– Совсем ты рехнулся на старости лет, – не унимался вредный Барух. – То-то замечаем – с котом разговариваешь. А знаешь, что о тебе думают люди?
– Да-да, – поддерживал его товарищ. – Знаешь, что о тебе все думают?
– Вот уж меньше всего хочу я об этом знать, сосунки вы этакие! – разозлился Яков. – Марш отсюда оба! У вас, я смотрю, совсем растопились мозги!.. Вода будет завтра! – крикнул он им в спину. – Скажите своим, пусть немного потерпят. В одном и прав этот Абрахам, – нагнулся Яков к корзине. – Стадо есть стадо, поменьше бы рассуждать с ними о том и о сем. Ну, да ничего не поделаешь. Господь простит меня за ложь, ведь правда для этих олухов невыносима.
Затем он все-таки направился к палаткам и сам себя превзошел в красноречии, убеждая евреев не поддаваться унынию. Он так расписывал им будущую безбедную жизнь, так клялся пророками и бородами почтенных предков, вспоминая родословную каждого, стоявшего перед ним, чуть ли не до седьмого колена, так расписывал теплый прием в Мюнхене и в Тель-Авиве (где кому будет угодно остановиться, хотя он сам предпочел бы всех их отправить в Америку), что толпа не на шутку воодушевилась.
– Веди нас, Яков! – раздались возгласы. – Мы слушаем только тебя. Поистине, Веджамин, умнейший из умнейших, оказался прав, когда хотел тебя сделать своим преемником!
Многих охватило радостное нетерпение. Мужчины и женщины всерьез размечтались о будущей кисельной жизни. А Яков, возвратившись под камень к остывшему костерку, долго кашлял, дрожал и не мог прийти в себя.
– Что за дети, – сокрушался он, ворочаясь на одеяле. – Даже седобородый Свейнгер рот открыл, словно ребенок. Всем им нужно чудо: обязательный рай, где кормят манной кашкой, – вот почему побегут за любой приманкой… А ты, смотрю, не таков, – постучал Яков по корзине. – Так ведешь себя, словно вечно собрался со мной путешествовать.
Мури зевнул и ответил – нагло и прямо, – зная, что человек не услышит:
– Нет, старый дурак. Мне нужна моя миска, мой плед, мой сад, которым я буду владеть. Не сомневаюсь, чудо это вполне достижимо.
И кот уставился в темноту, положив на лапы свою драгоценную голову. Яков наконец заснул. Его люди тоже успокоились. Они спали, как им самим казалось, в космической тишине. Но на самом деле здешний воздух был пронизан голосами. Это была обычная неостановимая болтовня духов. Стихиалии вылетели из всех своих убежищ и трещали, как южные торговки, обсуждая беженцев. Мури нисколько не удивился, когда здешние обитатели взялись мыть ему косточки, но их наблюдательность сразу зашла слишком далеко.
– Самовлюбленный упрямец, – пищали духи на все голоса и лады. – Хитрая бестия, знает, что ему надо. И ведь ничто его не остановит, вот пройдоха! Долго еще будет морочить старикашку! Эй! – задирали они кота. – И не стыдно тебе ездить на старом двуногом?
– Заткнитесь! – ответил Мури, угрожающе выставив гуттаперчевую спину. – Какое вам до меня дело? Что вы понимаете в миске и в теплом пледе?
Он махнул лапой, отгоняя мелькающих под носом проницательных наблюдателей, а затем постарался заснуть. Да вот в таком гомоне сделать это было совсем непросто!
Утром евреи опять доверчиво поспешили за стариком. Но воды так и не нашлось. Дети ныли теперь безостановочно – замолкал, наоравшись, один, и тотчас его песню подхватывали сразу несколько голосов. Эти писклявые человеческие детеныши даже коту стали действовать на нервы. Однако по-прежнему Яков дымил и кашлял во главе растянувшейся маленькой колонны. И вид его был такой, словно он собирался всех непременно доставить до райских кущ. Мальчишка, словно завороженный, не отставал от него. Не раз и не два рассерженный отец звал Шейлоха назад, к семье, – тот беспечно не слышал. Ему одному нравилось это нескончаемое путешествие.
Когда солнце вовсе насело на мужские и женские плечи да так поддало жару, что лбы задымились, раздался новый ропот. Барух и ему подобные взялись перекликаться как бы между собой, однако все их прекрасно слышали. Смысл разговоров сводился к одному – Абрахам прав, нечего было увязываться за слепцом.
– Старый дурак совсем сбрендил! Чего ж мы хотели? Ясное дело, послушались сумасшедшего… Надо, пока не поздно, поворачивать и возвращаться. Дорога в никуда ведет – вон горы-то все выше и безлюднее, даже никакого мусора не валяется по сторонам!
Действительно, Яков затащил всех в решительную глухомань. Солнце окончательно вскипятилось. Дородные женщины скидывали кофты и платки – вся тяжесть снятой одежды легла на мужчин и парней. Шейлоха вновь настойчиво просили вернуться, однако восторженный мальчуган, помогая себе подобранной палкой, словно уши ватой заткнул.
– Стоп! – заорал наконец бунтовщик Барух. Его приятель растопырил руки, останавливая толпу. – Хватит!
Оба пирата подобрались к Якову, который ожидал их на уступе, не выпуская изо рта трубку, только под ноги себе поплевывал.
– Выбрасывай своего кота! – заорали на поводыря щенки. – Мы оставили внизу все, что у нас было… Кошки, собаки – все осталось. А тебе пришла в голову блажь таскать с собой этого приблудыша, да еще с ним и советоваться… Давай-ка выкидывай его из корзины, иначе мы это сделаем!
Приятель Баруха даже схватил камень, уверяя, что вот-вот размозжит коту голову.
– Елохим! – воскликнул тогда Яков. – Не помнишь ли, как тебя еще сопливым ребенком, когда ты болел, твои родители приносили к нам? И я, и моя покойная Юдифь целыми днями возились с тобой? Или забыл ты, как отпаивал я тебя козьим молоком с медом и жарил для тебя говяжью печень?.. Я и моя жена лелеяли тебя, как сына, и радовались твоему выздоровлению… Неужели ты заделался последним гоем?
Нападавший отступил – благородная ярость Якова не сулила ничего хорошего.
– Если ты, Елохим, хоть пальцем тронешь невинную и слабую тварь, я вцеплюсь тебе в глотку, и Бог, которого вы оскорбляете своим неверием, оправдает меня… Прочь, прочь! – заметал старик молнии. – А вы!.. – обрушился он с высоты уступа на остальных. – Вы не можете потерпеть и ведете себя словно трусливые овцы. Я сдержу обещание, клянусь всеми своими родственниками. Вы останетесь живы, и дети ваши, и дети ваших детей еще скажут мне за это спасибо. Не ропщите и не противьтесь, я, Яков Шлейхбаум, сын Аарона и Мирры, знаю, что делаю. За мной, за мной, нечего распускать сопли и нюни…
Камешки вновь принялись отщелкивать от его башмаков. Толпа со вздохами потащилась следом. Посрамленные Барух с Елохимом, сдавленно ругаясь, плелись позади всех.
Первым услышал шум воды лопоухий Шейлох. И вот все уже увидели водопадик, который выбивался из скалы и разбрызгивался в разные стороны. Мури приветствовал разноцветного здешнего духа сдержанным мяуканьем. Дух, и без того искрящийся, еще более засверкал и затрепетал над водой, разглядев посреди глухих и слепых двуногих родственную душу.
Настроение утоливших жажду кардинально поменялось. Старика одобрительно похлопывали по плечу.
– Прости их, Яков, – подходя к нему, вспоминали о Барухе и Елохиме сердобольные женщины. – Ты можешь понять наше отчаяние…
Пастырь на это лишь покачивал головой. Соплеменники, за исключением Шейлоха, его явно не радовали.
Отцы семейств во время привала здорово наподдали молодым бунтарям. Кончилось тем, что Барух и Елохим приблизились к Якову на глазах у наблюдавших за ними папаш и примирительно предложили потащить его нехитрую кладь. Яков отказался. Затем, ни на кого не глядя, запалил трубку и вновь рванул тележку за собой.
«Старый козел!» – выругались про себя обидчики, разводя руками и всем своим видом показывая: хотели, дескать, найти общий язык, но что поделать с упрямцем.
Другие молодые мужчины попытались предложить Якову свои услуги, но он сухо отклонил предложения. Однако люди все равно повеселели и дружно потопали за стариком. Девушки звонко перекликались и перешучивались с парнями. Животики малолеток булькали. Между тем колесики стариковской тележки перевалили еще через один склон, а там тропа обернулась дорогой, и, что желаннее всего, по ее обочинам запестрели обрывки бумаги и тряпки. Это всех еще больше подстегнуло, и лишь из уважения никто не осмеливался обгонять Якова. Женщины, с присущим только им жарким апломбом, разом стали превозносить его ученость. Вспоминали, что еще с молодости отличался он рассудительностью, недаром сам равви Енох так ему благоволил – а уж тот равви был первая голова на всю округу, евреи из самого Загреба приезжали к нему за советами, а это что-нибудь да значит! И уж сам Яков, дай ему Господь долгих лет, никогда никому не отказывал в советах, особенно когда дело касалось женитьбы. Поистине, Господь указал на него и вложил в него такую незыблемую веру! Молодые и старые женщины горячились, не скупясь на восхваления, мужьям оставалось только согласно поддакивать. И еще не раз и не два, стараясь сгладить вину, обращались мужчины к старику с просьбой отдать в более сильные руки его тележку. Они уже готовы были тащить на руках и кота.
