— Эти стрелы отравленные, — прокричала я, падая, и запомнила только стремительно приближавшееся ко мне дно оврага. (Сегодня я уже знаю, что все, в кого попадают такие стрелы, против собственной воли тут же впадают в сон. Ибо нету предела человечьей злокозненности и изобретательному коварству.)
Очнулись мы уже в своих клетках. Проснулась я одурманенная, как с похмелья. И грустная, как впавшая в меланхолию кошка. Из установленных на ферме динамиков гремел шлягер: «Никуда уже не спрятаться, не скрыться…»
Меня разбудил отвратительный, густой, пробирающий до печенок дух самогонки из горечавки.
Тарзан рассказал, что, пока мы спали, всем шестерым, как делают это гусям, подрезали крылья. И Корица, и Голиаф считают, что это просто месть, но, мне кажется, дело не только в этом.
Решила подумать до завтра. И только когда буду уверена в своей догадке, изложить ее на бумаге. Поэтому никому ничего не сказала, хотя на ум мне пришли две строчки из стихотворения Эндре Ади, которое мы заучили в школе на уроке венгерской литературы:
Там, где крылья подрезали нам,
Там, где вечер — мертвецкий дурман.
С этим я и заснула.
А проснулась от какофонии свадебной процессии. Это была свадьба Шпильки, сочетавшейся с каким-то истопником. Однако это событие не заслуживало бы внимания, если бы не поразившее меня поведение Лацы Зашибленного. Когда начали играть очередную мелодию, он, вместо того чтобы водить смычком по виолончели, начал, как сумасшедший, дубасить свой инструмент какой-то палкой.
— Что он делает? Он с ума сошел? — спросила я Петике, которого тоже привлек этот шум.
— Да ничего подобного. Это так принято. Ведь это не виолончель, а гардонка, — просветил он меня.
— Такой инструмент?
— Ну да, типа виолончели.
— И не жалко тебе его?
— Если хочешь, я для тебя разузнаю, что пишут о нем в ученых книгах.
— Ну, конечно, хочу. А знаешь, что мне сегодня приснилось?
Перед тем как проснуться из-за свадебной какофонии, мне снилось, что я — скороход при царе, и в беге моем меня вдруг остановила мрачная и глубокая пропасть. В этом сне меня звали Картечью, расселина была неимоверно глубокой, не слишком широкой: казалось, что перепрыгнуть ее можно в один прыжок.
30. Одно важное наблюдение
Понаблюдав за летающими животными, и вовсе не только за птицами — нет! — но и за комарами, шмелями и даже нетопырями, я открыла закономерность, согласно которой летать могут только существа, которых природа наделила крыльями. Мне кажется, что между маханием крыльями и полетом существует глубокая причинно-следственная взаимосвязь.
Ведь ни волки, ни змеи, ни люди, ни кошкодавы не способны подняться ввысь, будь они сколь угодно страшными или могучими.
Да, теперь я все поняла.
КРЫЛЬЯ — ВОТ В ЧЕМ РАЗГАДКА!
Но если способность летать зависит от крыльев, то почему страусы не летают? Почему самовлюбленные и надменные, глупые и заносчивые павлины и павы при всем желании могут отлететь — ну разве это полет? — всего лишь на пару метров?
Павлины, конечно, животные замечательные, спору нет. И хвосты, и головы, и никчемные крылья — заглядение, да и только.
Но почему они не взлетают, ну хоть на забор, когда им угрожают собаки?
Выходит, летать можно разучиться.
Но зачем нам подрезали кончики крыльев — только нам, беглецам? Не только ведь в наказание.
Наверно, боятся, что в один прекрасный день мы улетим в Африку.
Ведь можно снова научиться летать!
Ну конечно, и об этом я догадалась еще вчера!
От волнения я что есть духу припустила по выгону. Я знала то, чего не мог знать лишенный перьев и не умеющий толком бегать ограниченный человек. Что крылья, во всяком случае страусиные, как их ни подрезай, все равно отрастут!
Этого ты не учел, человек!
Мы научимся снова летать!
— Вы обязательно полетите! — заухмылялся в своей норе крот Игэлае.
38. Падучая звезда. Буся. Дрозд. Великая Праматерь Страусов
— Падучая звезда! Как здорово! — воскликнула я.
— Можно и так сказать, — отозвался Петике.
— А как еще? — спросила я.
— Из запредельных космических далей к нашей планете приближается лыжник, и на виражах из-под его звездных лыж сыплются искры. Он стягивает с лица горнолыжную маску и посылает тебе улыбку.
Копна раньше была певицей сопрано в хоре театра музыкальной комедии, но из театра она ушла, повздорив с директорской протеже — драматической инженю. На новое место работы, в контору страусиной фермы, она притащила диван, на котором директор театра распределял между актрисами роли, и теперь на этом диване они пьют кофе.
Шпилька с мужем, изувером-инженером, оказавшимся на самом деле истопником, в качестве свадебного подарка получила от коллег легавую. Собаке этой в обед сто лет, зубов нет, и шерсть почти вся облезла, но они в ней души не чают, зовут ласково Бусей и позволяют ей спать в своей постели.
Из Венгрии, с острова Маргит, к нам прилетел дрозд. Поет он на каком-то чудном диалекте, что тут же заметили остальные дрозды в лесу.
Наш вожак Капитан сказал, и это меня просто потрясло, что, оказывается, страусы когда-то умели летать, а Великая праматерь страусов, возможно, и до сих пор летает по Небесным саваннам.
Летает!
Но если так, то нам нужно не учиться летать, а просто вспомнить, как это делается!
Просто вспомнить! Пррростовспоомнить! Прррррро-сто!!!
Эй, праматушка в небесах!
Кто бы мог научить нас летать?
— Ты — великая, — уставился на меня Максико, симпатичный молоденький страус, когда я посвятила его в эту тайну. — И до всего дошла сама! Ну и светлая голова! Какая ты вся логичная! И стройная! Голенастая! И пахнешь приятно! — восторгался он.
35. Целебная вода Самоша. Струнный тамбурин
Я решила, что больше не буду ходить на уроки забвения. Кто знает, что уже стерли из моей памяти. И даже придумала раздобыть из Самоша немного воды для себя и для Максико. Говорят, будто тот, кто отведает этой воды, становится не способен к забвению. Если это действительно так, то Самош среди прочих рек — то же самое, что незабудка среди других цветов.
А может быть, тот, кто отведает этой воды, не только перестанет все забывать, но если ему повезет, то опять будет помнить все, что когда-то знал, но забыл?
«Ах, вешние деньки — они уж не твои», — напевает прибывший из далеких краев дрозд.
Струнный тамбурин, как описывается в книгах ученых этнографов, — схожий размером и формой с виолончелью самодельный четырехструнный ударный инструмент. Ударный, именно так. Если тамбурин переделывают из виолончели, он называется виолончельным. Для переделки «из виолончели вынимают душку, а подставку для струн стачивают почти до основания». Все так просто. Что касается самодельного тамбурина, то его выдалбливают из цельного куска явора или ивы наподобие корыта. Ударной палочкой служит кусок твердой древесины длиной 40 сантиметров и толщиной с черенок метлы. Смычок не используется. Инструмент применяется чаще всего как ударный для сопровождения танцев у чанго и секеев [8].
В укромной долине, на южном склоне вулкана между вершинами Арпада и Магуры, обитают лесные сатиры.
Захворала легавая Буся. Шпилька подолгу рассказывает всем остальным, какие пилюли и какие примочки она использует, чтобы помочь бедняжке, и совершенно уверена, что у собаки снова вырастут зубы и она опять будет лаять.
36. Тарзан. Володя. Пальмы
— С этого дня при охранниках мы будем говорить задом наперед, чтоб никто из непосвященных не понимал, — распорядилась я.
— Как на уроках забвения? — спросил Володя.
— Оннеми кат.
По решительности, энтузиазму и грандиозности планов Тарзан переплюнул даже меня.
Он сказал, что мы не можем покинуть эти места, оставив нетронутым ненавистный переработочный цех. «Мы подпалим эту бойню вместе с проклятой фермой! — с этой мыслью он встает и ложится. — Мы им покажем, как жареную страусятину лопать!» И изучает технические проблемы изготовления зажигательных бомб. Тарзан шуток не любит.
Володя же занимается изучением легендарной эпохи, когданекогда страусы господствовали в жарких тропиках и на суше, и в воздухе.
Держа в клюве длинную кисточку, он обновлял свой якобы некогда существовавший фамильный герб. На геральдическом щите он изобразил страусов, обстреливающих с воздуха каменными глыбами наполовину разбитую уже армию леопардов. На заднем плане красуются пальмы. Леопарды в панике разбегаются.
