Волосы немного отросли и торчали из-под ноля жалким колючим ежиком…
Да и сама Ленка, маленькая, но ершистая — только тронь!
Девятнадцать ей исполнилось в тюрьме.
В шестом классе она писала неплохие для своего возраста стихи, в которых были и "поющие звезды", и "златоглазая ночь", и доверчивая мечта о первой любви…
— Определят: дура я или умная, — говорит она. — Шесть лет сидеть или только год лечиться. Но лучше срок в тюряге отбыть, чем здесь гнить! Там, в тюрьме, и люди все умные… Пусть — убийцы, воры, но с ними есть о чем поговорить. А какие песни хорошие поют! Здесь любой сойдет с ума.
— До чего я девку эту не люблю! — воскликнула Проня, глядя в упор на Ленку.
— Кого не любишь? — завелась та.
— Да тебя, тебя, рожу твою бесстыжую не люблю! Бритая! Чего бельма выпучила! Где мои колготы?!
— Какие колготы?
— А вот такие!!! — и Проня с размаха заехала кулаком по лицу.
Началась драка. Прибежала медсестра, схватила Ленку за рукав:
— Снова драку затеяла? В наблюдательную захотела?
— Она не виновата!
Но Проня взвизгнула:
— Знаем эту бритую! Пусть на уколах полежит!
Мое заступничество спасло Ленку от экзекуции. В наблюдательную она не хотела. Ей пришлось пройти там полный курс лечения.
— От уколов скованность. Мозги еле шевелятся.
— Постарайся не обращать внимания. Ты же видишь — специально провоцируют.
— Но как не обращать внимания — если в морду бьют!?
— Ты еле ходишь…
— Пусть закалывают! Зато я притворяться, как ты не могу!
Так, я, значит, притворялась… Она видела насквозь, что творится в душе.
Ленка воспитывалась в интернате. А пацанская мораль проста: бегают с жалобами к ментам лишь козлы. Самосуд — единственный разумный выход из любого конфликта.
Месть — это закон. Есть руки — души, есть зубы — кусай, умри, но отомсти.
— Правильно сделала! — единогласное мнение девчонок, — Сама отомстила, не побежала к легавым пидорам!
— Противно у мусоров просить защиты.
— Молодец, — единогласное мнение Малины.
— Подумаешь — психушка. Годик посидишь на таблетках и выйдешь на свободу. Да и пенсию дадут! Наташке — Малолетке всего два месяца осталось — и прощай Петелино!
— Это, блядь, если суд здесь назначит лечение. А с поджогом, блядь, держат не здесь, а переводят в спецотделение. Для особо опасных, блядь. Там охрана с собаками. Не знаю, чем колют, блядь, но воют там здоровые мужики с утра до ночи!
— Да, — вздохнула Ленка, — Врач сказала, что меня туда переведут.
Ленка…
— Ты только с Наташкой Малолеткой не связывайся. Она здесь самая дикая. Со всеми дерется! Из- за нее всех привязывали, предупреждает Ленка…
… А Малолетка смотрит на меня с другого конца Коридора, покачивается в такт ритмичной мелодии из радиоприемника и улыбается…
Ей всего пятнадцать. Все неприятности из-за полноты. Обожает дискотеку, а там затретировали. Однажды пошла на танцы с ножом в кармане, оскорбилась на "жирнягу" из уст "королевы", ударила по руке. За это ее признали невменяемой, определили в дурдом. По возрасту ей полагается детское отделение, но папа жертвы оказался влиятельной особой, и Наташка получила место не по возрасту.
Сначала ее немилосердно закалывали. Курс принудительного лечения намеренно состоит из болезненных процедур. Сульфотерапия или "сульфазин" — ежедневная невыносимая пытка, которую не по наслышке проверил на своих обожженых ягодицах каждый заключенный в Петелино. Можно ли вылечить больного "сульфой"? Больше всего это походит на экзекуцию, а не на лечение. В наблюдательной Наташка дико орала, выла от боли, ее пожалели, отменили "сульфазин", но она два раза убегала, ее отлавливали с милицией и снова привязывали в наблюдательной. И лишь когда ненавистные уколы заменили таблетками, Малолетка смирилась с приговором, перестала убегать, превратилась в ревностную помощницу персонала.
Горе тем, кто вздумает сбежать из наблюдательной. Она помогает отлавливать и связывать буйных, работает в мойке, таскает увесистые мешки с хлебом и ведра с едой. Она исполнительна, и всегда на подхвате. Срок наказания истекает через два месяца, и на ребячьи проделки медсестры давно перестали обращать внимание. Ребенок все — таки. Пятнадцать лет.
— Ничего себе — ребеночек! — возмущается Поджигательница. — Плюнула мне в кашу, и меня же после этого привязали в наблюдательной, кололи, блин, до потери пульса.
Самое страшное здесь слово — "наблюдательная". В нем — дикий животный ужас унизительной несвободы, когда тебя вдруг привязывают ремнями к постели, а рядом воющие, ноющие дебилы с пустыми лицами и с черными перекошенными ртами. Никому в этом месте до твоего крика и страха дела нет.
Наблюдательную и черных ремней боится здесь каждый. Это — карцер, место пыток. Каждый на своей шкуре познал власть дикого ужаса при виде иглы с кислотной каплей на конце.
Наблюдательная — наказание за побег, за драку, за непослушание, за громкий смех, за плач, просто за слезы, короче за любую аномалию в поведении, которая выпирает из общего монотонного фона…
Страх сдерживает дремучие страсти, но перемалывает их в тайную жгучую ненависть к палачам. Инстинкт выживания объединяет разношерстную публику в касты, которые позволяют притереться к экстремальным условиям. "Бывалые" учат новеньких, как ходить по коридору или правильно заправлять кровати, чтоб не попасть на "сульфазин". Бесценны тайные знания о том, что можно курить, когда кончилась "махра" или, как успеть с мальчиками во время походов за обедами.
— Девоч-ки-и! Таблеточки-и-и! — кричит сестра, и весь Коридор поспешно выстраивается в длинную очередь, некую пародию на уродливый быт за стенами психушки. Больные переминаются, медленно продвигаются к столику с пилюлями, пьют их не в понарошку. Очередь — за лекарством единственное напоминание об отобранной свободой жизни, по которой — тоска…
Таблетки получают все, кроме меня и Люды Брыловой. Мы с чувством превосходства поглядываем в сторону дурацкой очереди. Кто пьет дерьмо — тот признанный дурак. А их здесь немало.
Брылова тоже на экспертизе. Побила старика — вахтера, когда тот отказался ее пропустить в ресторан, схватил за шубу, надорвал подол… Из — за испорченного меха не сдержалась, досталось наверно здорово старику от крупной девахи. Экспертизу она проходит в психушке добровольно. Ее привезли мать со следователем. Девчонки жалеют нежадную на сигаретки девчонку:
— Мать работает на торговой базе, все мальчики знакомые — фирмачи, а сама попала сюда, как последняя дура! В этом году всем уголовным женщинам будет амнистия, а психбольным — лечиться два года!
— Да, блядь, заразы! Перестаньте орать! Уши, блядь, растрескались! Убъю!!! — это наводит порядок негласный главарь малины Ленка Зозуля. Ей всего семнадцать, но она прошла уже все стадии экспертизы и принудиловки. У нее сосудистое заболевание мозга. Здесь она лечится, работает и живет. Дома батя — зверь, поэтому после принудиловки осталась в петелинском монастыре навсегда. Вкалывает за мужика — верзилу, ей доверяют сопровождать больных на медосмотры, от нее не убежишь. Ленка здесь самая живописная. У нее низкие насупленные брови, пухлые детские губы. Широченная морская походка. Хмурый юнга на корабле, наш атаман, крутой пацан, только в халате.
Иногда у нее дтко болит голова, и никакие лекарства не помогают, поэтому вместе с санитарами из мужских отделений ищут новое сильное средство, смешивают содержимое разных ампул и пробуют суррогаты на крысах.
— Вчера, блядь, парни поймали крысу, в сонную артерию накачали какой — то дряни… Не подохла, блядь, жива осталась, ползает…Завтра, блядь, себе накачаем, тоже не помрем.
— Ой, видеть эту шушеру не могу! — воскликнула громкоголосая широкоплечая Проня, ворвавшись в туалет, — Снова сидят! Курят! Матерятся! "Девочки" называются! А еще из города! Нет, у нас в деревне таких не бывает! Так бы и влепила по рожам!
— Иди- иди, — сжала кулаки Малолетка.
— Бля — адь… — процедила сквозь зубы Зозуля и сплюнула себе под ноги, — Достаешь, сука.
Проня поспешно удалилась, и весь Коридор проснулся от ее громогласного крика и жалоб врачу:
— Курят и курят! Дышать нечем! У нас, в деревне, слава Богу!
Блатную малину боялись все больные тетки.
Ко мне то и дело подходили доброжелательницы и предупреждали:
— Не разговаривай с плохими девчонками, не связывайся! Это же убийцы! Воровки!
— Видишь, вон та, маленькая, — из банды!
