— Не говори так, — прервал ее Андроник, беря за руку и поглаживая. — Ты не мальчик, ты девушка.
— Плохо быть девушкой, — сказала Дорина. Андроник весело рассмеялся. Крепко сжал ей руку и погладил по голове.
— А если бы ты была жалкой искоркой? — спросил он, чтобы ее огорчить.
Он внезапно смолк, но искал глазами ее глаза, словно хотел поговорить с тем, что таилось в глубине.
— Ты не знаешь, что это значит — быть человеком, — прибавил он задумчиво. — Это так хорошо…
Он раскинул руки, как крылья, и запрокинул голову.
— …И никогда не умирать, — сказал он, глядя на небо. — И быть, словно та звезда, прекрасным и бессмертным…
Он показал рукой на утреннюю Венеру. Дорина вздрогнула.
— Чего ты боишься? — спросил ее удивленно Андроник.
— Смерти, — прошептала Дорина.
— Но и там люди, — улыбнулся Андроник. — Всюду люди…
— Ты ведь знаешь все-все, правда? — спокойно спросила Дорина. — И как ты говоришь, так оно и есть…
Андроник не ответил… Он смотрел на Венеру. Мало-помалу светало. Все другие звезды исчезли, и небо посветлело.
— Где ты живешь? — спросила Дорина, чтобы вернуть его.
— Здесь, — показал Андроник на лес на берегу озера. — А ты где?
Дорина задумалась. Она старалась хорошенько припомнить, чтобы не перепутать и не сказать о том, что было во сне.
— В Бухаресте, — ответила она совершенно правильно.
— И что ты там делаешь?
Андроник улыбался, спрашивая ее об этом. Лицо его почти светилось, и ему едва удавалось сдержать смех.
— Живу, — в замешательстве ответила девушка.
Но Андроник уже смеялся, охваченный безумием веселья. Он подхватил Дорину на руки, словно поднял с земли ветку, так легка была для него ее тяжесть.
Со смехом поднимал он девушку все выше, словно хотел показать ей все небо, лес и свет, который лился теперь со всех сторон. Дорина прильнула к его груди, Андроник подбросил ее, поймал и понес в глубину острова. Он бежал, бежал как сумасшедший, перепрыгивал через болотца, через ямы, под ногами у него ломались сухие ветки, его хлестали высокие травы, задевали кусты, колючие, цветущие, благоуханные.
Счастливая, околдованная, напуганная, Дорина закрыла глаза. Она чувствовала порой на коже ожог царапины, но никакая боль не могла сравниться с новым, опьяняющим дыханием, одухотворившим ее жизнь. Она слышала, как торопится кровь Андроника и как бьется его мощное гулкое сердце. Тепло его тела было непривычно ей и пьянило, как вино. Иногда она чувствовала своей обнаженной кожей лишь объятия крыл ветра. Она позабыла обо всем, и не стоило даже открывать глаза и узнавать, где же она… Когда Дорина все-таки очнулась, она лежала на песке по другую сторону острова. Она узнала лодку, на которой приплыла, та стояла уткнувшись носом в песок. Раскрасневшийся Андроник смотрел на нее яркими блестящими глазами. Ярко блестели и капли пота у него на груди. Грудь торопливо вздымалась и опускалась. Волосы слиплись на влажном лбу.
— Начинается день, — сказал он, как только Дорина открыла глаза.
— Я так устала, — прошептала Дорина. — Откуда у тебя столько сил?
— Пойдем посмотрим, как просыпается солнце, — позвал он, позабыв ответить.
Он помог ей встать и взял за руку. Девушка медленно шла рядом с ним, наслаждалась влажностью земли под босыми ногами. Волосы ее растрепались от сумасшедшего бега, укрывали пеленой плечи, спину. На руке алела кровавая царапина.
— Давай поднимемся на пригорок, — сказал Андроник.
И он подхватил ее на руки, хотя была это всего-навсего маленькая земляная горка, выбрал самое удобное место и бережно опустил.
— Мне так хочется спать, любимый, — прошептала Дорина, глядя умоляющими глазами.
— Сперва посмотрим, как встает солнце. Он сел рядом с ней и с улыбкой погладил по голове.
— Ты прекрасна, когда хочешь спать, — сказал он.
— Это ты сделал меня прекрасной, — просто сказала Дорина. — Когда ты выбирал меня, я не была красивой.
— Ты была уродиной, — засмеялся Андроник.
И замолчал, задумавшись и устремив глаза на восток. Небо на востоке было кровавым, но теперь от ожидания побледнело.
— Ты и на солнце был? — спросила Дорина сонно.
— Нет, туда слишком трудно добраться, — не поворачиваясь, отозвался Андроник.
Дорина счастливо закрыла глаза. Она положила руку под голову, а другой обняла Андроника за пояс.
— Не спи, — прошептал он. — Это большой грех…
— Долго еще? — устало спросила Дорина.
— Для того, кто любит, ничего не бывает долгим, — ответил Андроник.
Дорина решительно прикусила губу и открыла глаза. Ей показалось, что вокруг все переменилось. Деревья стояли розовые, трава сверкала, озеро было похоже на золотое зеркало.
— Теперь… — жарко прошептал Андроник.
Будто тысяча птиц защебетала разом. У Дорины закружилась голова. Откуда это неслыханное волшебство звуков: пронзительный писк в воздухе, ласковое и непонятное бормотание из трав и кустов? Все проснулось в одночасье или тайно и глухо бодрствовало и до этого?
— Смотри!..
Андроник поднялся, встав на колени, и в счастливом изумлении замер. Кровавое око солнца раскрылось около них, над ширью водной глади. Дорина смотрела растерянно, словно первый раз в жизни видела, как восходит над землей солнце. И ее осветило вдруг голубиное, бесхитростное понимание всего, оно жило в ней давным-давно, но она его не искала. Ей показалось, что она очнулась для иной жизни, и счастье ее было столь велико, что глаза у нее затуманились и их прикрыли отяжелевшие сонные веки.
Когда Андроник отвел глаза от солнца, он увидел, что она спит возле него и лицо ее светится детской улыбкой. Он положил руку ей на голову и, ласково поглаживая, попробовал разбудить. Дорина едва приоткрыла глаза.
— Не буди меня, мой любимый, — прошептала она.
Ей показалось, что лицо Андроника изменилось, оно стало грустным, нерадостным.
Но у нее недостало сил удивиться, и она опять заснула счастливым сном, крепко обняв его за пояс.
— И мне спать хочется, — прошептал он, склоняясь над ней. — До заката солнца мы не увидимся… А на закате, кто знает…
Он смотрел, как она спит возле него, — чудесный живой голыш, невообразимо прекрасный и трогательный в доверчивой своей искренности. И, словно бы желая помочь чуду и колдовству, Андроник подул в лицо девушки, широко улыбнулся и вытянулся рядом с ней, уткнувшись лицом ей в грудь.
Солнце катилось белое, раскаленное. Гудели пчелы, и пестрые бабочки тяжело и неловко перепархивали с места на место. Изредка над водой слышалось «ку-ку», долетавшее из лесу.
Лодка причалила к берегу, домнул Соломон с Владимиром и Мануилэ поспешно выбрались из нее, сразу же увязнув в иле.
— Дорина-а-а! — громко принялся кричать Владимир.
Но долго искать не пришлось. Пройдя несколько шагов по берегу, они застыли, не решаясь поглядеть друг на друга, чтобы не обнаружить своих чувств, ошеломленные созерцанием юной парой, которая спала голышом, прильнув друг к другу. Владимир залился краской и прикусил губу. Мануилэ отступил назад. Только домнул Соломон нашел в себе мужество все-таки двинуться вперед, хоть и ему было не по себе.
Когда домнул Соломон склонился над Дориной, он увидел, что девушка крепко спит, нежно обняв мускулистого прекрасного Андроника.
1937 год
Двенадцать тысяч голов скота
Человек поднял над столом пустую бутылку и, глядя на трактирщика, многозначительно потряс ею в воздухе, — мол, пора принести еще вина. Потом вынул из кармана пестрый платок и стал рассеянно вытирать лоб. Человек был не старый, ладно сложенный, хоть и полноватый, с круглым, налитым кровью невыразительным лицом.
Трактирщик, приволакивая ногу, двинулся к нему.
— Коли до сих пор их нет, видно, уж ничего не будет, — сказал трактирщик, ставя графин перед посетителем. — Уже почти двенадцать…
Человек вертел в руках пестрый платок и озадаченно улыбался.
— Видно, уж ничего не будет, — чеканя каждое слово, повторил трактирщик.
Будто только тут расслышав его слова, человек торопливо отыскал часы и, откинув назад голову, долго издали разглядывал стрелки, сдвинув брови и не мигая.
— Без пяти двенадцать, — вымолвил он наконец с расстановкой, будто не веря собственным глазам.
И вдруг быстрым движением отстегнул часы от толстой золотой цепочки на поясе и с загадочной улыбкой протянул их трактирщику:
— Ты только возьми их в руки. Ну что? Как думаешь, сколько они стоят?
Трактирщик долго размышлял, взвешивая часы то в одной, то в другой руке.
— Тяжелые, — наконец произнес он. — Видать, не золотые. Для золотых слишком тяжелые.
— Царские часы! — сообщил посетитель. — Я купил их в Одессе. Они принадлежали царю.
