Однажды, сидя за столиком цэдээловского буфета, я увидела идущего из ресторана хрупкого пластичного седого мужчину в очках на невероятных глазах.
— Посмотри внимательно, — сказала я собеседнику. — Я не знаю, кто это, но это мужчина моей мечты.
— Если бы только твоей, на нем все помешаны, это же Л., — ответил собеседник.
Видимо, выражение лица у меня было такое безумное, что Л. остановился, разглядел его подробно и своими невероятными глазами дал понять, что ему чрезвычайно приятно такое и что в любой, более удобной ситуации... и медленно пошел прочь.
— Ты видел, как он на меня смотрел? Он уходит! — застонала я.
— Через двадцать лет ты будешь точно так же смотреть на красивых молоденьких мальчиков. Если хочешь, я тебя с ним познакомлю, — предложил собеседник.
— И что дальше?
— Ты скажешь, что он мужчина твоей мечты, он достанет из сумки книжку и подпишет ее тебе.
— Дальше?
— Под автографом будет телефон, по которому ты сможешь высказать восхищение. Дальше он пригласит тебя послушать новые стихи, когда жена будет на даче. Впрочем, его месяц назад бросила очередная жена, так что он сейчас актер без ангажемента.
— Дальше!
— У вас начнется бурный роман, тебе будет жаль его, ведь он такой неприспособленный. Ты начнешь варить ему обед, отнимая время от семьи, придумывать, как бы уйти от мужа, а Л. будет охотно принимать услуги, вешать лапшу на уши и, чтобы не лишиться музы и домработницы в одном лице, начнет советовать тебе укрупнять и наращивать личность, поменьше думать о твоих успехах и побольше об его, пока не затопчет тебя как личность. Ну, что, догоняем его?
— Нет. Ты абсолютно прав. Мы встретимся, но не сейчас, а когда я буду твердо стоять на ногах, — тяжело вздохнула я.
Прошло два года. Я стояла в любимом арбатском букинистическом, решая извечную студенческую проблему: купить книжку себе или фрукты детям, в пользу последнего.
— Третьего дня я купил здесь прижизненного Брюсова, — нежно сказал мучительно-приятный голос, я подняла глаза, ко мне обращался Л. — Какой из арбатских букинистических вы больше всего любите?
— Около зоомагазина, — растерянно пролепетала я.
— А я этот. Он крохотный и уютный, как диссидентская кухня.
Я придурковато молчала.
— Могу я подвезти вас? — спросил Л.
— Нет, — завопила я. — Я живу в этом доме! — и бросилась прочь, преодолевая немыслимый соблазн.
Прошла еще пара лет, и мы оказались за одним столиком в Доме литераторов.
— Мне нравятся ваши глаза. Я бы хотел подарить вам книгу стихов и написать свой телефон.
— Спасибо, — замурлыкала я. — Пока вы будете подписывать, я пойду позвонить, — вышла и, наступив себе на все, поехала домой.
Влюбленность моя в этот период достигла такой экзальтации, что я написала ему анонимную открытку с текстом, казавшимся мне тогда пределом совершенства: «Спасибо вам за то, что вы есть в нашей литературе!»
Прошло много лет, и когда мне самой начали приходить подобные оценки, изложенные более подробно, я поняла, какие придурки являются их авторами.
Прошло еще два года, мне позвонил молодой кагэбэшник, работавший директором студии, в которой шла моя пьеса.
— Здравствуйте, Мария Ивановна, у меня тут одно мероприятие серьезной организации в ЦДРИ. Люди хочут культурно отдохнуть. Кого из известных писателей порекомендуете выступить?
— Л.! — закричала я. Такой вечер был царским подарком его амбициям.
— Кто это? — удивился собеседник. Я изовралась по поводу огромности вклада Л. в отечественную словесность и о том, что ему завтра дадут нобель.
— Ладно. Лишь бы стихи про любовь были. Только надо все оформить культурно. Вы, Мария Ивановна, помогите нам, напишите вопросики про его творчество. Я раздам по залу, наши люди пошлют записки, и все будет как полагается. Мы вам вашу работу оплатим, если захочете, в смету заложим.
Ночь я корпела над изысканнейшими вопросами, утром позвонил кагэбэшник:
— Руководство против. Оно такого не знает. Может, другого посоветуете?
— Значит, так, — отчеканила я. Когда мне бьют под дых, я превращаюсь в шаровую молнию и могу все снести на своем пути. — Берите ручку и записывайте вопросы. Я уже сообщила об этом вечере Л. в секретариат Союза писателей и на самый высокий уровень. Руководству передайте, что если оно обидит Л., то с него снимут звездочки!
Собеседник одурел от моей хлестаковщины, часто задышал и жалобно ответил:
— Какая вы торопыга, Мария Ивановна! Я записываю вопросы.
Когда я вбежала на вечер, посреди сцены стояла корзина цветов, как для опереточной дивы, Л., отключивший чувство юмора, читал самую длинную и самую эстетскую поэму, а в зале ерзали в креслах совершеннейшие чайники в серых костюмах с декольтированными женами в бриллиантах. Л. угомонился, и после жидких аплодисментов к нему полетели хорошо организованные записки. Он возбуждался на каждую, как пожилая девственница на любовное письмо, и отвечал длинно, витиевато, густо усыпая словами «ментальный», «брутальный» и «сакральный». Последней пришла единственная записка не моего авторства, она спрашивала: «Скоро будет музыка?»
Зачитав ее с машинальным пафосом; Л. съежился, ссутулился, заморгал глазами и неловко убежал со сцены. Я обнаружила его этажом ниже, на выставке картин. Он подошел, провокационно дымя сигаретой, в надежде, что смотрительница заорет, и тут-то в ее лице он рассчитается с неблагодарным человечеством. Однако бабка сладко спала на стуле.
— Хорошая выставка, — сказал он раздраженно, как всегда не узнавая меня. — Вы пришли на выставку?
— Да, — ответила я предельно бережно.
— А я — нет. Я пришел на вечер одного поэта. Собственно, этот поэт — я сам. Знаете, обычная суета, глупость, звонили полгода, умоляли... Мне было некогда, зачем-то согласился. Это так скучно, уверяю вас, корзины цветов, безумные поклонницы, пошлые банкеты...
Я так устал от всего этого! Ни за что бы не пошел, но записки! В зале сидят люди, которым нужна моя поэзия! — И он достал из нагрудного кармана мои вопросы, помахал ими перед моим носом, и я, в отличие от него, успела увидеть, что все они написаны одним почерком. — Хотите, я подарю вам свою книгу стихов, а вы потом позвоните мне о впечатлениях? — нежно улыбнулся он, и я вспомнила, что, по слухам, недавно его опять бросила очередная жена.
— Спасибо. У меня есть ваша книга.
Тут к нам подскочил возбужденный кагэбэшник.
— Неувязочка вышла. Недосмотрели последнюю записку, — застучал он кулаком по своей младой груди. — Руководство приглашает выпить и закусить. В ресторане уже все культурно оформлено.
— Я догоню, — сказала я и пошла домой.
Но вот час пробил. Я обрыхлилась, как говорили мои дети о подросшей кошке, издала книжку, вступила в пару творческих союзов, разошлась с мужем и поняла, что дозрела. Я позвонила и предложила прочитать мои пьесы.
— Во-первых, я не драматург, во-вторых, у меня ни секунды свободного времени, в-третьих, я — в депрессии, в-четвертых, я живу в такой глуши, что вы до меня никогда не доедете... Во вторник с пяти до семи можете? Впрочем, лучше завтра... Хотите, я заеду за вами на машине? — Никакого другого ответа, изучив персонаж, я и не предполагала.
На следующий день в платье, связанном специально для этой встречи и делающим все круглое еще круглее, а все тонкое еще тоньше, облачившись в последнюю каплю французских духов, оставшихся от последнего романа, я звонила в его дверь.
— Заходите, заходите, — промурлыкал Л., встретивший меня в свитере, в котором, видимо, еще в университетской юности ездил на картошку, и спортивных штанах с вытянутыми коленками, способных видом отключить все эрогенные зоны на теле даже самой непритязательной женщины. Он рассмотрел меня, обошел со всех сторон, как собака, изучающая нового гостя, засуетился, опрокинул на себя чашку кофе, всучил мне килограмм стихов и даже не взглянул на мою книжку. Весь диалог состоял из его нытья о равнодушии страны к таланту поэта и моих вздохов в ответ. Возвращаясь, я чуть не плакала. Я передержала в колбе светлый образ, он не выдержал испытания временем и стал пародией на самого себя. Ночью Л. позвонил сам:
— А почему вы решили прийти именно ко мне?
— Я искала учителя, — сдуру призналась я.
— О, я готов научить вас жизни, но она так темна и безрадостна!
— Я предпочла бы поучиться литературе, — осторожно подъехала я.
— Литературе? Но женщина не способна быть творцом, она развивается в диапазоне от музы до фурии. Зачем вам литература? Высшее назначение женщины — любовь и преданность мужчине! Таков мой первый урок, завтра жду вас для второго.
Это я могла услышать в минуты первой встречи, но выдерживать вино столько лет, чтобы открыть пробку и обнаружить испорченную воду... На несколько дней я потеряла вкус к жизни и ходила как после тяжелой болезни, когда уже ничего не болит, но интоксикация гнет плечи к земле. Через неделю навестила Л. Оделась попроще, французские духи иссякли, можно было капнуть во флакон водички, поболтать ею и вылить на голову, но не было стимула. Я знала, что Л. оставлен очередной женой, знала, что у меня нет призвания быть писательской нянькой, и инстинкт самосохранения включил внутри светофоры на красный свет. Л. относился к изысканным паразитам, идеология которых гласила: «Несите меня по жизни, ведь я такой тонкий, ранимый и незащищенный, ведь мне все можно». Эти обоих полов слетались на меня всю жизнь как пчелы на мед.
