— Это дешевые ботинки. Всего тридцать долларов за пару. Благодаря этому они могут стать символом борьбы бедных с богатыми, — говорит он и подсматривает в записи, спрятанные в ящике письменного стола. — Мой ботинок стал символом борьбы! — читает он. — Моя фирма поддержит диалог на Ближнем Востоке. Я буду помогать палестинцам, чеченцам и Сектору Газа. Байбайбуш станет оружием в борьбе за мир во всем мире.
Как именно он собирается повлиять на мировых лидеров, шеф не рассказывает. Поняв, что его речи не производят на меня особого впечатления, он закрывает ящик стола и предлагает закурить.
— Мир на Ближнем Востоке? Не при нашей жизни, — говорит Зейнеп, студентка из Стамбула. — Эту пару я покупаю в подарок отцу. Он офицер. Как раз вышел на пенсию. Он тоже считает, что израильтянам с арабами не договориться. Зачем ему ботинки? Ну, в Турции тоже найдется, в кого их бросить. — Зейнеп будто взвешивает в руке байбайбуш. — Несколько политиков. Певцов. И этот чертов Орхан Памук.
С политиками все понятно. Эти всегда что-нибудь натворят. Певцы? Предположим, часто фальшивят. Но чем студентке не угодил нобелевский лауреат? Мы выходим из магазина и отправляемся выпить кофе. Я прошу Зейнеп объяснить поподробнее. Она читает мне небольшую лекцию из области пограничья литературы и жизни.
— Во-первых, он ни одного дня в жизни не работал. Сам из богатой семьи. А есть писатели, кто лишнего куска себе не позволит — только бы иметь возможность писать. Почему им никто Нобеля не дает?
Я отвечаю, что если давать только бедным, то это будет благотворительность, а не Нобелевская премия. Зейнеп качает головой.
— Знаешь, почему Памуку дали премию? Потому что он позорит турецкий народ! Смеется над тем, что мы гордимся своей историей. Что до сих пор вспоминаем великие победы нашей армии. Что не можем найти себе место между Востоком и Западом. Писатели должны воспевать прекрасное в народе. А он выпячивает недостатки. Но больше всего меня задевает то, что он оскорбляет Ататюрка.
И Зейнеп напоминает мне, как после Первой мировой войны соседи хотели поделить Турцию, но Ататюрк им не позволил. И как он реформировал страну, приближая ее к Европе.
— Турция не должна ничего менять в его заветах! — негодует дочь офицера. — Если кто-то пытается его очернить, меня аж зло берет. Еще пять лет назад Ататюрк был святым. А сегодня Памук, который над ним насмехается, получает Нобеля. А какой-то горе-режиссер [2]снимает фильм, где Ататюрк пьянствует и бесчинствует. Мне плевать, напивался он или нет! Я не хочу этого знать! Погоди, вон идет мой друг. Он у нас умный, наверняка скажет что-нибудь интересное. Мура-а-ат!
Мурат вместе с Зейнеп изучает педагогику.
— Запад? Я с ним сталкиваюсь почти ежедневно. Мой родной город Алания лежит на берегу моря. Там тысячи туристов. Когда я вижу, как вы относитесь к женщинам, меня в жар бросает, — говорит он. — Ваши женщины с каждым мужчиной готовы болтать. К ней пристают, а она улыбается!
— Они в чужой стране. Просто хотят быть приветливыми.
— Только проститутки со всеми кокетничают. А какие из вас мужья! У моих друзей, если они познакомятся с кем-нибудь с Запада, всегда наготове шутка. Ты откуда, из Польши? Спал я как-то с одной полькой. Ну и почему ты молчишь?
— А что я должен сказать? Повезло…
— Да я же тебя только что оскорбил!
— Разве?
— Ну вот видишь, вы ничего не понимаете. За такую шутку турок сразу дал бы в морду. Это как оскорбить члена семьи, — говорит Мурат и уходит.
— Многие парни, особенно из села, так думают, — говорит Зейнеп. — Это как племенные отношения. Каждый из твоего племени — твой родственник. И все же, когда речь заходит об отношении к женщине, — Зейнеп на минуту задумывается, — я на стороне Запада.
Президент грозил ботинком президенту
Через месяц после выходки Мунтадара ботинком от журналиста получил индийский министр внутренних дел. Следующий полетел в китайского премьер-министра во время его визита в Оксфорд. Президент Бразилии угрожал ботинком президенту Венесуэлы.
— Брошу, если затянешь свою речь, — сказал он во время встречи глав государств Латинской Америки.
В иракском Тикрите местный художник поставил памятник байбайбушу, а в США молодые противники Буша стали носить значки с ботинком.
Рамазан Байдан начал бриться и пользоваться туалетной водой. Ему поступило два предложения: жениться (на богатой даме из Штатов, которая также терпеть не могла Буша) и закрутить роман (с моделью, рекламирующей его обувь). Он отверг оба. Сейчас нет времени ни на что, кроме фирмы.
А фирма процветает. Раньше ежегодно продавалось около пяти тысяч пар модели 271. С тех пор как модель стала именоваться байбайбушем, за полгода разошлось более ста тысяч пар. Самые большие продажи в… Соединенных Штатах.
— Противники Буша ставят их у себя дома на телевизор, — говорит Байдан. —
Правда, меня беспокоит, что в Ираке продажи почти не растут. Они не верят, что это был мой ботинок. Если мне удастся их убедить, треть иракского обувного рынка может стать моей. Так было с портным Саддама, который после суда над ним стал главным по мужским костюмам.
— Кто это?
— Реджеп Джесур. Я дам тебе его адрес.
У Хусейна был прекрасный вкус
Пиджак — 56.
Нога — 112.
Рост — 1,86.
Размер обуви — 45.
Все эти цифры Реджеп Джесур, лысый, как колено, курдский портной, называет по памяти.
— Дело не в Саддаме, — замечает он. — Я помню размер каждого постоянного клиента.
Его магазин на знаменитом базаре в районе Султанахмет вот уже несколько лет осаждают покупатели. Внутри невозможно даже спокойно поговорить. Поэтому мы идем в подсобку. Джесур показывает мне кое-что интересное: последний костюм Хусейна, так и не попавший к клиенту.
— Перед процессом его двоюродный брат заказал мне восемь костюмов и рубашек. Я не знал, что это для Саддама. Вся его семья у меня шьет, а размер пиджака был не тот, что обычно. Но когда я увидел, как он похудел, все стало понятно. Он очень хотел хорошо выглядеть на суде, поэтому надевал только мои костюмы. Но последний я так и не успел ему переслать.
Джесур больше десяти лет шил для Хусейна, его министров и даже для сборной Ирака по футболу. Но лишь с процесса над бывшим иракским президентом начался взлет его карьеры.
— Каждый раз, когда Хусейн доставал авторучку, камера показывала вшитый логотип моей фирмы, — хвалится портной. — Один журналист подсчитал, что на такую рекламу мне пришлось бы потратить шесть миллионов долларов. До того мы продавали двенадцать тысяч костюмов в год. После суда продажи возросли в пять раз. В основном за счет Ближнего Востока.
— Разве не парадоксально, что Саддаму, осужденному за убийства курдов, костюмы шил курд? — спрашиваю я.
— Саддам не знал, кто их шьет. А для меня бизнес — это бизнес, и не надо смешивать его с политикой.
Евросоюз хочет уничтожить Турцию
Я возвращаюсь в магазин с байбайбушами. Элегантный мужчина примеряет пару песочного цвета. На беглом английском он приглашает меня на чашечку кофе и сразу же снимает галстук.
— В галстуке я — чиновник одной из районных управ Стамбула. Не пиши, какой именно. А как только его снимаю, становлюсь обычным гражданином по имени Мурат. На твои вопросы хочу отвечать как гражданин, — говорит он и вешает голубой галстук на стул. — Ботинок и Буш? Очень хорошо все вышло. Парень сделал то, что все мы хотели бы сделать. Жаль, что не попал. Я купил такие ботинки и жду, пока нас не навестят чиновники из Евросоюза. Почему? Потому что вы хотите уничтожить Турцию.
Я чуть не поперхнулся кофе.
— Что, простите?
— Да-да! Вы знаете, какая мы сильная страна. Еще пару лет, и мы всей Европе дадим прикурить. И поэтому вы приезжаете и занимаетесь пропагандой: презервативов, однополых браков, секса без обязательств. Все ради того, чтобы мы рожали меньше детей.
— А может, затем, чтобы не было детей голодных и нежеланных? И чтобы каждый мог жить так, как хочет?
— Ты пудришь мне мозги, как и все вы с Запада. В Турции нет ни одного голодного ребенка. Ислам велит нам заботиться о бедных. И мы заботимся. А Евросоюз пропагандирует извращения. Когда в Стамбуле проходит парад извращенцев, они несут европейский флаг. Вряд ли случайно. Наш премьер говорит: «Вступим в Евросоюз, нам дадут много денег». Но в обмен на что? К нам в управу приехала делегация: француженка, бельгиец и люксембуржец. И сразу в лоб: у вас страшная бюрократия и наверняка проблемы с коррупцией. Мы будем бороться с этой вашей коррупцией.
Шеф неделю продержал их в приемной. Говорил, что у него нет времени на встречу. Прежде чем время нашлось, им уже пора было уезжать. Он показал им, кто тут главный. У нашей бюрократии пятисотлетние традиции. Еще с османских времен. И не Евросоюзу учить нас, что нам делать!
