Раздались выкрики. Подавляющее большинство поддерживало Эстебана, но были и такие, кто жаждал крови. Парни с красными повязками на рукавах бдительно следили за студентами.
В какой-то момент Эстебану удалось перекричать толпу:
— Мы приготовили резолюцию! Пусть каждый подойдет и распишется под ней. Потом мы организованно пойдем к университету и вручим резолюцию и подписи ректору.
В толпе началось движение. Студенты становились в очереди, один за другим подходили к лежавшим на складных стульях листам и ставили свои подписи.
Казалось, все пройдет спокойно. Сейчас огромная толпа организованно и неторопливо двинется в направлении университета, дойдет до дверей ректората и вручит свою дурацкую бумажку какому-нибудь третьеразрядному университетскому клерку, который, даже не доложив начальству, выкинет ее в корзину. А Лойд наконец сможет вернуться к более серьезным делам. В общем-то правы газеты, признавался он сам себе, когда пишут, что не хватает полицейских для борьбы с преступниками, потому что они заняты разгоном таких вот демонстраций. Действительно, сотни подчиненных Лойда стояли здесь без толку, а сколько за это время совершается настоящих преступлений! Да, но если не давить этих крикунов, возражал сам себе старший инспектор, то к стенке поставят таких, как он (как это делали партизаны после войны), и украдут не сотню-две монет, а миллионы, вообще все богатства у тех, кому он, Лойд, служит верой и правдой, потому что от них зависит его личное благополучие. Так что уж извините, господа красные, черные, левые, правые… — словом, возмутители спокойствия и ниспровергатели порядка, лучше уж я с вами буду разделываться, чем с тихими приличными убийцами и насильниками, которые, конечно, покушаются то на одного, то на другого из сильных мира сего, но не на весь порядок целиком. Нюанс! Ладно, хорошо, что хоть на этот раз обошлось. Лойд неторопливо спустился со своего командного пункта и сел в штабную машину.
Вот тогда-то и началось…
С грохотом в ветровое стекло ударил камень, и оно покрылось тонкой паутиной трещин. Еще несколько булыжников попало в щиты полицейских. Раздались крики, свистки, слова команд.
Притаившиеся на крышах полицейские фотоснайперы немедленно зафиксировали на пленку зачинщиков. Потом, при просмотре, и это отнюдь не удивит старшего инспектора Лойда, окажется, что беспорядки начали те самые бородачи в кожаных куртках, которых он приметил с самого начала. На некоторых снимках даже четко видно, что им пытались помешать парни с красными повязками.
Но было уже поздно: заработал инстинкт разрушения.
Камни летели в закрытые ставни домов, в жалюзи ресторанов, кое-где вспыхнул разлившийся бензин. Полицейские, выставив вперед щиты, ринулись на площадь, ударяя дубинками направо и налево.
Заглушая крики, женский визг, трели полицейских свистков, взревели моторы машин-водометов. Это было столпотворение, особенно неуместное на этой старинной квадратной площади, окруженной средневековыми домами со слепыми сейчас окнами, под ярко-голубым солнечным небом. Тучи и облака, метавшиеся все это время над городом, словно нарочно выбрали этот момент, чтобы окончательно исчезнуть за горизонтом.
Побоище длилось недолго и закончилось как обычно — десятка два студентов отправили с ушибами в больницу, десятка три за решетку. Было ранено и несколько полицейских. К обеду в домах на площади вновь открыли окна, хозяева ресторанчиков подняли жалюзи, вынесли на тротуары столики, накрытые веселыми цветными скатертями.
Убрали мусор, береты, сумки, зонтики, порванные и затоптанные листки с подписями…
Мир и покой вновь снизошли на старинную квадратную площадь.
Ар и Гудрун в перерыве между лекциями сидели у открытого окна студенческой столовой за деревянным без скатерти столом и обедали.
Перед ними стояли подносы, которые они, пройдя длинную стойку самообслуживания, заполнили тарелками с едой.
Ар в который раз, скрывая удивление, наблюдал, как ест его подруга. Уж на что он здоровенный парень, спортсмен, но и половины не съедал того, что поглощала Гудрун. Эта худая, мускулистая молодая женщина со впалыми щеками была ненасытна. Однажды Ар неосторожно сказал ей об этом.
— Еще бы, — огрызнулась Гудрун, — мне ведь в отличие от тебя приходится питать не только тело, но и мозг…
Они ели быстро, молча, словно два хищника, у которых в любую минуту могут отнять добычу.
Наконец, когда тарелки опустели, Ар принялся лениво жевать яблоко, а Гудрун закурила.
До начала следующей лекции оставалось полчаса, и они продолжали начатый перед обедом разговор.
— Идиоты, — беззлобно, как нечто само собой разумеющееся, заметила Гудрун, — устроили это цирковое представление. А зачем?
Ар устал с ней вечно спорить. Грызя яблоко, он пробормотал, чтоб что-то ответить:
Надо же было… Брокара… защитить.
— Чего его защищать, — фыркнула Гудрун. — Выгнали и правильно сделали. Он историю преподает так, что лучше бы вообще не брался за это дело.
— Ну уж…
— Вот тебе и ну уж! Ты слушал его лекции? Так вот. Мы не в те времена живем, чтоб заниматься терапией. Какой вид медицины сейчас наиболее надежный, наиболее эффективный? Ну? Хирургия. И это относится не только к медицине, ко всему обществу в целом. Если уж люди такие идиоты, что допустили, чтоб ими правила кучка капиталистов, эдакая паразитическая опухоль на теле человечества, так лучше всего отрезать ее. И все тут!
— Просто как-то у тебя получается, — вяло сказал Ар. Ему лень было спорить.
Через открытое окно вливался запах свежести, зеленой травы, недавнего дождя — запах весны. Слышались крики на стадионе, веселый смех, дальний звон церковных колоколов.
— А что здесь сложного? — пожала плечами Гудрун. — Мы сами свою жизнь осложняем. Возьми хоть купальные костюмы…
— При чем тут купальные костюмы? — удивился Ар.
— Как аналогия. Когда-то люди залезали в воду обнаженными. Потом начали облачаться в купальники — в начале века даже у мужчин были полосатые, до колен, с рукавами. Погом все уменьшались — плавки, бикини, а теперь на всем побережье женщины вообще с голой грудью ходят, только трусики, да и то с носовой платок. И кому это мешает? Или браки. Церковники разрешали раз в жизни жениться, а сегодня разрешили групповые браки во многих странах. И так все.
— Примеры какие-то у тебя неудачные, — возразил Ар. — Я тебе миллион случаев приведу обратного порядка. Скажем, раньше воевали v как хотели, а теперь есть конвенции, регулирующие войны, ну, например, нельзя применять газы…
— Хорош пример, — усмехнулась Гудрун, обнажая ровные, белые, очень крупные зубы, — конвенции-то есть, только кто их соблюдает. Хоть та, о которой ты вспомнил, о запрете применения отравляющих веществ, американцы-то ее не подписали. И соглашение о запрещении испытаний атомного оружия не все страны подписали. Так что в случае войны они ничем не связаны.
— Ну и какой вывод, — Ара начинал раздражать этот отвлеченный спор, — значит, по-твоему, всем все дозволено: хочу — швыряю тебе на голову водородную бомбу, не хочу — не швыряю. А если изменить масштабы: не нравится мне твоя физиономия — бью и т. д.
— Ты все искажаешь, — махнула рукой Гудрун, — в обществе, где будет править разум, такого не произойдет.
— Где это общество?
— Вот о том и речь. Надо его построить.
Они посмотрели на часы, одновременно поднялись и направились к выходу. Приближалось время очередной лекции.
На дворе по-прежнему голубело небо. Дождь прошел. Лишь сверкающие капли держались на травинках, на ветках, на карнизах.
Они прошли мимо старых, увитых плющом университетских факультетов, мимо блестевшего стеклом и сталью многоэтажного вычислительного центра и вошли в здание, в большой аудитории которого уже собрались на лекцию по международному праву студенты юридического факультета. Когда Ар с Гудрун поднялись в зал, он был уже наполовину заполнен. Слышались громкие разговоры, смех, хлопанье откидных столов.
Все оживленно обсуждали недавние происшествия, столь же сенсационные, сколь и забавные, по мнению большинства.
В те весенние дни в жизни университета происходило много событий. Весна действовала на молодежь — так по крайней мере объясняли все это люди, сами когда-то бывшие молодыми. Но эти же люди не могли объяснить иные совершенно неожиданные поступки молодежи современной.
Однажды в университетском клубе давала концерт гастролирующая рок-группа. Ничего особенного в этом не было, такие гастролеры приезжали часто. Во всяком случае, Ар и Гудрун ушли с концерта разочарованные. Все те же дикие вопли, оглушающая какофония, мятущиеся лучи прожекторов и миганье цветных лампочек, от которых рябит в глазах, все то же кривлянье волосатых, вычурно одетых молодцов.
