Настолько запоздал в этой тетради, что должен теперь рассказать о двух вечерах с Венсаном, каждый из которых словно обратная сторона другого. Несколько дней до первого вечера я не переставал спрашивать себя, как прийти ему на помощь, я даже проконсультировался с Эди, психиатром, который выдал ему свидетельство о годности к службе, и мы пришли к заключению, что ничего нельзя сделать. Когда настал тот день, я, - найдя его опустошенным незнамо каким наркотиком, одетым, как сутенер, ошалевшим после кинотеатра и задающим мне вопросы семилетнего ребенка, а потом пускающим слюни в ресторане, не в силах притронуться к блюду, которое он, веря, что голоден, заказал, - бросаю его на Елисейских полях на станции метро «Франклин-Рузвельт» и иду дальше пешком до своей станции «Клемансо». На пересечении одного из коридоров он вываливается мне навстречу и говорит, что так расставаться нельзя. Уходя, я подумал, что больше никогда не увижу Венсана, каждый шаг между этих двух станций еще на одну отметку опускает железный занавес между нами. Я говорю ему, что принимаю то, что наши отношения не удались, но они перешли приемлемые границы. Мы прислонились каждый к своей стороне туннеля, меж нами идут группы путешественников. Венсан снова уходит. У меня внезапный прилив доброты. Отправляюсь на его поиски: тут три возможных пути по коридорам, в двух первых его нет, в третьем он оказывается прямо передо мной, я спрашиваю себя, узнает ли он мои шаги, он не оборачивается, я говорю ему: «Венсан?» и замечаю, что он в слезах.
Одним прекрасным утром я направляюсь в лавку, в которой сначала увидел, а потом возвращался, чтобы увидеть вновь, пресытиться и потерять интерес к этой столь понравившейся мне картине, на которой изображен юноша с хмурым лицом, в черном костюме, - он заставляет меня думать о Венсане, - лежащий на голом плиточном полу и чертящий мелом непонятные линии. Я много дней прохожу мимо и вижу, что картина исчезла с витрины. Но мое веселое настроение заставляет меня думать, что удастся воспротивиться ожидаемому разочарованию, и я захожу в лавку. Торговца нет, его замещает некая женщина, которая меня никогда не видела. Я начинаю с того, что спрашиваю цену другой картины, а также о том, могу ли пройти вглубь магазина, который представляет собой тесный коридор с увешанными стенами. Вскоре я замечаю очень большую картину, самую большую, она стоит на полу и повернута к стене. Я жду, когда женщина повернется ко мне спиной, чтобы небрежно перевернуть и узнать картину: в уголке прикреплена маленькая красная табличка, которую я сразу же прячу в кармане. Я окликаю продавщицу: «А эта вот сколько стоит?» - «Ах, эта, она уже продана». Я спрашиваю: «Какому-нибудь антиквару?» - «Нет, она скоро отправится за границу; почему вы спрашиваете? Она вам нравилась?». Я выхожу из магазина подавленный.
Такое сильное желание смотреть, как Венсан танцует, - (я пьян), - как он качается на своих волнах.
Последний вечер с Венсаном. Он добавляет в шампанское водку, говорит, что принимает антибиотики, он смертельно устал, ктомуже он подхватил какую-то дрянь, он говорит о той штуковине, которая у него на ступнях и которую он в прошлый раз от меня скрыл, он сходил на прием к районному дерматологу, это грибок, который он вовремя не успел обработать, я не должен к нему прикасаться, это не так уж заразно, но лучше поостеречься. Он спрашивает меня, хочу ли я посмотреть на его бляшки, я говорю, что да, он разувается и говорит мне: «Тебе показать самую уродливую ногу или другую?», я отвечаю: «Самую уродливую». Он снимает носок, хватается за ногу и показывает изгиб ступни, усыпанной красными сочащимися пятнышками, смазанными мазью. Потом поворачивается и приподнимает свитер, чтобы показать мне бляшку посередине спины. Он говорит, что это СПИД, он пойдет и ограбит банк: либо его завалят во время налета, либо он заберет бабло и пустит по ветру. Мы собираемся ужинать. Он возвращается вместе со мной, но собирается уходить, у него скоро встреча с каким-то типом из налоговой по поводу небольшой работы в сентябре, он хочет выглядеть в форме, я настаиваю, чтобы он все-таки поднялся, хотя бы на пять минут, он вежливо уступает, он говорит, что я камикадзе. На постели он сворачивается калачиком в моих объятьях, я тихо ласкаю его тело, он очень горячий. Утром я просыпаюсь с огромным отвращением. Я меняю все постельное белье. Я сыплю на себя противогрибковый порошок. Я назначаю во второй половине дня встречу с дерматологом, я лгу ему, говорю, что случайно переспал с парнем, которого, вероятно, больше никогда не увижу, с которым у меня нет никакого способа связаться, я описываю ему бляшки Венсана, он утверждает, что ни один грибок в мире никогда так не выглядел.
Венсан отказывает мне в помощи: когда мне удастся на него обидеться? Я дрожу от уныния. От этой печальной очевидности: что больше всего я люблю того, кто больше всего меня оскорбляет. Перейти от этого к явному мазохизму, гораздо легче переносимому, чем мазохизм абстрактный?
Вечер с Венсаном. Он оживлен. Я рассказываю ему о своей последней интрижке, показываю фотографии мальчика, я замечаю в его взгляде что-то новое, он немного ревнует, он говорит, что этот мальчик похож на маленького поросенка. Он рассказывает мне о своих приключениях с девочками. Послезавтра у него трехдневка, он перестал бриться. Спускаясь по лестнице, он чуть поворачивается и спрашивает: «Так мы отправимся в путешествие вместе?». Отвечаю, что мы обсудим это за столом. Мы идем в бразильский ресторан, куда я должен был привести его в прошлый раз, в тот неудавшийся вечер. Мы немного говорим о том вечере, хотя я решил этого не делать: я говорю, что, вероятно, сам
неосознанно устроил все так, что он прошел плохо и мы расстались столь глупо; позже я признаюсь ему, что Т. придумал план застать нас врасплох, чтобы потрахаться вместе с нами, и что именно этого я должен избежать, не предоставляя ему удобных обстоятельств - он терпит меня, только когда мы вдвоем - для того, чтобы изменить мне. Венсан быстро сдается: говорит, что ломает перед всеми друзьями комедию, что никогда не чувствовал себя так плохо, как сейчас. В эти дни он впервые подумал, что у него тупые родители. Они предъявили ему свои обвинения (он зависим, не может заработать себе на жизнь, хотя ему двадцать лет), и потом, прежде чем уйти, они вместе с ним еще и напились, чтобы успокоить свою совесть. Затем они на месяц уехали в отпуск, не оставив ему ни еды, ни денег, ничего. Он выдал несколько чеков без покрытия, ему позвонил работник банка, отчитал его и сказал, что у него навсегда отберут чековую книжку и заведут на него дело. Он уже почти целую неделю ничего не ел, он все время спит и настолько голоден, что даже не может взять в рот заказанную еду. Он очень бледен, почти серого цвета, более чем безобразен, на зубах какие-то желтоватые прожилки, он подыхает от страха, и это существо, которое я люблю, которое я любил. Я чувствую себя собственным отцом, сидящим напротив меня самого. Я пытаюсь как можно быстрее на место отца поставить Мишеля[11], отыскать в себе его уверенность, его чувство справедливости. Умерший друг говорит моим ртом, чтобы ободрить Венсана, чтобы прогнать эту панику. Я спрашиваю у Венсана, что он собирается делать, он отвечает: «Спать». Я говорю: «У тебя или у меня?». Он говорит: «Я посплю у тебя». Он ложится в постель быстрее меня, я спрашиваю, как бы он желал, чтобы лег я, одетым или нагим, и он поднимает одеяло, чтобы показать мне, что лег голым, я раздеваюсь и ложусь рядом с ним, я спрашиваю его: «Ласкать или не ласкать?» - я очень боюсь воспользоваться его слабостью, - он отвечает: «Не ласкать», выключает свет и могущественно кладет руку мне на грудь, его рука меня согревает и дает мне почувствовать любовь. Я не шевелюсь. Посреди ночи мысль о путешествии вместе с ним меня пугает. Утром он довольно весел. Я очень медленно ласкаю его, его грудь, плечи, руки, живот, и по скрытым простыней движениям понимаю, что он дрочит. Мы сражаемся: я хочу взять его член в рот. Наконец, я заглатываю его, и он не мешает, он держит его, чтобы мне было удобнее сосать, и, оставляя его член, я вижу, что он на меня смотрит. Когда я вижу, как он случайно поднимает под душем ногу, на расстоянии мне кажется, что его ступня покрыта красными пятнами. Я вспоминаю, что врач попросил меня показать ему пятна на моих ступнях, когда мы говорили с ним о СПИДе. Венсан сел на кровати, я говорю ему: «Покажи мне свои ноги», - он отказывается, он говорит: «Я кое-что от тебя скрываю». Я говорю: «Что?». Он говорит: «У меня СПИД». Я говорю ему, что как минимум это неплохая причина, чтобы не взяли в армию. Он говорит мне: «Думаешь?». Когда он уходит, я выписываю ему чек, чтобы оплатить его задолженность. Мы вместе спускаемся позавтракать. Это доставляет мне радость, мне кажется, что мы вместе. Во второй половине дня он звонит, и мы решаем отменить это путешествие на атлантическое побережье.
