— У тебя опять начинается приступ гиперкритицизма? — восклицает он, заглатывая мою наживку.
— Просто я считаю, что это полная чушь, вот и все, — отвечаю я.
— Понятно, — говорит он. — А то, что шесть миллионов зрителей, включая меня, с тобой не согласны, тебе ни о чем не говорит, старичок?
Я отвечаю, что это означает лишь то, что шесть миллионов телезрителей, включая его самого, ошибаются, и папа, покачав головой, выходит из комнаты, чтобы налить себе выпить.
Он возвращается опустив голову и шаркая ногами, как делает всегда, когда хочет показать, насколько я его утомил, однако когда он доходит до середины комнаты его посещает другая мысль, и он останавливается с таким видом, словно увидел на ковре гремучую змею.
— По-моему, я просил тебя пропылесосить ковер, — произносит он.
— У меня не было времени, — отвечаю я.
— Но ведь сейчас ты свободен.
— Минутку.
— Нет, будь любезен сделать это сейчас же.
Я ухожу за пылесосом, бормоча под нос:
— Просто тебе нечего возразить по поводу этого зрелища.
— Можешь нанять робота, чтобы он сделал это вместо тебя, — отвечает папа.
Перед тем как лечь, я звоню Саре. Я решил, что если папа отошлет Чарли в интернат, то перестану с ним разговаривать. Сара советует мне подождать и посмотреть, что будет дальше — возможно, все образуется. Она говорит, что папа всегда склонен перегибать палку и что она постарается убедить его отправить Чарли к другу Роба, детскому психологу.
Я рассказываю и о нашей ссоре в надежде найти у нее какую-нибудь поддержку, но Сара возлагает всю вину на меня. «Джей, в данном случае именно ты вел себя неразумно. Папа работает по пятнадцать часов в день, и чем ты ему помогаешь? Сначала чуть не взрываешь мамин фургон, потом грозишь уволиться, да еще покупаешь Чарли черепаху, от которой в доме начинает вонять. Я знаю, ты считаешь, что всю работу должны выполнять роботы. Но в данном случае ее выполняют не роботы, а папа».
Папа — непререкаемый авторитет, потому что он работает по пятнадцать часов в день. Меня уже тошнит от этого. Недавно я попросил у него разрешения воспользоваться его ноутбуком, и он мне отказал. «В прошлый раз ты заляпал мышь „Мармайтом“ и оставил на моем столе кофейные пятна», — пояснил он.
Размышления об отцах своих сверстников повергают меня в глубокое уныние. Всех остальных отцов почему-то интересуют желания своих детей. И только мой папа полностью поглощен лишь своими собственными амбициями. Ну надо же — кусочек «Мармайта» на его мыши! Какая мелочность! Только представьте: если бы так вел себя отец Шекспира! Что бы тогда было со всемирной литературой? «Я понимаю, Уильям, что ты хочешь закончить „Бурю“, но я не позволю тебе оставлять капли жира в моей торговой книге».
10 часов вечера.
Сегодня вечером ходил к Шону. Отец в шутку назвал его педерастом, тот покраснел и теперь переживает из-за этого.
— Я даже не понимаю, почему покраснел. Может, как раз потому, что подумал: «Как это будет ужасно, если я сейчас покраснею и отец решит, что я гей», или я покраснел потому, — Шон откашливается, — что в глубине души я и в самом деле гей?
— Ты придаешь этому слишком большое значение, — говорю я.
— Но что еще хуже — он заметил это и позднее поднялся ко мне, сел на край кровати и извинился, словно я и вправду педераст, — добавляет Шон.
— Может, если бы ты не думал об этом постоянно, все было бы иначе.
— Он сказал, что если я когда-нибудь захочу с ним о чем-нибудь поговорить, то он всегда к моим услугам. — Шон глубоко затягивается и, вытаращив глаза, усмехается. — И главное, я не знаю, что теперь делать, — добавляет он, поглаживая подбородок и нервно моргая, — то ли пойти к нему и сказать, что я не гей, то ли не делать этого, потому что, если он подумал то, что я, тогда-то уж он точно решит, что я гей.
— А что он еще мог подумать? Да и какая разница, что он вообще думает?
— Он мог подумать, что я просто стесняюсь. Он спросил меня: «В чем дело?» Может, он имел в виду просто то, что я покраснел. А может, он считает, что мне мешает застенчивость, что из-за этого мне не удается устроиться на работу и реализовать свой потенциал.
Мама Шона приносит нам чай.
— У тебя страшная вонь, — говорит она и открывает окно. Шон снова называет ее кошелкой. — Перестань грубить, — резко обрывает его она и тут же все сводит к шутке: — Он этого даже не замечает, Джей, настолько он привык. Но мыто совсем другое дело. Он еще хуже, чем мои куры.
— Вся беда в том, что я умею отличать красивых парней от некрасивых, — понизив голос, говорит Шон, когда она выходит.
— Весь вопрос в том, оцениваешь ли ты их как девушка, думающая: этот парень симпатичный, а этот нет, или… — я делаю глоток из своей чашки, — ты просто отмечаешь привлекательность.
— Не знаю, — с гримасой на лице отвечает Шон, — не знаю.
Затем мы переходим к Ближнему Востоку. Шона очень интересует война в Заливе. Еще три недели назад он ничего не знал о военной технике, а теперь он стоит над своей моделью и произносит с видом знатока: «Безусловно, самонаводящиеся ракеты это не более чем усовершенствованный вид бомб, которые использовались во время Шестидневной войны, когда самолет мог нести под крыльями до тридцати килограммов полезного груза дополнительного снаряжения. А что касается турбодвигателей бомбардировщиков „Стелс-Ф 15“ и „Прат-Уитни Ф 100–100“, то лучше них еще ничего не изобрели».
Мы договариваемся вместе сходить во вторник вечером в «Сад» и проверить его гомосексуальные наклонности. Месяц назад Марк подцепил там трех девиц и теперь утверждает, что если человек не в состоянии это сделать, то с ним явно что-то не в порядке.
Вернувшись домой, я дочитываю «Жестокое море» Николаса Монсерата. Грандиозный роман, посвященный грандиозной теме. Автор на фоне военных действий в Атлантике выводит перед нами потрясающих персонажей, которыми мы восхищаемся и судьбу которых оплакиваем. Главный акцент сделан на характеры людей, благодаря чему мы понимаем, что такое война. Наводящие ужас немецкие подводные лодки, охотящиеся на корабли, как стая волков. Локхарт и Эриксон, пьющие розовый джин в Гибралтаре после затопления «Тихой Розы», когда Локхарт соглашается стать первым помощником на «Сальташе». Люди, захлебывающиеся нефтью, моряки, умирающие достойно и недостойно. Когда я ложусь, все мои мысли заняты исключительно событиями Второй мировой войны.
Понедельник, 22 февраляСознание у меня словно раздвоилось: одна половина считает, что папа всерьез собирается отправить Чарли в интернат, а другая полагает, что это не более чем пустая угроза. Когда мне было девять лет, я украл у компании «Хепворт» марки. Они рассылали наборы марок по почте, чтобы человек мог выбрать понравившиеся и потом оплатить их. Я менял в буклете нумерацию марок и тырил самые ценные.
Никогда не забуду тот день, когда папе позвонили. Естественно, мне все приходилось делать от его имени, так как я был еще маленький, и в компании решили, что воровством занимается именно он. «Дже-е-ей, мне звонит какой-то человек, который говорит, что, если я не верну новую десятишиллинговую марку с изображением короля Эдуарда на ультрамариновом фоне, он обратится в полицию. Ты можешь мне объяснить, что это значит?»
Компания не стала возбуждать судебное дело, так как я был слишком мал, но вечером ко мне зашел папа и сказал, что на следующий день отправит меня в интернат. Тогда он просто хотел меня напугать, и, возможно, с Чарли тот же самый случай. А может, он и вправду хотел отправить меня в интернат и его отговорила мама.
Но если он отошлет Чарли, я точно перестану с ним разговаривать.
7 часов вечера.
Позвонил деду, чтобы поздравить его с днем рождения и поговорить о войне. Ему сегодня исполняется семьдесят четыре, и он видел, как погибают люди. Наверное, это потрясающее ощущение — пережить войну. Сегодняшняя жизнь стала такой плоской и суетной. Людям, пережившим войну, всегда есть что рассказать, даже если они не воевали на фронте, а просто были шоферами. Дед любит вспоминать войну и своих друзей со странными именами — Пачкуна, Коротышку Харриса и прочих. Так что в результате мы с ним беседуем больше получаса.
Жаль, что, когда я стану дедом, мне будет не о чем вспомнить. Что я смогу рассказать своим внукам? «Расскажи нам, дедушка, как Европейский союз запретил пепин»? Звучит не слишком убедительно.
Дед спрашивает, как поживает мелкий, и я говорю, что в школе у Чарли все в порядке. Я не рассказываю ему об интернате. Смерть мамы здорово подкосила деда. Стоит упомянуть что-нибудь с ней связанное или просто сказать, что Чарли плохо себя ведет и у него опять начались заскоки, как голос у него становится очень странным.
