— Вам не позавидуешь. Малоприятная миссия. Впрочем, я слышала, что вы тут сцепились с Нэнси Молино.
— Стерва эдакая! — рассерженно пробурчал он.
— Именно стерва, ты прав, Ним. Но вместе с тем она исключительно мужественная журналистка, которая талантом значительно превосходит большинство своих бездарных коллег.
— Вы меня удивляете. В конце концов, именно она расплескивала враждебную критику против нас, даже не разобравшись в сути дела.
Тереза пожала плечами.
— Толстокожий монстр, на которого мы работаем, может выдержать несколько уколов и ударов. Что касается враждебности, то, по-видимому, это уловка с целью вытянуть из вас и других больше того, что уже сказано. Вам еще надо поучиться узнавать женский характер, Ним. Одних гимнастических ухищрений в постели недостаточно. Ходит молва, что вы в этом деле более чем преуспели. — Она окинула его лукавым взглядом. — Вы ведь не прочь поохотиться на женщин, а? — Неожиданно ее взгляд по-матерински потеплел. — Может, мне не надо было говорить вам этого именно сейчас. Поезжайте к вдове Уолтера и постарайтесь ее чем-нибудь утешить.
Ним Голдман влез в свою двухместную малолитражку «Фиат X19» и, протащившись сквозь пробки в центральной части города, устремился на северо-восток в направлении пригорода Сан-Рок, где проживали Уолтер и Ардит Тэлботы. Он хорошо знал дорогу, потому что часто ездил по этому маршруту.
Наступал вечер. Хотя минул уже час с небольшим, когда возвращавшиеся с работы автомобилисты попадали в самый-самый час пик, улицы все еще были забиты машинами. Дневная духота спала, но не намного.
Пытаясь устроиться поудобнее, Ним поерзал в кресле своего маленького автомобиля. Ведь в последнее время он явно поправился. Значит, надо сбросить вес, пока он еще влезает в свой «фиат». Иначе придется с ним распроститься, а это никак не входило в его планы. В выборе марки автомобиля отражались его убеждения. Ним считал, что обладатели больших автомобилей бессмысленно транжирят драгоценное топливо. Разве они не понимают, что их райской жизни рано или поздно наступит конец, а это обернется катастрофой. И одним из ее проявлений станет фатальная нехватка электроэнергии.
Ним понимал, что сегодняшний кратковременный перерыв в подаче электроэнергии — всего лишь горькая закуска перед основным блюдом, прелюдия к несравненно более серьезным и болезненным нехваткам в ближайшие год или два. Беда в том, что, судя по всему, эта перспектива мало кого волновала. Даже в компании «ГСП энд Л», в которой многие располагали той же информацией, что и Ним, и оценивали перспективы таким же образом, царило благодушное настроение. Его можно было бы сформулировать следующим образом: «А зачем волноваться? Все в итоге устроится. Уж как-нибудь удержим ситуацию в рамках. А пока не надо раскачивать лодку, не надо будоражить людей понапрасну».
В последние несколько месяцев только трое в административной иерархии «ГСП энд Л» — Уолтер Тэлбот, Тереза ван Бэрен и Ним — выступали за пересмотр позиции компании. Они настаивали на большей открытости в контактах с общественностью. Требовали предостеречь средства массовой информации, граждан и политических деятелей, что роковой энергетический кризис уже не за горами, что полностью предотвратить его не представляется возможным, а можно лишь смягчить его последствия, приступив к строительству новых электростанций в сочетании с широкомасштабными, мало популярными мерами по энергоснабжению. Однако пока в концептуальном подходе «ГСП энд Л» преобладали традиционная осторожность и боязнь задеть интересы власть предержащих. Никаких указаний на перемены отмечено не было. А теперь еще ушел из жизни Уолтер, один из троицы глашатаев надвигающейся катастрофы.
Чувство горя снова охватило Нима. До сих пор ему удавалось сдерживать слезы. Сейчас, оказавшись один в машине, он дал волю эмоциям: слезы потекли по лицу. В порыве отчаяния ему так хотелось выразить свое теплое отношение к Уолтеру, хотя бы помолиться за упокой его души. Он попытался вспомнить кадиш, еврейскую молитву, которую частенько слышал на заупокойных службах. По традиции ее читает ближайший родственник покойного по мужской линии в присутствии десяти мужчин иудейской веры. Губы его беззвучно зашевелились, и он, запинаясь, пробормотал древние арамейские слова. И вдруг осекся: окончание молитвы просто вылетело из головы — еще одно подтверждение того, что для него молитва не содержала логического смысла.
В его жизни бывали моменты, как сейчас, когда Ним ощущал идущий из глубины души порыв воспринимать себя религиозным человеком, чтобы найти собственное место в культурном наследии своего народа. Однако путь к религии, или по крайней мере к ее практическому отправлению, был для него закрыт. Причем собственным отцом еще до рождения сына. Дело в том, что Исаак Голдман приехал в Америку из Восточной Европы без гроша в кармане, но с глубокими социалистическими взглядами на жизнь. Сын раввина был убежден в несовместимости социализма и иудаизма. Поэтому он отверг религию своих предков, вызвав тем самым смятение в душе собственных родителей. Даже сейчас старый Исаак, которому исполнилось восемьдесят два года, по-прежнему потешался над основными догмами иудейской веры, которые представляли собой «банальный треп» между Богом и Авраамом и наивную сказку о «богоизбранном народе».
Ним вырос с уважением к выбору своего отца. Праздник еврейской Пасхи и святые дни Рош-га-Шана[1] и Йом Киппур[2] никак не отмечались в доме Голдманов. Не без влияния личного бунта деда подрастало уже третье поколение — собственные дети Нима — Леа и Бенджи. Они также воспитывались вне иудейских традиций и обрядов. Никому даже в голову не приходило сделать Бенджи обрезание или совершить обряд бар мицва, что иногда беспокоило Нима. Он спрашивал себя, а имеет ли он право, несмотря на некогда им самим принятые решения, отгораживать своих детей от пятитысячелетней истории еврейского народа? Он знал, что еще не поздно все отыграть обратно, но принимать решение не торопился.
Размышляя о своей семье, Ним вспомнил, что забыл позвонить Руфи и сообщить, что вернется домой поздно. Он снял трубку мобильного телефона справа под щитком приборов — это дополнительное удобство было заказано и оплачено компанией «ГСП энд Л». Ответила телефонистка, и Ним назвал ей свой домашний номер телефона. Некоторое время спустя он услышал длинные гудки, а затем голос сына.
— Квартира Голдманов. Говорит Бенджи Голдман.
Ним улыбнулся. Это был типичный Бенджи, в свои десять лет уже такой собранный и организованный, не то что его сестра Леа, которая хоть и была на четыре года старше, не в пример ему выглядела какой-то несобранной, отвечая на звонки небрежным «привет!».
— Это я — отец, — проговорил Ним. — Я звоню из автомобиля. — Он приучил своих домашних в подобных случаях не торопиться с ответом, потому что связь по автотелефону является односторонней. — Дома все в порядке?
— Да, папа, теперь в полном порядке. Но у нас тут не было электричества. — Бенджи тихонько рассмеялся. — Впрочем, ты об этом и так в курсе дела. И еще, пап, я перевел стрелки у всех часов.
— Это хорошо. Я был в курсе дела. А сейчас передай трубку матери.
— Леа хочет…
Ним уловил какую-то возню, а затем в трубке раздался голос дочери:
— Привет! Мы смотрели программу новостей по телевизору. Но тебя не показывали.
В голосе Леа присутствовали обвинительные интонации. Дети Нима уже привыкли к тому, что их отец мелькает на телеэкране как официальный представитель компании «ГСП энд Л». Вполне возможно, что его отсутствие в сегодняшних теленовостях скажется на авторитете Леа среди ее друзей.
— Ты уж прости меня, пожалуйста. Сегодня и без того было много чего. Передай трубку маме.
Возникла еще одна пауза. Потом до него долетел голос:
— Ним? — Это был мягкий голос Руфи.
Он нажал на кнопку переговорного устройства.
— Он самый, кто же еще? Добраться до тебя все равно что протолкнуться сквозь целую толпу.
Разговаривая по телефону, он продолжал управлять «фиатом» одной рукой, перестраиваясь в правый крайний ряд. Дорожный указатель напоминал, что до поворота на Сан-Рок оставалось полторы мили.
— Потому что детям тоже хочется поговорить с тобой. А может, потому что они не так уж часто видят тебя дома. — Руфь никогда не повышала голос, просто он звучал у нее неизменно мягко, даже когда она кого-то упрекала. Причем Ним был вынужден признать, что этот ее упрек был совершенно справедлив, и он даже пожалел, что вообще затронул данную тему.
— Ним, мы слышали в новостях, что случилось с Уолтером. Да и с другими тоже. Жуткая история. Я просто потрясена.
Ним понимал, что Руфь говорила искренне. Ей ведь было хорошо известно о его дружеских отношениях с главным инженером.
