– Где?
– Понятия не имею! Ищи. – И когда Тамара вышла, накинулась на мужа: – Ты все знаешь, как надо. Ты образцовый, непогрешимый, ты даже рояль перевез, вместо того чтобы продать его и купить порядочную мебель.
– Но как же я и без рояля? – ахнул Соломатин.
– Что ты, Святослав Рихтер? Ты учитель пения. – В голосе Клавдии Петровны звучало пренебрежение. – И еще бессребреник. Частные уроки не даешь. Тебе деньги не нужны, ты их презираешь, как все, кто не умеет зарабатывать!
– Как тебе не стыдно, Клава!
– Это мне-то стыдно? Я тяну на себе весь дом, а ты распеваешь с детишками на общественных началах. К фестивалю я себе платье сшила, хотела с тобой поехать. А он, конечно, сорвался, твой фестиваль. Какие у меня в жизни радости, скажи?
– Это ты устала от переезда, – мягко утешал Соломатин. – Ты-то великолепно знаешь, что у нас с тобой жизнь сложилась удачно.
– Иногда так удачно, что просто жить не хочется! – Клавдия Петровна всплакнула и порывисто обняла мужа. Ефрем Николаевич потрепал ее по голове.
В дверь опять заглянула Тамара:
– Лева уже падает.
Соломатин выбежал в столовую.
– Ефрем Николаевич, – повторил несчастный Лева, – я уже падаю. – Лева привык лазать по пещерам, но не привык висеть под потолком.
В этот момент возник Валерий. Он был величав и строг. В руках держал желтый портфель, почему-то расстегнутый. Словно не замечая ничего вокруг, Валерий обратился к Соломатину:
– Ефрем Николаевич, в прошлый раз вы меня справедливо наказали за недостойное поведение!
– А зачем вы опять явились? – грозно спросил Соломатин, но Валерий не уловил этой грозной ноты.
– У меня везде связи! – объяснил Валерий. – А у вас пропала собака. Мой знакомый возглавляет клуб собаководства. Теперь входят в моду борзые. Они длинные, плоские и занимают относительно мало места.
Валерий не замечал, что Соломатин весь напрягся. Валерий явился кстати, было на ком сорвать зло.
– Прошу принять от меня борзую! – Валерий полез в портфель. Оказывается, он тоже принес щенка. – Их даже в кино снимают!
– Да, – возбужденно сказал Ефрем Николаевич, пристально глядя на Валерия, – сегодня ничего выдался денек, но нервы у меня не железные.
После этих слов Валерия как ветром сдуло. Соломатин припустился было за ним, но успел лишь сделать несколько шагов, как услышал грохот и вскрик, и замер на месте.
– Наверно, это упал Лева! – догадалась Клавдия Петровна. Она тоже вышла в коридор и в ужасе прикрыла глаза.
– Нет, – ответил Лева из комнаты, – я еще держусь, но вашей люстры уже нету!
– Ну хорошо. – Соломатин уже завелся. – Вы тут собирайте люстру, склеивайте ее, реставрируйте ее. Лева пусть торчит под потолком вместо разбитой люстры, а я пошел!
– Куда ты пошел? – не поняла Клавдия Петровна.
– На старую квартиру!
– Что ты там забыл?
– Ничего.
– Тогда зачем ты туда идешь?
– Я там хочу пожить немножко… Тинг ведь, он нового адреса не знает… Если он придет, он придет по старому адресу…
– Что ж, ты на работу не будешь выходить, будешь сидеть там как на привязи? – ехидно спросила жена.
– На работу ходить придется. А вообще-то днем мы установим дежурство ребят из нашего хора!
– Вы говорите так, – появилась Тамара и тут же вмешалась в разговор, – словно папу новые жильцы пустили, нужен он им!
– Я их уговорю!
Соломатин поцеловал жену и решительно шагнул к выходу.
– Можешь не возвращаться. – Клавдия Петровна заплакала. – Видеть тебя не хочу!
– Клава, не расстраивайся, это ненадолго. Тинг придет! – И Соломатин исчез.
Лева все еще маячил под потолком, хотя теперь уже в этом не было ни малейшего смысла.
Ефрем Николаевич мрачно вышагивал по улице, не видя и не замечая ничего вокруг. Но услышал песню, и, пожалуй, это было единственное, что могло сейчас привлечь его внимание. В арке старого дома пристроились трое парней: один, обросший, патлатый, бренчал на гитаре, другой, в клетчатой кепке, притопывал в такт ногой, третий, солист, надрывно пел, вихляво изгибаясь тощим телом.
Соломатин остановился.
– Поешь бездарно! – оскорбил он солиста. – Слух у тебя, как у тетерева!
– Повтори! – угрожающе взревел солист.
– Поешь, как ржавая дверь! – охотно выполнил просьбу Соломатин.
Парень в клетчатой кепке схватил его за отвороты пиджака, но Ефрем Николаевич вырвался и как ни в чем не бывало завел ему руку за спину.
– Утихомирься, черт клетчатый! – И приказал солисту: – Дай-ка мне гитару!
Это было уже интересно. Солист протянул гитару и улыбнулся друзьям:
– Не бейте клоуна!
– Гитару довел, – сердито говорил Ефрем Николаевич, – царапаная вся… – Он повертел колки. – Настроить не можешь?.. Отойди! Тут удобно стоять!
– Что тебе, места мало? – спросил солист.
– А ты мне не тыкай, капуста! – Соломатин провел рукой по струнам и прислонился к стене.
В ответ на оскорбление один из парней щелчком сбил с Соломатина кепку. Кепка упала на тротуар. Соломатин и не посмотрел. Он будто задумался о чем-то и запел. Он запел ту же песню, которую прежде хрипло орал солист. И тут свершилось чудо. Пусть маленькое, но все-таки чудо, которое всегда случается, когда в дело вступает талант. И парни поняли это, они слушали удивленно и с уважением, потому что настоящий талант нормальным людям всегда внушает уважение. Есть, конечно, люди, которым талант внушает страх или неприязнь, оттого что у них самих нет никакого таланта.
Соломатин пел и пел, забыв про все свои горести.
– Скинемся! – Солист достал из кармана полтинник и кинул в кепку.
– И у меня полтинничек, жалко, конечно, но надо! – Гитарист тоже пожертвовал крупной монетой.
– А у меня только двадцатничек! – присоединился «черт клетчатый».
Соломатин вернул гитару.
– Здорово у тебя получается! – не без снисходительности оценил солист.
– У вас! – поправил Соломатин.
– У вас! – уже дружески улыбнулся солист. Улыбка у него была приятная, совсем детская. Он нагнулся, чтобы взять из кепки деньги.
Но Соломатин опередил солиста.
– Не трогай, это мое! – Пересчитал монеты. – Я честно напел на рубль двадцать! – Сунул выручку в карман, напялил кепку и спокойно зашагал дальше.
Парни глядели ему вслед.
– Старик молоток! – пришел к выводу солист, и остальные согласились, что да, действительно молоток, а рубль двадцать жалко.
Внезапно полил дождь, который вечно имеет привычку начинаться внезапно. Соломатин заспешил, но оказался на остановке, опоздав на автобус буквально на несколько секунд.
Как вдруг рядом остановился «Москвич».
– Садитесь, Ефрем Николаевич!
Соломатин узнал учителя физкультуры; как говорится, из двух зол – ливень и физкультурник – выбрал меньшее.
– Такая незадача, Ефрем Николаевич, – плакался по дороге физрук, – аккомпаниаторша, которая на гимнастике, в декрет ушла…
– Вот вы зачем меня подвозите… – усмехнулся Соломатин.
– Два раза в неделю, – принялся уговаривать физкультурник. – Что вам стоит побренчать?
– Мне вот здесь! – Соломатин попросил остановиться.
– Это по трудовому соглашению, – физрук притормозил у входа во двор, – с завучем уже согласовано. Вот расписание! Разве вам деньги не нужны?
Соломатин взял расписание.
– Деньги всем нужны, к сожалению. – И вышел из машины. Преподаватель физкультуры поглядел ему вслед.
– Гад! – сказал он. – Гад, но умеет играть на рояле!
Пока ждали Тинга, искали Тинга, переживали из-за Тинга, сам Тинг, напрочь потерявший облик приличной домашней собаки, голодный, ободранный, грязный, тоскливо бродил по городу. Тинг искал, искал… музыку. Вот он услышал бодрые раскаты военного марша и тотчас заспешил им навстречу.
Во дворе, сверкая медными трубами, маршировал оркестр военно-морского училища. Музыканты, играя на ходу, ловко вышагивали нога в ногу, и только один, толстенький, все время сбивался с ритма.
Тинг огляделся – рояля нигде не было. Тинг присел где пришлось. Военно-морской оркестр маршировал – сначала слева направо, потом разворачивался и топал справа налево, потом снова слева направо, снова справа налево… Тинг вертел желтой башкой – справа налево, слева направо, справа налево… Голова у Тинга закружилась, Тинг поднялся, встряхнул головой, чтобы избавиться от кружения, и поплелся прочь.
Потом судьба привела его к музыкальному училищу. Здесь музыка лилась из каждого окна, самая разная музыка. Тинг прилег неподалеку от парадного входа. В это время появился мощный мужчина, рядом с ним нес в зубах тяжелую сумку отличный пес, такого же, как и хозяин, мощного телосложения, на груди у него позвякивало ожерелье из золотых медалей.
– Сидеть! – приказал хозяин, отворил входную дверь училища и исчез за ней.
Пес-медалист, звали его Брег, покорно сел и поставил сумку возле себя. Из сумки нахально и беспечно торчал батон колбасы.
Сначала, почуяв запах колбасы, Тинг крепился, лишь глотал слюну. А затем… А затем не выдержал и на брюхе пополз к сумке. Тинг не рискнул подползти вплотную, он замер на некотором весьма почтительном расстоянии и умоляюще поглядел на дипломированную немецкую овчарку по кличке Брег. Брег тоже поглядел на Тинга и понял, что творится у того на душе (у собак-то душа есть, владельцы собак утверждают, точно есть).
