этом. Я совершал ошибки в прошлом, — Ладлоу улыбнулся. — Но, видишь ли, гоняться за мной нет причин. Ни у кого. Посуди сам — кому я приношу вред тем, что убиваю пять-шесть [непеч. ] в год? Столько же людей убивают за час — только на Восточном Побережье. Я более или менее безобидный искатель удовольствий в океане неряшливого, некомпетентного, беспричинного насилия.

— Тебя поймают, — упрямо сказал Лерой.

— Я бы на твоем месте не терял время в надеждах, Лерой, — сказал Ладлоу. — Если, конечно, твой Создатель меня не остановит прямо сейчас… Вот я думаю, послушав тебя — это то, что ты имел в виду? Это и есть твоя цель? Ты выполнял Божью миссию, когда начал за мной гоняться? А не зазнался ли ты? Не кажется ли тебе, что Бог, если бы Он на самом деле существовал, выбрал бы себе менее запятнанного курьера? Убийца, вымогатель, вор, хам, по уши в пороке. И пьяница к тому же! Примерный прихожанин, не так ли? Сколько ты нарушил из Десяти Больших? Впрочем, все вы, христиане, именно такие и есть — злобные ханжи, в точности похожие на Великое Существо, которое, по вашему мнению, живет на небе. Вы его создали по своему образу и подобию. Более ханжеских книг, чем Библия нет на свете. Ах! Почему меня не ударило молнией только что? Знаешь, почему ты веришь в Бога, Лерой? Потому что так удобнее. Тебе проще представить себе, что существует какой-то там Бог, чем честно посмотреть на свои недостатки, или на недостатки человечества. У меня для тебя есть новость, Лерой. Дело того не стоит. Человечество — сборище вполне гнусное. Грязное, вырождающееся, и скучное.

— Аспирин у тебя есть? — спросил Лерой.

— Нет у меня аспирина.

— Я просто думаю, что воспринимал бы твои премудрости гораздо лучше, если бы башка не так болела. Ты что, не видишь, что я желаю у тебя учиться?

— Твой энтузиазм умиляет. Прошу тебя воздерживаться впредь от сарказма, иначе последует наказание.

— Сигарету и чего-нибудь выпить, — сказал Лерой. — Ну, пожалуйста? Всего за одну сигарету я скажу тебе совершенно точно, какую бы машину водил Иисус, живи он сегодня, и какие акции покупал бы.

Ладлоу пододвинул стул и оседлал его. Лерою хотелось, чтобы мужик этот выглядел бы более самодовольным, может быть фатоватым. Посланцам сатаны не следует ли быть более узнаваемыми? Не должны ли они выражать действительные свои чувства невеселым, гортанным смехом, переполненные торжествующим злом?

Нет. Добро и зло функционируют не так. Вид их не вызывает автоматической реакции. Если бы на земле появился посланец Бога, подумал Лерой, то, наверное, замаскировал бы как-нибудь крылья, нашел бы приличный кожаный футляр для трубы, и представился бы глуповатым толстым адвокатом, или кем-нибудь в этом роде.

— Когда-то у нас была гостеприимная, щедрая планета, — сказал Ладлоу, глядя через голову Лероя. — Мы наткнулись на технологические придумки, с помощью которых могли бы навсегда оградиться от голода, болезней, и социальных конфликтов. Но что мы сделали вместо этого? Мы начали массовое производство этих технологий, что сперва привело к их бесполезности, а затем стало приносить вред. Теперь с помощью этих же технологий мы уничтожаем все естественные ресурсы и сами себя.

— Блеск, — сказал Лерой. — тебе следовало бы стать защитником окружающей среды. А башка у меня все равно болит.

— Когда технологическая фаза нашего развития наконец закончится, человечество, загрязненное и изуродованное генетически благодаря нашим бездумным экспериментам, человечество — твое и мое, Лерой, человечество, которому совершенно случайно удалось подняться на самую верхушку эволюционной пирамиды, и которое не сумело восхититься и воспринять небывалый вид, открывающийся оттуда, вынуждено будет спуститься вниз, чтобы навеки занять место у доисторического костра. В этот раз — навеки, Лерой. Строить все заново в этот раз будет не из чего. Мы уничтожили все материалы. Мы слишком примитивны.

— Говори за себя, — сказал Лерой. — Я не примитивен.

— Нет, — сказал Ладлоу. — Ты не примитивен. Например, когда дело касается женщин, у тебя, надо отдать тебе должное, безупречный вкус.

Постепенно, волевым усилием Гвен отошла от шока. Волна адреналина отступила. В мыслях появилась ясность. Положение было неприемлемое, и его следовало изменить. Руки стиснуты изоляционной лентой за спиной. Правая нога, лента, ножка комода. Она не могла попытаться встать не привлекая внимания Ладлоу. Помимо этого, вставание ничего не изменило бы. Предплечья двигались. Пальцы тоже двигались, хоть и с трудом — изоляционная лента частично прервала циркуляцию крови. Бедные ее изящные запястья! В карманах куртки не было ничего полезного. Но в заднем кармане джинсов лежали уютно плоскогубцы, с помощью которых она инсталлировала систему наблюдения. Она сосредоточилась на этой мысли.

— Сколько непримитивных людей можно найти в мире в любое время? — разглагольствовал Ладлоу. — По крайней мере я не страдаю иллюзиями по поводу моего предназначения или ложного чувства высшей цели…

Если бы она могла… как-нибудь… запустить руку в задний карман, вынуть плоскогубцы… каким-то способом переместиться к Лерою… и перекусить цепочку, соединяющую наручники…

Он провалился. Он потерпел неудачу. Гнев Матушки Природы, хам и подонок, злобный хищник — потерпел поражение.

— Счастье состоит в непосредственной зависимости от власти. Именно поэтому в голову людям пришла когда-то идея, что Бог вечно блажен. А как же иначе — ведь ему принадлежит вся власть во Вселенной, всегда.

— [непеч. ], — сказал Лерой.

— Почему?

— Не знаю. [непеч. ] и все.

— Да ладно тебе, — Ладлоу подошел к Гвен и запустил пальцы ей в волосы. Посмотрел, улыбаясь, ей в лицо, продолжая втолковывать Лерою, — Есть два пути обретения счастья путем власти. Первый — воспользовавшись властью. Второй — сдавшись власти. Это логично, поскольку если бы все захотели пользоваться властью, спрос превысил бы предложение в миллионы раз. Баланс был достигнут, когда так называемые развитые виды разделились на две группы — доминирующую и покоряющуюся. Мужчины и женщины, с несколькими исключениями.

А ведь есть еще Грэйс, думала Гвен отчаянно, пытаясь игнорировать руку Ладлоу, скользящую теперь по ее шее и касающуюся ее левой груди. Где Грэйс? Он ее убил?

— …обрести счастье доминируя, а женщины — покоряясь, и никакое количество высокопарного трепа о равенстве никогда этого не изменит. Есть, конечно, уроды, но уроды редко бывают счастливы.

— Это опять же, боюсь, выше моего понимания, — сказал Лерой, закрывая глаза и сжимая зубы.

— Дай-ка я у тебя кое-что спрошу, — сказал Ладлоу. — Что делает тебя счастливым — что именно? Какой именно сладкий яд предпочитает лично Детектив Лерой?

Он отступил от Гвен и положил пистолет на пол.

— Видеть тебя мертвым. У меня бы голова закружилась от счастья, — сказал Лерой. — Честно. Ты себе не представляешь.

Ладлоу ударил Лероя наотмашь по лицу. Лерой едва успел закрыть здоровый глаз.

— Хороший аргумент, — отметил Лерой.

— Я неправильно сформулировал вопрос, — небрежно сказал Ладлоу. — Прими мои извинения. Что сделало бы тебя счастливым на какое-то продолжительное время? Я имею в виду — помимо обычного твоего ассортимента восторгов — избиения людей, которые не могут тебе сопротивляться, беспричинного пьянства в паршивых пабах в Ист Вилледже? Не секс ли?

Лерой поднял действующую бровь.

— Может быть, — сказал он. — Ты многое обо мне знаешь, оказывается.

Он стер плечом кровь с губы.

— Секс, — продолжил лекцию Ладлоу, — есть самый очевидный акт использования власти и подчинения власти, во время которого мужчина играет роль щедрого властителя, а женщина покорной рабыни, упивающейся щедростью и нежностью мужчины и боготворя его, как ее личного Бога. Чем больше покорность женщины, тем больше власти и тем утонченнее опыт. Обычно отсутствует важный элемент — власть над жизнью женщины. Тут блюстители закона забираются к тебе в постель. Об этих сволочах невозможно не думать, и поэтому счастье твое, Лерой, неполно. Правительство — самый злостный сексуальный преступник, если хочешь знать. Мой метод позволяет достигать полной нирваны. Никаких похотливых подслушивающих, подглядывающих в моей скромной личной комнате удовольствий. Недостаток один — в конце концов я действительно должен женщину убить, дабы продолжать в безопасности мой эксперимент над человечеством. Я не злой, просто у меня нет выхода, даже когда объект мне очень нравится. Впрочем, у меня есть власть позволить жертве жить так долго, как я захочу. Именно поэтому сеансы мои, как правило, длинные.