— А про того, другого, я знал.
Интересно откуда.
— У нас ничего не было — пока ты к Милене Пятнистой не ушел.
— Было.
Не оправдываться же теперь.
— У тебя с ним было… Ментально.
Марина засмеялась:
— Витька, ты зануда.
Лысый оглянулся и отвернулся. Виктор потянул Марину в конец ряда. Сели.
— Я же говорю, Маринка, — любишь ты не тех. Я знал, что он — не тот.
Тогда бы и сказал, умник. Сколько нервов было истрепано на пустом месте! Впрочем, разве она поверила бы?
— А я не знала. Совсем не знала, что он «не тот». Но поначалу никогда не знаешь.
И тут Витя надулся, на индюка стал похож.
— Не знала, так и шла бы к нему и не играла бы в верную жену. Ты в точности как эта Клелия, вот увидишь.
Ага, и сейчас у нее, а не у него два раза в год разбухало бы чувство вины.
— Наверно, у меня были обязательства перед тобой… Нет?
Витя резко сдулся, даже погрустнел как-то.
— Нет. Просто ты не умеешь определять приоритеты. Всегда найдется то, что мешает сделать шаг. Жалость. Страх. Сомнения. И потому ты вечно не с теми, кого любишь.
Денис вдруг обнял ее, глаза с башенками приблизились… Ей нравились его холодок, его насмешливость, дикарство. Его панцирь — доспехи, за которыми — мальчишка, может, и не знающий ласки. Настоящей ласки.
— Корто…
Марина нырнула пальцами в черные волосы — они у него мягкие, оказывается.
Улыбнулся, снял очки.
С Марго Денис договорился встретиться в знаменитом “Hard Rock cafе” на Бродвее. Сью в известность не поставил, сказал, пошел прогуляться.
В “Hard Rock cafe” сел у барной стойки, заказал кофе. В стекле стойки разливались голубыми лужицами отражения ламп, гроздьями свисавших с потолка. По экрану — перед носом — носились патлатые рокеры. Музыка раздражала. Но Марго такую любила.
Зачем он затеял все это? Так. Посмотреть, на что она стала похожа… крепенькая Марго, этакое полуспелое яблоко — в которое приятно зубы — хрясть! — вонзить. Волосы, наверно, уже до попы отрастила. Это была ее козырная карта — волосы.
И еще он хотел, чтобы она кольцо отдала — то, которое он — ей, когда обручились. С маленькими, но брильянтиками. Нормальные люди кольца в таких случаях возвращают.
— Hi!
Марго стояла, держа перед собой розовую сумку. Пялился в экран, не заметил, как она подошла. А не заметить было трудно. Денису вдруг стало смешно.
У двери (второй этаж, по деревянной лестнице винтом) остановились. Четыре утра.
— Спасибо, Корто. Прости, не могу пригласить. Братья спят.
Неловко: покормил, выгулял, домой отвез — и даже на чай не зовут.
Лампочка погасла. Марина потянулась к выключателю, Денис поймал ее руку.
Он стоял лицом к свету, сочившемуся сквозь окно. При этом мягком освещении он был особенно хорош. Марина улыбнулась. Между прочим, на любую не бросается: рассказывал — со смеху умрешь, — как на днях завернул соседку-марокканку… Не уследили за ней ее строгого нрава братья-мусульмане, и она беззастенчиво крутила хвостом, столкнувшись с Корто в парадном. Он с пробежки возвращался — весь такой мужикастый… У этой Азизы из джинсов вовсю торчали кружевные стринги, а из пупка вывешивалось кольцо, как у племенного быка. Красотку подвел предательский герпес, подмигивавший из-под толстого слоя помады. Корто прикинул и решил, что лучше не надо, а то выйдет как на плакате сталинских времен, где поникший тюльпан сопровождает подпись: «Случайная связь промелькнет, как зарница. А после, быть может, болезнь и больница». Ну их, зарницы и больницы.
Стояли на лестнице, смотрели друг на друга. По лицу у Дениса пробежала дорожка света от фар.
— Корто, ну если только кофе на кухне тихой сапой.
— Поехали ко мне.
Кольцо Марго не вернула.
Посидели минут сорок, новостями поделились. И как-то это оказалось неинтересно: ни слушать, ни рассказывать. Денис сослался на дела и был таков.
Шел по Бродвею… Вот сглупил бы, женившись на Марго. За три года ее так разнесло на гамбургерах, что ей бы откормленный бегемот позавидовал. А волосы она срезала.
То ли дело Сью.
Как пишут в романах, он еще не знал, что через полгода отправится со Сью в Тунис, валяться на песочке, — и она прилюдно закатит истерику, ибо гостиница, им забронированная, будет недостаточно звездной. Отдых Денис портить не станет, а, разъезжаясь — он в Париж, она в Лондон, — скажет, что кончено. Надоело. Сью не поверит, потом начнет плакать. Из Лондона несколько раз позвонит. Но это ни к чему будет.
После наступит пауза. Интернет-знакомства, никуда не ведущие. Затем эта Клелия.
Очень хочется Клелию.
Брат-актер выходит из душа: голый торс с зачатками мышц, такая художественная астения. Полотенце на бедрах — салатового цвета.
— Доброе утро.
Марина кивает, улыбается. Актер движется дальше по коридору. Сегодня тут его певица ночевала, поэтому утро начинается в час дня.
— Флоран…
Актер оглядывается, прядь волос картинно падает на лицо.
— Флоран, я познакомилась с одним человеком…
Актер понимающе поджимает губы. На днях посоветовал: заведи роман с французом, язык на подушке хорошо учится.
— Скоро заговоришь по-французски, я так понимаю.
— Нет…
Брови у Флорана выписывают вопросительную дугу, по горизонтали, конечно.
— Он русский.
Флоран закатывает глаза:
— Мало тебе их было в России? А чем занимается?
— Ничем. Он биолог, по черепахам специалист. Работы нет.
Флоран разводит руками — что поделаешь! — и исчезает в своей комнате. Марина идет в душ. Она сама только встала.
До шести утра сидели на лестнице — говорили, целовались. А день выплывал за окном, серенькое предосеннее утро.
Домой приехал в полседьмого, лег — час не мог заснуть.
Это было непохоже на прошлые истории. Клелия оказалась неглупа и пленительно смешлива, но помимо этого что-то сближало с ней. Какая-то она была… родная, что ли. Понял вдруг — потому что русская. У него не случалось русских подружек. Только сейчас осознал, какие они все-таки чужие были — Марго и Сью. А эта — своя.
Всё общее — кот Матроскин, который «еще и на машинке умеет», нелюбовь к опусам Лимонова, и как же она забавно изобразила набравшегося Ельцина… Он всё шарахался от соотечественничков с их совдеповским менталитетом, как кот от пылесоса. А вот и не лезет он у нее из ушей, менталитет этот.
Условились вечером двинуть в кино. Недавно вышел фильм Альмодовара, про корриду. Думал скачать его, но можно и на большом экране посмотреть. Процесс охмурения как-никак.
Ждала его, как и вчера, на Сен-Мишеле. Под козырьком сувенирной лавки перебирала фотографии с видами Парижа — черно-белые, под старину. Лил дождь, Корто опаздывал. Разглядывала медные Эйфелевы башенки, майки «Ай лав Пэрис», брелки с головой Наполеона, пестрые газовые шарфики.
Поймал за запястье. Поцеловал в губы — ни здрасьте, ни привет. Видимо, дал понять: право уже получено и он об этом не забыл.
Прыгнули в машину, поехали в “Forum des Halles”.
У входа Корто кивнул — идем вон на тот фильм.
На афише — два строгих женских лица. Голубое и красное. “Parle avec elle” — «Говори с ней». Хорошее название. Но мог бы и спросить, не против ли она. Впрочем, на какой фильм ни пойди — понятно пока немного. Поэтому все равно.
Вот так живешь себе, черепах кормишь, на биофоруме до хрипоты споришь с каким-нибудь идиотом, несущим чепуху про кровообращение у змей, вечером пробежишься до приятной устальцы, нажаришь картохи с куском мяса, посмотришь приятный фильмец — вроде бы что еще надо. Надо, конечно, да неохота шарманку заводить. А тут в кои-то веки вылез куда-то, у барышни рядом ручка тонкая, взял ее, в темноте, ручку эту, и оттого нечто такое похожее на радость внутри образовалось. Химия организма, но приятно. Если и в этот раз домой попросится, наверно, не стоит продолжать. Все должно быть честно, бабское набивание цены очень дешево выглядит.
Героини фильма, танцовщица и тореадорша, лежат в коме (так уж получилось), а два влюбленных испанских немачо разражаются перед ними монологами. Идея такова, что женский мозг — темный лес с волками, может, бедняжки всё слышат, надо с ними беседовать.
Обычно бывает наоборот: ты говоришь, а он — будто в коме.
Интересно, Корто какой?
Только с Анькой получалось по-настоящему говорить — часами перебирать, разглядывать сомнения, надежды, радости, страхи. И понимать — ну кто тебе ближе? Она — твое второе «я», а ты — ее. Ты не одна. За это многое вынесешь — насмешки чужих и сальности отца. «Мужика на вас нет! Вы чем друг в друга тыкаетесь? Огурцами?» — это когда пьян. А был трезв — по Анькиному отцу прохаживался, которого «персонально не принимал»: «Бабу свою до могилы довел, из-под юбок не вылезает… знаем мы таких… вот, воспитал шлюшку». Жену, умершую от рака, Анькин отец любил так, что много лет один оставался. И друзей у него было море, хоть и не малевал он «шедевров». Это отца и раздражало.
