«У меня растут!»
«А вот и нет. Ты не видел их».
«Я их чувствую».
«Ты обманываешь себя. Тебе просто всё это кажется. Тебе даже руки связали, чтобы ты не мог на ощупь определить, что на лице ничего нет».
«Руки мне связали, чтобы я не испортил всё а минуту слабости».
«Увы, если бы это было так…Всё дело в надежде — согласись, без неё жить тяжело. Твоя мама просто подарила тебе надежду до того, как ты погибнешь в пучине хаоса».
«Хаос, значит, всё же есть».
«Есть, но лишь для тех, кто останется ребёнком в мире взрослых. В этом жестоком, уродливом мире, опустошающем тело и душу. Где же выход, спросишь ты?.. Он в мире детства! Слыхал про такой когда-нибудь?»
«Он существует?»
«Конечно! Это мир, где живут лишь дети. И они не взрослеют, потому что это противоестественно — взрослеть. Он чист, светел и прекрасен. Его наполняют доброта и любовь. Там вечная весна, вечное благоухание и счастье. Хочешь туда?»
«Ты уведёшь меня?..»
«О, да. Я знаю туда дорогу. Лишь там ты найдёшь покой».
«Я хочу туда!»
Мальчик дёргал ручонками, упирался ногами в спинку кровати, тряс головой и рвался, рвался из верёвок, опутавших его по всему телу. Казалось, ещё усилие — и он освободится. Желание уже благоухало в прекрасной стране детства и тело стремилось за ним, но… путы были сильнее. Измождённый, он сдавался и, рыдая горючими слезами, замирал на своей ненавистной кроватке.
Сквозь плотные шторы пробивался робкий дымок света — наступило утро. Дверь тихонько отворилась и босоногая девочка на цыпочках подкралась к кровати. Взгляд её был шаловлив, а движения бесшумны.
— Ууу! — крикнула она звонким голосом, для пущей острастки схватив мальчика за плечи. — Просыпайся, засоня!
Мальчик нехотя открыл глаза. Веки были тяжелы и сухи.
— Я и не спал, — хрипло ответил он. Прокашлялся тут же.
— А давно проснулся? — она уселась на краешек, с ним рядом.
— Я вообще не спал.
— Всю ночь?
— Всю ночь.
Она недоверчиво на него покосилась.
— Ну нет, всю ночь нельзя не спать.
— Я не спал.
— Вот так всё время лежал?
— Угу.
Они помолчали. Девочка встала, подошла к окну и, потянув за шнурок, отодвинула штору. Комнату залил свет, солнце, и стены были плотны сейчас.
— Я знаю почему так — сказала она, вернувшись. — Тебя мучили кошмары.
И кротко взглянула на него. Он не ответил на её взгляд встречной дозой кротости — был также вял и равнодушен. Она отвела глаза.
— Ты молодец! — продолжила затем, — ты держишься. Я бы так не смогла.
— Вам легче, — подал он голос. — Вам не нужно мучиться, пытаясь стать взрослым.
— Но ведь мы и не становимся взрослыми.
— Да и надо ли?..
— Все мальчики должны стать мужчинами. С теми, кто не станет, даже страшно представить, что произойдёт.
— Почему же девочки не должны взрослеть?
— Мы становимся мамами… хозяйками дома — но остаёмся такими же… Так всё устроено.
— Жестоко устроено.
В дверях показалась мама.
— Ага, разбудила уже брата!
— А он и так не спал, — отозвалась девочка, соскакивая с кровати.
— Опять… — мама уселась на её место. Потрогала сыну лоб, а ещё погладила по голове. Прикосновения её были ласковы и целебны — они снимали усталость.
— Ну как сегодня?
Он лишь отвёл глаза.
Касания маминых рук сделались трепетнее.
— Ну, нечего, нечего… И эта ночь прошла. Так они все и пройдут.
Если б она продлила эту жалость хоть на секунду — он бы заревел. Но она встала, засуетилась, послала дочь за водой, и лишь горький ком подкатил к горлу. Мама дала ему утку, а затем, когда сестра принесла воду, умыла и причесала. За завтраком она сходила сама и забавно шутила, кормя его из ложечки. Сестрёнка вертелась рядом и тоже добавляла положительных эмоций. Всё было очень по-семейному и он повеселел немного.
Первая половина дня вообще получилась неплохой. Мама с сестрой вовсю, как могли, развлекали его, что им в общем-то удавалось. Мальчик знал, что всё это делалось ради него и, понимая, что за этой безалаберной радостью скрывалось и нечто печальное, придавая ей оттенки неестественной вычурности, был всё же рад радости своих родных и улыбался им, чтобы не обидеть.
После обеда мама читала вслух книгу. Книга была интересной, но слушая её, мальчик почему-то грустнел. Когда же солнце стало клониться к вечеру, грусть усилилась. С наступлением сумерек она превратилась во что-то колючее, тяжёлое, гадкое, чему и слово-то подобрать было сложно. Перед сном мама поговорила с сыном, как делала всегда. Взбодрила его, как могла. Он вроде бы всё понимал. То, что всё это очень серьёзно и что от него требовалась в эти дни недюжая стойкость; он был достаточно крепок, чтобы выдержать все мучения — так по крайней мере казалось ей, так она успокаивала себя — но отправляясь спать, она в очередной раз ощутила сердечную боль, которая не покидала её всё это время. Время взросления её сына.
Эту ночь он выдержал. А вот следующая оказалась роковой. Утром они обнаружили его в состоянии, близком к гибельному. Мальчик едва дышал, заплаканные глаза были бездонны от невыносимой скорби и лишь глухие стоны, да какие-то страшные вскрикивания исходили из его гортани. Он долго не мог произнести ни слова, а когда всё-таки произнёс, слова его были такими:
— Мама, я больше не могу!
— Что ты, что ты, — попыталась было она возразить, но в ответ мальчик взорвался.
— Я не могу больше!!! — завопил он в истерике и тело его забилось в конвульсиях. — Не могу больше!!!
Мама заплакала. Кинулась сыну на грудь, обняла его крепко. И говорила, говорила, полушепча-полупричитая. Всё, что шло на ум, всё, что вертелось на языке. Он не слушал её. Он вырывался от её ненавистных ласк, вырывался из пут и кричал, и плакал, но уже без слёз. Он лежал перед ней, обессиленный, жалкий, страшный, будто и не сын вовсе, а кто-то другой, кто-то чужой. Хотелось отшвырнуть это создание, как какое-то гадкое насекомое, завизжать, отбежать в сторону и навсегда забыть, как мгновенный испуг, но…
— Ты же знаешь, что бывает с теми, кто не сумеет повзрослеть, — сказала она тихо.
— Ну и пусть! — голос его дрожал и срывался на визг. — Мне всё равно сейчас.
— Ты хочешь испытать насмешки, унижения?
— Пусть лучше унижения, чем эта мука.
— А готов ли ты к ним? Сможешь ли ты жить втоптанным в грязь?
Он не ответил, лишь хриплый выдох вырвался из напряжённых губ. Она смотрела на него пристально, сурово — смотрела и ждала ответа, хотя и знала, каким он будет.
— Я не могу, мама, — направил он на неё свои молящие глаза. — Отпусти меня.
Мама тяжело вздохнула и низко опустила голову. Потом рывком вскинула её и лихорадочно, путаясь в узлах, стала развязывать сына. Развязав, бросила.
— Иди. Возьми нож, он на кухне, в столе. Побреешься им.
Мальчик встал и нетвёрдой походкой направился к дверному проёму. Испуганная сестрёнка робко жалась к стене.
— И ещё, — сказала мама вслед. — Когда ты сделаешь это, ты должен уйти из дома.
Мальчик вышел.
«Боже мой! — думала она и ледяной ужас разрастался в голове. — Боже мой! Он погиб!»
Добравшись до зеркала, мальчик долго всматривался в своё отражение. Спутанные волосы, острые скулы, впалые неистовые глаза, а ещё колючки на лице — всё это производило мерзкое впечатление. Он брезгливо водил по щетине пальцами и омерзение росло. Он схватился за нож.
Намочил лицо и уже занёс руку над щекой, но остановился вдруг. Странная сила мгновения — она решает многое.
Горстка песчинок слетает с ладони под порывами ветра. Листва шумит, шумит яростно и от шума этого тревожно. Грациозные лани кувыркаются в траве, нега их полна и красива. Тучи свиваются в кольца и тут же исчезают. Крохотность, тусклость. Протянуть руку и коснуться выступа. Откроется важное. Почему, почему они без отдыха бредут и лица их так исполнены скорби? 3меи, это змеи. Они извиваются и сбрасывают кожу. Проходящее замирает, оттого вокруг камни. Мне светло и приятно, я бескрыл. Сзади — ничто, и оно не исчезнет, но к нему незачем. Потому что между. Между двух бездн. Двух страхов. Пусть, пусть. Всё лишь влага, она испаряется. Вот он, пар, вот он.
Рука дрогнула, нож выскользнул и от звука его падения мальчик вздрогнул. По телу плыла гадкая слабость. Ноги подкашивались и, не в силах сопротивляться, он тяжело сполз по стене на пол. Изображение размывалось, линии рушились. Мама, сестра — они тоже кружились в сгустках тумана. Гасли постепенно.
— Выбросите его, — шептал он им, погружаясь в забытьё. — Выбросите.
Прошло несколько долгих месяцев. Торжественный момент наступил.
Ночь, предшествовавшую ему, он спал спокойно; наутро мама с сестрой разбудили его. Лица их были восторженно — строги и суровая величавость так и сквозила в каждом их движении. Его отвели мыться.
