Он дошел до Ки и решил подождать автобус. События этого дня, казалось, ушли куда-то вдаль. Спортивное состязание… А все же интересно, на каком месте их школа? Странно, что Элдред даже не упомянул об этом, впрочем, у него и случая подходящего не было. И эти похороны в Ланге, где собралась тьма народу. Ему очень понравилось пение на кладбище. Как это выразился Эйб? «Безыскусная национальная мелодия». А потом это избиение на площади, когда торговец потерял свой ботинок. Возможно, Руфи нет дома, нужно было позвонить. Но все равно: не возвращаться же на Первую авеню! Придется подождать Руфь на улице. Какая же свинья этот парень в автобусе! Настоящий гаденыш! Просил дать паршивую сигарету и ни за что ни про что пырнул ножом кондуктора. Хоть бы его поймали. Где он живет? На Шестой или на Седьмой авеню?.. А вообще-то говоря, это не его дело.
Он прислонился к фонарному столбу и внезапно вспомнил, что оставил «Аргус» в автобусе. Ничего, он купит себе новую газету. Биб-ип! Сзади засигналил автомобиль. В груди все напряглось. Ах, черт, он совсем забыл про особое отделение! Биб-ип! Биб-ип! Эндрю с опаской поднял глаза.
— Ты, Эйб?
Подкатил «фольксваген».
— Прыгай!
— Спасибо.
Он чувствовал необычную радость и облегчение. Эйб открыл ему дверцу, а затем поехал дальше. Остановился он под деревьями на Виктория-роуд.
— Рад тебя видеть. Хочешь закурить?
— Нет, спасибо, — отказался Эйб.
— Что с тобой стряслось?
— На Грэнд-Парейд?
— Да.
— Я бежал как угорелый.
— Куда?
— К своей машине. Думал, ты сделаешь то же самое. Полиция избивала всех подряд. Только меня не тронули. Приняли, вероятно, за белого. — У Эйба была веснушчатая кожа, зеленые глаза и копна светлых волос.
— Вот так начинают притворяться белыми.
— Пошел ты ко всем чертям, — вспылил Эйб, несколько задетый. — Словом, очутился я между дьяволом и глубоким синим морем. Машины закидывали камнями. Мой «фольксваген» отделался несколькими царапинами. Видел я кое-что очень неприятное. И все же мне пришлось вернуться в Уолмер-Эстейт через Де-Вааль-драйв. Ехать через Шестой квартал было бы слишком рискованно. Я только заглянул домой и отправился тебя искать. К счастью, заметил тебя на автобусной остановке.
— Ты же мог позвонить.
— А я и звонил, но миссис Каролиссен лепетала что-то несвязное. Как ты добрался домой?
— На поезде.
— Почему ты не побежал к автомобилю?
— Времени не было. Я заскочил в туалет на углу вокзала и сидел там, пока все не кончилось. Добирался домой поездом, а затем автобусом.
— Ты не видел Браама на Парейд?
— Нет. А разве он там был?
— Да. Вместе с Джастином. Они держали огромные плакаты с надписью: «Отпустите наших вождей».
— Теперь Браам подделывается под африканца?
— Пожалуй, что так.
И после короткой паузы:
— А я ведь еще не был дома, Эйб.
— Давай отвезу.
Эйб хотел было завести мотор.
— Погоди, не надо.
Эйб повиновался.
— Думаю, они приходили за мной. Я имею в виду агентов из особого отделения. Элдред предупредил меня, что два джентльмена сидят в автомобиле возле дома. Скорее всего это Блигенхаут с Септембером. На этот раз, вероятно, они явились не с обыском, как тогда, а хотели меня заарканить. И они уже знают о Руфи.
— Вот некстати! Откуда это тебе известно?
— Разве я не говорил? Они упомянули о ней перед самым уходом.
— Это опасно.
— Теперь надо ждать новых обысков и арестов, хуже того, они могут объявить чрезвычайное положение.
— Очень замаливая перспектива.
— Тогда по всей стране будет установлен строгий контроль. Сдается мне, сейчас самое разумное — скрыться на время. Я как раз направлялся к Руфи.
— Поехали ко мне.
— Я должен повидать ее. Кроме того, боюсь, что ты тоже на подозрении.
— Наверное. А как со школой?
— Со школой? Скажи нашему шефу, что я болен. Здорово болен и должен лежать в постели. Что-нибудь скажи. Де Ягер, вероятно, уже все знает, он поймет… Задним числом я попытаюсь раздобыть медицинскую справку.
— О’кей.
— Скажи, что я прошу извинения за уход со спортивного состязания. Или лучше не говори. А то он >< тебе намылит шею. Учителям не пристало убегать с занятий.
— А зачем ему об этом знать? Мы ушли на лекции в университет. Этого вполне достаточно. Ушли на лекции.
— Хорошо, тренируй свою богатую фантазию. Я пропущу несколько диен, так что, возможно, тебе поручат вести литературу в моем классе.
— Если начнется катавасия, может быть, и мне придется задать стрекача… Ну так что, подбросить тебя к Руфи? Мне как раз по пути.
— Ладно. И спасибо, что заезжал за мной в Грасси-Парк.
— Я получил лишь удовольствие, как сказала одна проститутка.
Эйб завел мотор, и они поехали в Рондебос.
Эндрю любил Эйба, знал его еще со времени учебы в средней школе. Сначала они были не очень близки, потому что Эндрю стыдился своего происхождения: ведь он вырос в Шестом квартале, да и кожа у него смуглая. Эйб воплощал для него все, чем гордился Уолмер-Эстейт. Белокурый, симпатичный, умница и из богатой семьи. Подружились они лишь в выпускном классе, когда Эндрю переехал к Мириам, на Найл-стрит. Оба окончили университет и преподавали в одной школе… Все-таки чудно, что Эйб придерживается таких политических взглядов, хотя и вышел из зажиточной семьи. Ему-то пара пустяков перейти заветную черту и разыгрывать из себя белого. Но Эйб был, пожалуй, еще озлобленнее, чем он сам. Трудился упорнее и жадно набрасывался на любой политический материал. Они были — и все еще оставались — добрыми друзьями с Эйбом и Джастином. Трудно все-таки понять, почему Джастин спутался с Браамом. Союз отнюдь не священный.
— Ты знаешь, Эйб, несмотря на все это, голова у меня забита сущими пустяками.
— Например?
— Когда полиция избивала толпу на площади, я видел, как один человек потерял ботинок. И я все беспокоюсь, нашел он его или нет. И меня почему-то одолевают воспоминания о детстве.
— Какая трогательная сентиментальность!
— По-моему, это своего рода эскепизм. Глупо вспоминать об этом, но когда мне было восемь, я получил пасхальное яичко и сломал стул.
— Пасхальным яичком?
— Нет, конечно. Ну, я сдаюсь… А потом я думал о Джастине.
— Он-то в самой гуще событий; носится с плакатами, и все такое.
— Ты не знаешь, к нему заходила полиция?
— Он будет глубоко оскорблен, если нет.
— Как Браам?
— Да, как Браам.
Они доехали до рондебосского фонтана и свернули на главную улицу. Машина остановилась возле огромного жилого дома. Эндрю вылез.
— Большое спасибо, Эйб. Если ты мне понадобишься, я позвоню.
— Ладно, дружище.
— Я буду здесь или у сестры на Найл-стрит.
— Хорошо.
— И передай мои извинения нашему дорогому патрону, «едва дыша, согнувшись раболепно»[В. Шекспир. Венецианский купец, акт I, сц. 3. (Перевод О. Мандельштама.)]. Скажи ему: «Мой добрый господин, меня в ту среду пинком почтили вы, на днях —плевком и обзывали псом»[Там же.].
— Ладно, Шейлок[Шейлок — персонаж из пьесы «Венецианский купец».]. До скорого свидания.
— Спокойной ночи, милый принц[В. Шекспир. Гамлет, акт V, сц. 2.]. Позвоню тебе завтра.
— Хорошо. Большой палец кверху!
— Африка! Или лучше сказать — Izwe Lethu [Наша родина (африкаанс).]. Так моднее.
Эйб хихикнул, отъезжая. Эндрю чувствовал себя много лучше. Этот разговор взбодрил его, как тонизирующее средство. Поднимаясь по лестнице к квартире Руфи, он насвистывал «Черного бычка».
В понедельник 28 марта миссис Нхлапо из Стеен-берга была ужасно расстроена, что у нее нет черного платья, в котором она могла бы пойти на похороны в Ланге.
Бен, живший среди матабеле, последний белый человек, знавший Лобенгулу[Лобенгула — правитель народа матабеле.], скончался в Пламстеде в возрасте девяноста восьми лет.
Браам де Врис был убежден, что сумеет сочинить эпическую поэму о Шарпевиле и Ланге — предпочтительно свободным стихом.
Вильберфорс Нксели, муниципальный констебль в Восточной Ньянге, решил уехать, после того как жители вторично пригрозили ему расправой.
Мириам Питерс собиралась на «Историю монахини» в кинотеатр «Кысмет», ибо всегда была горячей поклонницей Одри Хепберн.
Миссис Джон Фрейзер была страшно разочарована, что труппа «Рассветная» отменила постановку «Богемы», так как, по ее убеждению, цветные отличаются особой музыкальной одаренностью.
Джеймс Дрейер сидел в «Толедо» и потягивал бренди с содовой, уверенный, что никто не распознает в нем цветного.
Няня из Голландии, раненная бунтовщиками на Вэнгард-драйв, решила вернуться к себе на родину, в Европу.
