Весь следующий год Нил-Ефим со столярами бродил, многому у них научился, а еще больше сам увидел и понял, без чужой подсказки. Наши деревенские из родных мест выезжали редко, дальше Рязани никто и не ездил. А тут открылась перед Нилом, Ефимом то есть, вся Россия-матушка, от Костромы до Астрахани. Насмотрелся он и на мещан, и на купцов, и на чиновников, и на таких же странников-мастеровых, как он сам.
Работала артель везде: в монастырях, в казармах, в богатых домах. А когда лучших заказов не было, то и бедными избами не брезговала. За год Нил-Ефим выучился пилить и строгать наравне со всеми, дерево клеить и лак класть так, как полагается. И читать-писать научился, уже по-настоящему. Ум у него хваткий, память хорошая. Он где книгу видел, непременно брал ее в руки и читал. Сперва по слогам, а потом бегло.
В конце года столяры посовещались меж собой и решили Нила-Ефима в артель зачислить. И деньги в первый раз ему заплатили за работу. Нил-Ефим с первой же получки накупил на базаре книг и потом, как приведется, менял старые, прочитанные книги на новые.
Бывало, застанет мужиков в дороге непогода. Они тогда в рощу бегом и ветки начинают ломать, чтобы шалаш построить. Пока одни строят, другие березу сухостойную выберут, повалят и на полешки распилят. Потом костер рядом с шалашом разведут и усядутся все вместе у входа. Варят кашу, сушат вещи и слушают, как шумит дождь и ходит вдалеке гром. Прыгает по поленьям огонек, от одежды пар идет. А Нил из мешка книгу достанет и начнет читать вслух: «Морской царь и девица-голубица», «Персидская княжна Салуфея», «Приключения аглицкого милорда Георга и маркграфини Фредерики-Луизы», «Попадья и мертвецы», «Бова-королевич на войне с турком», «Нравоучительное зерцало отцов-праведников».
Сперва он только книги с картинками и читал. А потом стал смотреть, что господа в книжной лавке берут, и вслед за ними такие же книги у приказчика требовал. И с этого еще больше поумнел. А артельщики к нему привыкли и даже полюбили, и вскоре никто уже не помнил, как он к ним на дороге прибился.
Так год прошел, а за ним другой, третий, четвертый. Старшой, который Нила-Ефима на работу брал, был уже в летах, и к исходу 188… года решил вернуться к себе в деревню, век доживать. Когда старшой сообщил, что через полгода уходит, Нил-Ефим стал среди артельщиков хлопотать и уговорил их со своего заработка деньги откладывать, кто сколько может. Так что когда старик восвояси собрался и узел связал, вынесли ему от артели вспомоществование на старость — сто пятьдесят рублев! Старшой даже расплакался и всех, особливо Нила, горячо поблагодарил.
Нила с тех пор еще больше зауважали. Так получилось, что он в артели остался вроде как наследником после старшого. Нил-Ефим был хоть и моложе всех, да смышленей. Писать-читать он к тому времени уже умел бегло и разговаривал с людьми по-особому, как никто больше в артели не мог.
Бывало, не хочет заказчик деньги платить, рядится и сердится, что работа плохо сделана. Артель тогда вперед Нила выставляет для разговора. Тот заказчика под локоток возьмет, в угол отведет, в глаза глянет и несколько слов скажет тихим голосом, с улыбкою. Заказчик тут же смягчается и кошелек развязывает. То ли голос у Нила был какой особенный, то ли взглядом он брал, не знаю. Ну, и слова он всегда правильные подбирал, будто в душе мог читать.
Так стал Нил в артели вроде как за главного. С заказчиками торгуется, деньги принимает, учет работы ведет и с работниками расплачивается. Повзрослел Нил, приосанился, стал одеваться лучше всех работников и с важными людьми дружбу водить. А иначе никак — чтобы дорогую плату за заказ взять, надо самому выглядеть зажиточно. Другие артельщики это понимали и на Нила за такое роскошество не роптали.
Дела меж тем шли все лучше, артель разрослась: четырех новых человек на работу приняли, двух маляров и двух плотников. Стали большие заказы брать. С тех пор повелось их называть артелью Селивестрова, как в пашпорте у Нила-Ефима было записано.
В те годы, надо сказать, много нового строительства на Волге началось, и многие мужики в артельщики подались. Раньше, пока мужик был крепостной и на земле сидел, баре тоже к нему были вроде как прикрепленные. Ежели что построить надо, или крышу там подлатать, или полы переложить, или рамы новые сделать, так помещики брали своих же мужиков. А после воли все переменилось. Стали везде артели собираться, по уездам ходить да между собой соперничать — кто лучше сделает, быстрее и дешевле. Только вот с артелью Селивестрова в то время никто тягаться не мог. В каком месте она работает — там никакая другая артель заказа не получит. А все из-за Нила. Он и заказчика мог уговорить, и к работникам у него тоже подход имелся. Пьянства не водилось, работали все на совесть. И Нил сам тоже не забывался — деньги не утаивал, делил как было договорено, в праздники работать не заставлял и, самое главное, с артельщиками вел себя уважительно и не зазнавался. Даже если ругал кого-то из своих столяров да плотников, то так, чтобы артельщик сам вину осознал и делом постарался ее бы загладить — работой, скромностью да послушанием.
Зимой 188… года работала артель в Феодоровском монастыре на окраине Городца, что на Волге. Монастырь был не то чтобы маленький, но и не большой, второклассный. За год до того открылась в монастырской церкви чудотворная икона, и потянулись туда паломники. Архимандрит Адриан съездил в епархию и привез деньги, чтобы старую гостиницу для богомольцев подновить да расширить. Ну а для гостиницы, известно, нужна всякая обстановка. Тут как раз Нил с артелью мимо проходил. Настоятель про это узнал, Нила к себе вызвал и приказал до Пасхи мебеля для гостиницы сделать, новые оконные рамы да косяки на двери. А за работу им было положено семьсот рублей, кров и стол общий с послушниками — заказ небольшой, да срочный.
Взялись за работу. Целыми днями, от зари до зари, трудятся столяры, успеть стараются. От клея голова болит, все руки в мозолях, спина согнута, а работать надо, скоро Пасха. А тут еще пост, скоромного нельзя. И службу в церкви не пропусти, все ж в монастыре работа, на виду. Еле-еле успели к Чистому Четвергу все закончить.
После утрени спустился архимандрит в сарай, где столяры работали. Ходит, смотрит работу, щупает скамьи, сундуки и кровати, нос морщит от запаха краски. Столяры стоят молча, шапки сняли.
Смотрит Нил на архимандрита и думает, как бы с ним знакомство поближе свести. Монастырь хоть и второклассный, а все же больше нигде в уезде столько работы нет. И деньги в монастырях водятся приличные, и платит братия исправно. «Мне бы только, — думает Нил, — с настоятелем глаз на глаз переговорить…»
Архимандрит тем временем мебеля осмотрел, краску пальцем поковырял и пригласил Нила к себе на разговор после литургии. Нил с поклоном приглашение принял, а сам про себя радуется: «Ну вот, и повода искать не пришлось, все само сделалось».
И вперед забежал — перед архимандритом дверь открыть. Вышел настоятель из сарая на двор, а там его монах ждет, в скуфье. По всему видать — келарь, который монастырским хозяйством заведует.
Присмотрелся Нил к келарю и обомлел! Лицо белое, ни бровей, ни ресниц не видно, и глаза черные, ровно два уголька. Сразу он его узнал, брата своего самоназванного. И тот его тоже признал. Приложил бесцветный палец к розовым тонким губам и головой незаметно кивнул: молчи и виду не подавай!
Подождал Нил час и пошел через монастырский двор к архимандриту в келью. Идет по расчищенной от снега дорожке, а ноги его не несут, заплетаются. Страшно Нилу с братом снова встретиться. А погода вокруг стоит такая хорошая, такая радостная! Мартовское солнце припекает и топит сугробы вокруг дорожек.
А дальше, у белой монастырской стены, тянутся к небу из снега старые черные липы, и вокруг каждой от солнца проталины. На колокольне колокол ударил раз, потом другой, а потом на все голоса пошел трезвон. Разнесся звонкий гул по заснеженной равнине, до Волги дошел и от другого берега эхом откатился. Стая ворон поднялась в синее небо и стала вокруг золотых куполов кружиться и граять.
Поднялся Нил к келье архимандрита по узкой лестнице, постучался и вошел. Смотрит — архимандрит за столом сидит, бумаги разбирает. А келарь в уголку присел на краешек стула, в тени спрятался. Белого лица не видно, молчит и глаз не подымает — будто он Нила не видел никогда и не знает.
Нил шапку снял, поклонился, на табурет сел и ждет. Архимандрит голову от бумаг оторвал и говорит:
— Что ж, Ефим Григорьевич, молодец. С работой справился отлично. В срок уложился, все как обещал выполнил — получай теперь от монастыря расчет!
Достал пачку ассигнаций и стал отсчитывать: «Двадцать пять, пятьдесят, семьдесят пять…»
