Между тем, солнце начала садится на горизонт. В такие моменты, когда всё вокруг утихает, человек может четко услышать голоса даже издалека. То есть Поэту Подсудимову казалось, что песню, которую пела неизвестная певица, люди слушали даже вдалеке, на другом краю хлопковых полей. Но когда прозвучал крик табельщика в хирмане, призывая хлопкоробов, чтобы они прекратили сбор и принесли хлопок, которые собирали на взвешивание, песни неизвестной певицы прервались. Поэт Подсудимов, чтобы не потерять навсегда певицу, спешно вышел из дупла и увидел эту красивую, грудастую женщину лет тридцати, с изящной фигурой. Кроме неё поблизости никого не было. Когда Поэт Подсудимов незаметно подошел к месту, где стояла женщина, она испугалась и быстро заговорила.
— Ой, кто Вы?! Как тут оказались?! Вы испугали меня до смерти. Я думала что вокруг никого нет — сказала она и невольно покраснела.
— Здравствуйте, не бойтесь, сударыня. Это я, Поэт Подсудимов. Я просто прогуливаюсь на свежем воздухе. Живу я в дупле вон того тутового дерева. Там и мой кабинет, где я пишу хокку в основном об одиночестве и печали — сказал Поэт Подсудимов.
Услышав эти слова женщина захохотала на всё поле. Её звонкий смех напоминал звук чистого китайского фарфора.
— Да что Вы несёте? Разве может человек в наш космический век жить в дупле тутового дерева?! Еще Вы занимаетесь творчеством! Мне кажется, Вы работаете клоуном в цирке. Здорово рассмешили меня. Честное слово! По правде говоря, я давно так не смеялась от души. Спасибо Вам! — сказала прелестная грудастая женщина с красивой фигурой.
— Вы что, не верите, что я поэт и живу в дупле тутового дерева? Тогда я могу прочитать наизусть печальные строки хокку, которые я написал буквально вчера — сказал Поэт Подсудимов и начал читать хокку с особой интонацией и махая в такт рукой.
Сидя в дупле тутового дерева
Ел я комбикорм для скота
И захлебнулся…
Как только Поэт Подсудимов завершил чтение, женщина взорвалась смехом и захохотала еще громче. От смеха у неё даже слезы на глазах навернулись.
— Ну, что Вы смеётесь на самом-то деле, вместо того, чтобы плакать а, сударыня? Не хорошо смеяться над бедным поэтом. Этот хокку написан на основе реального события, которое произошло со мной. Между прочим, у этого хокку есть продолжение. Вот послушайте. И Поэт Подсудимый прочитал продолжение хокку наизусть, рассердившись на женщину.
Я ел комбинированный корм и захлебнулся сильно, друзья,
Потом сказал «Хииииийк!» от нехватки воздуха,
И чуть не умер я тогда…
Грудастая женщина долго смеялась. Потом придя в себя, немножко передохнула и хотела что-то сказать, но взглянув на Поэта Подсудимова, она снова засмеялась.
— А что тут смешного? Перестаньте же смеяться, мадам — сказал Поэт Подсудимов.
Женщина еле подавила свой смех и вытерла слезы с глаз фартуком, в который она собирала хлопок.
— Простите. Но Ваш хокку оказался очень смешным, поэтому я смеюсь… — сказала она всё продолжая смеяться, тряся плечами.
— Что Вы, наоборот, это хокку символ грусти и печали. Я чуть копыто не откинул тогда. А вы смеётесь — сказал Поэт Подсудимов, делая серьезное лицо.
Грудастая женщина снова начала смеяться.
Поэт Подсудимов, не ожидая ответа продолжал:
— А скажите, пожалуйста, это Вы пели недавно оперные песни? — спросил он.
— Да, а что? Эти песни только о любви. Там нет никакой политики — сказала женщина.
— Ну вот, слава Богу, подтвердились мои предположения. Поверьте, Вы так красиво пели, что Ваш голос просто околдовал меня, и я не мог двигаться, сидя в дупле. Я даже испугался тогда, подумав, неужели меня хватил паралич. Это было чудо исполнение и природное явление, высший пилотаж искусства! Кто Вы? Я почему-то раньше не видел Вас в этих округах и по телевизору тоже — сказал Поэт Подсудимов.
Женщина снова покраснела и начала рассказывать про себя.
— Меня зовут Сарвигульнаргис. Я работаю в стоматологической клинике. Мы приехали на помощь хлопкоробам вашего колхоза «Яккатут». Нас разместили вон на том полевом стане — сказала грудастая женщина, указывая на полевой стан, который белел вдалеке, рядом с ивовой рощей.
— Да? Ну судьба! А я как раз, перед тем, как мне присудят Нобелевскую премию, хотел пойти к стоматологам, чтобы они вставили мне зубы с золотыми коронками. Я очень рад с Вами познакомится, Сарвигульнаргис. Вы очень красивая женщина, как Ваша имя, а Ваш голос, похож на звуки скрипки Страдевари. У Вас не только звонкий голос похожи на звон серебряного колокольчика, но и огромный талант. Поверьте мне, вы настоящая певица. Не хуже, чем Монсерат Кабалье и Селен Дион — сказал Поэт Подсудимов.
— Да бросьте, какой у меня может быть голос и талант? Мне кажется, что Вы слишком преувеличиваете. Но всё же, спасибо на добром слове, Поэт Подсудимов ака — сказала Сарвигульнаргис.
— На здоровье, Сарвигульнаргис — сказал Поэт Подсудимов и спросил:
— А кем Вы работаете в стоматологической поликлинике? Зубным врачом или техником? — спросил он.
— Я там работаю уборщицей. Мою полы. Убираю поликлинику со шваброй в руках, действую как хоккеистка сборной команды женщин туда-сюда, только без шайбы. А что касается зубов с золотыми коронками, то я Вам не советую это делать. Во-первых, наш стоматолог Хурджунбай покажет вам настоящие золотые коронки, а вставит Вам зубы с медными коронками, которые мгновенно заржавеют, как только вы выпьете воду. Во — вторых, когда Вы поедете в Швецию, чтобы получить Нобелевскую премию из рук великих людей, они могут от страха упасть в обморок, увидев ваши ржавые зубы с медными коронками, когда Вы будете улыбаться им, издавая звуки типа «Ы-ы-ы-ы-ы — хы — хы — хы — ы». В-третьих, вставлять зубы — это все равно, что пытка в следственных изоляторах в некоторых странах, где пытают узников совести, вырывая им здоровые зубы, в целях выбить у них признание о преступлении, которое они не совершили. Раньше я боялась, когда слышала вопли пациентов, у которых доктор Хурджунбай-ака безжалостно вырывал зубы без ледокаина. Но постепенно я привыкла к этому. Теперь дикие крики пациентов слышатся мне словно веселая музыка. С этими словами Сарвигульнаргис связала концы огромного фартука в тюк с хлопком, который она собрала, и стала поднимать его. Она с трудом взгромоздила тюк на голову. Но от тяжести она потеряла равновесие и начала падать. К счастью, её вовремя ухватил Поэт Подсудимов, и она оказалась в его объятиях. Поэт Подсудимов носом уткнулся в нежные и густые волосы Сарвигульнаргис и его губы случайно коснулись гладкой шеи, похожей на слоновую кость, красивой женщины, Тут запах французского дезодоранта сильно одурманил Поэта Подсудимого и он слегка опьянел от этого райского аромата. Сарвигульнаргис резко выпуталась из объятий Поэта Подсудимова и начала поправлять волосы, лоснящиеся словно черный шелк.
— Эх, Вы, Сарвигульнаргис! Иногда нужно ходит в тренировочные залы и поднимать гири со штангами. Поднимая тюк, Вы чуть не свернули себе шею. Да, о чем я говорю. Это вам не песни петь. Вы родились чтобы петь, а не собирать хлопок и поднимать огромные тюки. А ну-ка, дайте мне этот тюк. Я помогу Вам отнести его до самого хирмана — сказал Поэт Подсудимов и взвалил его на плечи.
И они пошли в сторону площадки, которая называется хирман, где табельщик взвешивает тюки с хлопком. В это время погасли последние лучи солнца на закате и опустился черный занавес вечерних хлопковых полей. Вдалеке в домах один за другим зажглись огни, похожие на сверкающие алмазы.
Рано утром, сразу после утренней молитвы Фарида взяла лопату-грабарку и, зайдя в коровник, принялась убирать помещение от навоза. Потом бросила в кормушку коровы сухого клевера, измельчив его с помощью специального станка. После этого она подоила корову, отнесла молоко в дом и налила его в большую зелёную эмалированную кастрюлю. Потом подмела территорию двора, налила воду в кумган для чая, разводя огонь в очаге. Едкий дым резал ей глаза, когда она, низко наклонившись, раздувала огонь. Глаза её прослезились и покраснели, так как намокший кизяк плохо разгорался. Наконец, огонь, разгорелся, весело играя в очаге, и Фарида, глядя на огненный танец пламени, задумалась. Она думала о городских женщинах, у которые в доме есть кухня, газовая плита, холодильник, наполненный разными продуктами, микроволновая печь, миксер, сервант с хрустальными сервизами фарфоровой посудой и даже тостер. В кладовой у них — мешки с картошкой, луком и рисом. А стиральная машина у них с автоматической сушилкой. А ванная! Эх, у Фариды нет ни ничего подобного! Даже смешно. Зачем ей вообще холодильник, если нет продуктов.
Она не забыла, как однажды её пьяный муж Худьерди принес два килограмма свежего мяса и сказал:
