Сараев, взвившись вверх, и, развернувшись в воздухе пружиной, достал его, омоновца, правой ногой по голове. И омоновец, не ожидая такого коварного нападения от мирного прохожего, не защитился как подобает, а упал без сознания и чувств на месте.
А Сараев снял с него бронежилет и пистолет Макарова из кобуры вынул и каску тоже прихватил по инерции мышления для полного комплекта, после чего и покинул место своего преступления, радуясь, что удачно все получилось и сошло ему с рук. И жилет вот теперь с пистолетом у него есть, и омоновец вроде в живых остался, потому что он дышал, когда с него жилет Сараев стаскивал. А свидетеля того единственного, который видел конец совершения нападения, можно было не учитывать и в расчет не принимать. Хоть он и подбежал к Сараеву и спросил:
– Вы что это делаете тут?
Но Сараев ему ответил:
– Омоновца раздеваю.
А свидетель:
– Ну ты, – говорит, – циркач твою мать, – и пошел дальше своей дорогой.
И, покидая место происшествия и заметая следы в клубке переулков и улиц центральной части города, Сараев думал, что не зря и не впустую купил он когда-то у драмтеатра книгу-самоучитель по восточным видам рукопашных единоборств, потому что теперь чтение и изучение этой полезной книги принесло ему свои конкретные плоды – плоды, как говорится, просвещения. И Сараев жилет сразу на себя надел, еще там, у поверженного тела омоновца, чтоб в руках не тащить, а пистолет он, конечно, в карман брюк запрятал, в правый. И он, пистолет, постукивал его по бедру при ходьбе то дулом, то рукояткой. И когда ногу Сараев вперед выдвигал, шагая, рукояткой его пистолет ударял мягко и приятно, а когда нога сзади оставалась, готовясь новый шаг вперед сделать, – дулом.
А дома, уединившись в четырех стенах, Сараев осмотрел и обследовал все свои ценные приобретения и остался собой и ими доволен, потому что в пистолете оказалось, как и следовало того ожидать, семь патронов, то есть полная, неначатая обойма, а жилет тоже ему понравился и пришелся при ближайшем рассмотрении впору и по всем статьям: во-первых, легкостью своей, относительной, конечно, и тем, что не толстый он был, а тонкий, как приблизительно пиджак с подкладкой. Ну и общей добротностью своей и качеством изготовления понравился жилет Сараеву. А насчет каски Сараев так для себя решил – что надевать, конечно, он ее по мелочам не будет, чтоб лишнего, избыточного внимания на себя не обращать, а будет пользоваться ее услугами только лишь при последней крайности, допустим, при непосредственном соприкосновении с противником. И если б у него мотоцикл, например, был или мотороллер, то можно было бы в этой каске на мотоцикле за грибами ездить или на рыбалку, а так, без мотоцикла, применения ей повседневного Сараев не мог придумать и изобрести. И он стал даже сомнения выражать в том смысле, что ее, может, и не стоило с омоновца снимать, а надо было ему эту каску оставить. Тем более что она сбоку треснула от удара, нанесенного Сараевым по омоновцу.
И теперь, конечно, Сараев, выходя за пределы квартиры и идя то ли на работу, то ли к Марии – с деньгами, обязательно надевал на себя жилет – под свитер. А в карман правый клал “макарова”. То есть он выходил из дому экипированным по высшему, можно сказать, разряду. И, увидев его впервые в таком вооруженном виде, Мария сказала:
– Ты поправился.
А Сараев сказал:
– Ага.
И Мария еще спросила у него про Милу – не объявлялась ли она или ее сотоварищи. А Сараев в ответ промолчал как рыба, будто бы и не слышал вопроса, ну и Мария не стала ничего больше говорить или спрашивать, так как молчанием своим дал ей Сараев красноречиво понять, что его нынешняя самостоятельная жизнь – это его личное дело и ее никаким боком не касается и не задевает. И Сараев отдал Марии принесенные деньги, а она сказала ему:
– Спасибо.
И он ушел от Марии, как уходил не в первый уже раз, поспешно и не вспоминал о ней и о ее существовании до следующего своего визита. Почему-то он перестал вспоминать о Марии и жалеть об их утраченной совместной жизни тоже перестал. Не трогало и не волновало его больше общее их прошлое. Он, Сараев, и о Юле теперь вспоминал редко и отвлеченно, без признаков отцовских чувств, а в связи только со своими материальными обязанностями, от которых он не отказывался и не открещивался и делать этого не собирался никогда. Он, наоборот, платил тридцать три процента зарплаты вместо общепринятых двадцати пяти. А с другой стороны, конечно, Мария не обязана была его дочку воспитывать и содержать, а согласилась по своему собственному желанию, и не согласилась даже, а сама сказала, что пусть Юля у нее остается.
У Сараева и в мыслях ничего подобного не было – чтоб оставить свою Юлю Марии, и сначала он на Юлю обиду имел в отцовской душе за то, что избрала она не его, а Марию. А потом свыкся он,
Сараев, с таким ходом и порядком вещей и примирился. И то, что
Юля находилась на постоянном жительстве у Марии, стало его полностью устраивать и удовлетворять, потому как там она в безопасности была и на всем готовом, а у него забот и без Юли хватало выше крыши, и голова была ими перегружена и переполнена, и мысли все направлены были в сторону его теперешней, не связанной с Марией и с Юлей и вообще ни с кем не связанной жизни.
Зато связана была сегодняшняя жизнь Сараева с напряженным ожиданием появления Милы и армии ее друзей без определенных занятий и места жительства и с реальной угрозой их нападения на него и на его квартиру. Но после того, как обзавелся Сараев личным оружием и защитным жилетом плюс дверь, стал он чувствовать себя, можно сказать, неуязвимым и защищенным со всех возможных сторон. Потому что на улице, за пределами своей неприступной квартиры, Сараев всегда в бронежилете ходит и с пистолетом в правом кармане брюк. И выхватить из кармана пистолет ничего ему не составляет. А внутри, в стенах и за дверью, тем более никто и ничто не может ему угрожать. То есть всегда и везде он, Сараев, выгодное и господствующее положение занимает и имеет все необходимое для эффективной самообороны и для удержания под контролем своих заранее подготовленных позиций.
Было у него, правда, до последнего буквально времени одно узкое место, как говорят, одна ахиллесова пята, но он его (или, точнее сказать, ее) устранил.
А как получилось все это, ну, то, что обнаружил Сараев у себя эту пяту? Он же о ее наличии не знал и не догадывался. Считал, все у него на высоком уровне организовано: и дверь, и вооружение, и индивидуальные средства защиты. А вышло, что совсем не так это на практике, причем далеко не так. По воле случая все выяснилось, неожиданно.
Захотел, значит, утром, около семи часов, Сараев квартиру свою покинуть с целью на работу идти. Замки отпер, на дверь надавил, а она не поддается его усилию. Мешает ей что-то перемещаться в пространстве, упираясь в нее извне. И Сараев тогда нажал на дверь сильнее и настойчивее, всем весом своего корпуса, и протиснулся из квартиры наружу, на площадку. А там, значит, под дверью его, сосед лежит в собственном соку, отдыхает. То есть он пришел вчера еще, по всему видно, а жена его не пустила из воспитательных соображений. Или, может, он не смог звонком воспользоваться по назначению и потому лег спать на полу – между лифтом и дверью сараевской квартиры. В общем, заночевал он у
Сараева под дверью, головой в нее непосредственно упершись. И
Сараев, открывая утром свою несгораемую дверь, невольно представил себе в воображении картину, что вот он выходит, а его тут, за дверью, подстерегают они. И он ничего не сможет успеть, и они его схватят и скрутят, используя преимущество внезапности нападения, и впихнут, допустим, в квартиру и следом за ним в им же открытую дверь войдут без препятствия и помех и расправятся с ним в его квартире.
И, представив себе все это как на ладони, понял Сараев, что в двери необходимо было предусмотреть так называемый глазок, а он его опрометчиво не предусмотрел. Потому что в магазинных дверях глазков не было и в помине, а сам он до установки глазка не додумался, что вполне понятно и разумеется.
Хотя есть, конечно, в глазке и свои неоспоримые минусы, оборотная, так сказать, сторона медали, и неизвестно, чего все же в нем, в глазке, больше – минусов или, наоборот, плюсов. Ведь для установки глазка в дверь необходимо сквозное отверстие в ней иметь или, проще говоря, дырку серьезного диаметра. А сквозь дырку при надобности можно все. И выстрелить можно в упор, и газ можно слезоточивый или отравляющий в помещение напустить.
“Черемуху”, допустим, а то и иприт-люизит какой-нибудь. То есть взять глазок пробить, ну хоть отверткой, – и пожалуйста, дырка в вашем распоряжении. И Сараев пришел к мнению, что глазок в дверь надо, конечно, вставить, но это должен быть глазок специальный.
Ну и изобрел он в уме такой глазок и опять чертеж составил во всех деталях, и опять ему на работе, в механическом цехе, по этому чертежу все нужные части изготовили за очень умеренную плату. Выточили, значит, бобышку из стали и внутрь глазок вставили, Сараевым в магазине “Товары для дома” купленный и в цех принесенный. Самый простой глазок то есть вставили. И с одной стороны, со стороны приложения глаза, бобышка эта закрывалась крышкой на пружине и с защелкой. И крышка тоже, конечно, стальной была выполнена, толщиной пять миллиметров. А с другой стороны, с противоположной, сварщик Лагин бобышку к двери приварил сплошным швом, предварительно просверлив ее, дверь, насквозь. То есть и лист стальной, и облицовку из деревянных планок. И надо если тебе в глазок посмотреть – поднимаешь сперва защелку, потом крышку на себя оттягиваешь и потом уже смотришь в глазок сколько надо. А посмотрев, защелку отпускаешь, крышка, понятное дело, захлопывается, пружиной притягиваемая, и можно уверенно и безбоязненно выходить. Это если все тихо и мирно за дверью. А если там есть кто-нибудь нежелательный или внушающий подозрения, ты просто-напросто не выходишь, а ждешь в квартире со всеми удобствами, пока он уйдет и путь будет свободен.
