Тамара как бы поднялась из собственного гроба. Впереди — целая жизнь, по которой можно идти легкими чистыми ногами. Как будто темя ее не заросло в младенчестве. Надежда хлынула прямо в голову. Это было невыносимо. Тамара опустила лицо и заплакала.
Юра не мешал. Он как сидел на подоконнике, так и остался сидеть.
— Плачь, если хочешь, — разрешил он, переходя на «ты». — Но вообще учти — жизнь придумана не нами, и придумана здорово. Тот, кто ее придумал, — не фраер. А мы ее сами портим. Берем и портим. Вот этими руками. — Он протянул красивые умные руки, показал Тамаре.
— А исправить можно? — спросила Тамара.
— Вот этими же руками.
— А ты… А у тебя… все так, как ты хочешь?
— Пока нет. Но будет так.
— Значит, ты действенный, положительный герой…
Тамара полезла в сумочку, разыскивая носовой платок. Платка не оказалось. Она вытерла лицо ладонью.
* * *
Тамаре снилось, что она хочет пить. Проснулась от жажды. Луна смотрела в самое окно, и это было тревожно. Тамара где-то слышала, что на Луне жийвут отлетевшие души. Тогда отлетевшие души видят с Луны все, что делается на Земле. Не так уж это и далеко. Тамара встала с раскладушки, пошла на кухню. Юры не было ни в одной из комнат. Куда он делся? Может быть, пошел ночевать на вторую половину? К жене?
Дверь на улицу была приоткрыта. Луна освещала дверной проем, и в проеме вилась, тянулась кверху струйка дыма.
Тамара вышла на крыльцо. Юра сидел и курил. Спина обтянута черным свитером, острые лопатки, как недоразвитые крылья. Черный ангел.
Она села рядом.
— Ты почему не спишь?
— Не хочется.
— Негде, — догадалась она. — У тебя одна раскладушка.
Он промолчал.
— Я так не согласна. Иди, ты поспи, а я посижу.
— Мы же не на дежурстве.
— Тогда ляжем вместе. Положим матрас на пол и ляжем. Возьми второе одеяло.
Он снова промолчал. Струйка дыма рисовала в воздухе какой-то знак.
— У тебя нет второго одеяла, — снова догадалась Тамара. — Что же она у тебя все отобрала? Ну и жадная, как Самусенчиха.
— Не будем об этом. Посмотри, ежик вышел.
— Где?
— Вон…
Тамара вглядывалась в темноту. Она боялась, что ежик добежит до нее и откусит кусочек от ноги. Тамара придвинулась к Юре, услышала своим плечом его плечо. Юра не шелохнулся. Сидели тихо, как братец Лис и братец Кролик. Их объединял не поиск правды о Петьке, а то, что объединяло Робинзона и Пятницу, двоих на острове. Не объединишься — не выживешь. И нечто большее — плечо. Вот чего Тамаре не хватало — плеча, в прямом и переносном смысле.
— Хорошо у тебя, — призналась Тамара. — Так бы и сидела.
— Ну и сиди.
— Я и сижу.
— Я имею в виду не сейчас, а всегда.
— У меня сын, мать. Муж.
— Ты замужем?
— Немножко.
— Немножко — это не в счет. А сына с матерью привози.
— А что мы здесь будем делать?
— Огурцы разводить.
Тамара усмехнулась в темноте.
— Между прочим, это очень интересное занятие. Ты не знаешь. Вырастишь огурец, сорвешь его — маленького, в пупырышках, он — как родной.
— Значит, я на огороде. А ты?
— Днем работать, по вечерам машину собирать.
— В сарае?
— В сарае. А ты будешь мне еду приносить.
Ежик зашуршал в траве. Стало зябко, но не хотелось отодвигаться от его плеча. Все же поднялись. Вошли в избу.
Положили матрас на пол и легли под одно одеяло. Некоторое время лежали, глядя в потолок. В них росло, копилось напряжение. В физике есть термин: критическая масса. И достаточно любого толчка, даже громкого звука — происходит взрыв. За окном с дерева упало яблоко, повинуясь закону всемирного тяготения. Должно быть, ежик наколол яблоко на свои иголки и отнес ежатам. Тамара вздрогнула. Юра мощно притянул ее к себе, и все стало неуправляемым. Она обнимала его так же, как Юру Харламова — в том далеком дне, в осевшей могиле. Казалось, дыхания не хватит, сердце разорвется. Он, сегодняшний Юра, испугался — так бурно колотилось ее сердце. Гладил, успокаивал, припоминая все нежные слова, которые знал, и придумывал новые. Когда все слова кончились, стал повторять ее имя. Все повторял и повторял, как дождь по крыше.
Луна по-прежнему пялилась, но Тамара ее уже не боялась. Она укрылась под дождем его нежности. Он целовал ее тихо и плотно, клал поцелуи один к другому, ни одного сантиметра не пропадало. Что он строил? Счастье. Тамара впервые подумала, что СЧАСТЬЕ от слова ЧАСТЬ. Счастье — это значит — часть целого. Часть всеобщей гармонии: дерево и листья, небо и Земля, Земля и Галактика. А Тамара — часть всего этого. Без нее не обойтись.
Если бы тогда в лесу, с тем Юрой все было так же, она никуда бы от него не ушла. И его серая внешность показалась бы самой яркой и одухотворенной.
Скульптор был бездарен в любви. Он как будто лишен слуха жизни. Он умел только работать. А любить, принадлежать другому человеку, растворяться в другом он не умел. Он принадлежал только своему замыслу, был озабочен только своим духовным зародышем, который зрел в нем. А на остальное ему наплевать. Остальное — не важно.
Но остальное — это и есть Тамара, ее целая, неповторимая жизнь, Господний замысел. Тот, кто ее придумал, — не фраер. И если он запустил Тамару в жизнь, значит, она зачем-то нужна.
— Подыши на меня, — попросила Тамара.
Ей нравилось его дыхание. Так пахнут грудные дети — молочком, а значит, лугом, разнотравьем.
Она заснула в счастье.
А когда открыла глаза — светило солнце. Юра с кем-то разговаривал, потом вернулся. Он был обернут простыней, как древний римлянин в бане.
— Кто это приходил? — спросила Тамара.
— Жена. Я ее не пустил.
— А что она хочет?
— Не знаю. Она все время что-то хочет.
— Вот я уеду, ты к ней вернешься, — сказала Тамара.
Она понимала: от «Юр» не уходят.
— Я никогда к ней не вернусь. И ты никуда не уедешь. Мы будем жить хорошо. Так, как задумал тот, кто все задумал. У нас получится. Я знаю. Поверь мне. Просто поверь, и все.
Он опустился рядом. Обнял.
— Ты опять опоздал на работу, — напомнила Тамара.
— Я никуда не пойду. И ты никуда не ходи.
— И я никуда не пойду.
— Будем весь день вместе.
— А тебе не попадет?
— Не попадет, — успокоил Юра. — У меня есть отгулы. Я кровь сдавал.
— Зачем?
— Чтоб были отгулы.
— Но откуда ты знал, что встретишь меня?
— Я не знал, но я ждал… А когда честно ждешь, все получается.
— Ничего подобного. Моя подруга Нелка честно ждала и даже боролась. Наконец заполучила, а он взял и умер.
— Значит, не теми средствами боролась. Рождала духовных монстров. Они потом собрались и ей наподдали…
— Они ему наподдали, — уточнила Тамара.
— Вот и солдат твой не теми средствами боролся: врал, унижался и в конце концов преступил. Наплодил вокруг себя монстров и монстрят. Они его окружили и затолкали в тюрьму.
— Перестань сдавать кровь, — попросила Тамара. — Ты и так светишься.
Она обняла его, закрыла глаза, чтобы ничто не отвлекало. И они полетели, как на картине Шагала, когда двое летят над домами и крышами, над Петьками и судьями. Над делами и судьбами. Только он. Только она.
Тамара была — как Ева, вкусившая яблоко. Скоро должен кто-то явиться и выгнать ее из рая.
* * *
Поезд уходил, набирая скорость.
Тамара высунулась до середины, держась за поручень. Того гляди выпадет. Он бежал за поездом. Как в кино. Или в кино иногда бывает, как в жизни. Вот тебе и командировка по письму. Вот тебе и «радость солдата» — все в одну корзину: и горе-Петька, и ее «нечаянная радость в дальней дороге». И Москва впереди. За эти два дня она успела забыть, что у нее есть дом, муж, мотота. Сейчас все это надвигалось со скоростью сто километров в час. А она еще в раю. А впереди — ад. Как совместить эти два помещения и этих двух Тамар?
В купе сидел старик, комсомолец двадцатых годов. О нем нельзя было сказать: «старичок» или «дедуля». Он был именно Старик, во всей мощи этого понятия, как хемингуэевский старик, поймавший большую рыбу. Или рыба его.
Тамара разговаривать не хотела. Юра пообещал приехать через два-три дня, и тогда они все решат на московской территории. Тамара грезила наяву, отгородившись Юрой от Старика. А ему, наоборот, хотелось поделиться, он рассказывал о юбилее, кого он встретил из старых друзей. Почти все умерли. ТАМ больше, чем здесь. Но все же он встретил двоих. С одним из этих двоих он сидел.
— Где? — очнулась Тамара.
— Как где? В лагере.
— А за что? — Тамаре вдруг подумалось, что Старик тоже ударил тещу топором по голове.
— Вы что, не знаете истории нашей страны? Я — часть истории.
— Скажите, а тюрьма ломает? — наивно спросила Тамара. Она не могла отключиться от Петька.
— Как видите, остался цел.
— А что помогло вам выжить?
— Очень простые вещи: Вера, Надежда, Любовь.
— Любовь к женщине? — уточнила Тамара, поскольку могла быть еще любовь к Родине.
