— Мутуцикл нашли, — сказал Гундосый. — А Ваську река унесла. И Минугу судить будут.
— А кто этот поп, которого Васька убил? — спросил Громобоев.
— У немцев рабутал.
— За что же его Васька?
— Поп один знал, что Васька на немцев работал, — сказал седьмой.
— Васька полицай был. Все знали, — сказал Громобоев.
— Он в полицаях от партизан работал, а поп дознался, что, наоборот, Васька на немцев, на герра Зибеля работает, а партизан продавал. Можешь ты это понять? — спросил Павлик-из-Самарканда. — Не можешь. Васька попа за это убил, а попа этого город берёг.
— За что же?
— Не можешь ты этого понять. Поп у немцев работал, а сам выдавал справки людям голодным, будто они на немцев работали, и те получали хлеб в немецкой комендатуре. Потом немцы дознались, что справки липовые и что поп партизан прятал, а Васька того попа в церкви убил финкой. Немцы попа уже мёртвого повесили. А когда наши пришли, сколько народу за эти липовые справки под сомнение попало. А Ваське хоть бы что — попа-то нет, никому не докажешь, что хотя справки настоящие, а всё одно липовые. А Минога дозналась. Васька её одну только и боялся.
— Почему?
— Она всё это ему в глаза выложила, он и обвалился.
— А она откуда все узнала?
— Это никому не известно. Ведьма она.
— Не ведьма, а нимфа, — сказал Громобоев.
— Нимфа — это кто? — спросил Павлик-из-Самарканда.
Но ответа не получил.
Громобоев щёлкал подтяжками. Оттянет и отпустит, отпустит и оттянет.
— Ты знаешь, что такое Сиринга? — спросила Аичка у своего директора.
Свадьбу они решили сыграть скромно, потому что у директора ещё в памяти была бурная свадьба с его первой женой, где шафером был её теперешний муж.
Директор бушевал у себя на строительстве, а его внезапная жена Аичка со своими пионерами отыскивала неизвестных героев, которых в городе было ровно половина населения. А вторая половина героями быть не могла, поскольку почти вся родилась в послевоенное время.
— Сиринга? — спросил директор. — По-моему, это река в Якутии или Бурятии… Хатанга, Сиринга, где-то в кроссворде попадалась. А что?
— Громобоев тётю мою назвал Сиринга.
— Серёгина?
— Нет, Сиринга.
— Ну, я посмотрю в справочной литературе…
— …Не надо… — жарким шёпотом сказала Аичка. — …Войдёт кто-нибудь…
— …Прости… — жарким шёпотом сказал директор, отодвинулся от Аички и заорал по телефону. — Аверьянов! Аверьянов! Почему самосвалы не подходят?
— Сегодня в полдевятого, — сказала Аичка.
Директор перекрыл трубку и кивнул. Аичка пошла к выходу.
…Когда директор глядел на Аичкины ноги, его укачивало. «Интересно, как долго это может продолжаться? — думал директор. — Неужели это надолго?» А кровь в директорских жилах так и играла, так и играла.
Он, в сущности, был добрый малый, этот директор, только слишком тщательно готовился к образу директора перед приездом в этот город.
Он хотел, чтобы в нём самом город увидел облик и образ будущей жизни города.
Город увидел. И ему не понравилось.
Ничего лишнего. Светлые дома с «машинами для жилья», как говорил Корбюзье, вместо квартир. Улицы без тупиков и выбоин, удобные для проезда, но где нельзя будет гулять. Река с пляжами, очищенная от сонных заводей, тростника и частично от рыбы. Клубы с лекциями по интересам, кинотеатры с фестивальными фильмами и блистающий стеклом и газонами завод электронного оборудования, который будет уметь эту новую жизнь делать… И на заводе будут работать для новой жизни новые люди. Для прежних людей, казалось, в этой жизни места не было.
Город хотел новой жизни, но считал, что и прежние люди на что-нибудь сгодятся, поскольку они её заслужили.
И славный малый директор хотел выбить сонную одурь из этого городка и встряхнуть его жителей, поскольку считал, что малый городок отличается от большого только тем, что в нём мало современной добывающей и перерабатывающей промышленности и комфорта.
В бесконечных спорах с подследственной тётей своей внезапной жены он орал, что новая жизнь — это новый ритм, и темп, и, значит, новые отношения новых людей.
— А откуда их взять? — спрашивала подследственная тётя.
— Будет новый завод, будут и новые люди, а всё, что мешает, исчезнет!
— Куда? — спросила подследственная тётя.
Этого директор не знал.
— Какие будут условия, такие будут и люди, — сказал он.
— Нет, — сказала Минога. — Ты ещё малой. Какие будут люди, такие и условия. А будешь буянить — скажу Громобоеву.
Директор расхохотался. К его плечу прижалась Аичка, и директор расхохотался. Он знал, что в город приехал инспектор Громобоев, ленивый и нелюбопытный, по почти не был знаком с ним лично.
Громобоев зашёл к нему однажды, интересуясь генеральным планом строительства, да ещё раз он видел его у предосудительной Миноги, когда тот храпел под журналом, но директору не имело никакого смысла разговаривать с нерасторопным человеком, на которого жаловался майор, начальник райотдела милиции. Сам же директор ничего из прошлых городских дел не знал и не мог быть Громобоеву полезен.
Директор, правда, встречал несколько раз на улицах залысого приезжего с бутылочного цвета глазами, который то бессмысленно глядел в рот случайному собеседнику, то боролся со своей шляпой, но у него в голове не укладывалось, что это и есть приезжий человек из центра, присланный для устроения местных дел.
— Стране нужна продукция, — сказал директор.
— А страна — это кто? — спросила Минога.
— Мы!
— Вы… А мы? — спросила Минога.
Директор хотел было сгоряча ответить, что, мол, вам пора уходить и уступать место новому и светлому, но ему вдруг стало не по себе, и он понял, что боится так ответить, и вообще понял, что чего-то боится, а он был не из боязливых и занимался альпинизмом.
— Нет уж, — сказал директор, к плечу которого прижалась Аичка. — Есть объективные обстоятельства. Никакой Громобоев не поможет. Что он может сделать?
— Он может сделать объективные обстоятельства, — ответила Минога.
И директору сразу полегчало.
— Ладно, — сказал он. — Шутки шутками, а вот вы, местная жительница, можете вы мне объяснить, почему с двенадцати до часу рабочие отказываются включать отбойные молотки, вибраторы и вообще шуметь? Под всеми предлогами отказываются. Это у вас какой-нибудь местный обычай?.. Работают на час больше, а с полудня до часу не хотят.
— Нет, — сказала Минога. — Не обычай. С полудня до часу Громобоев спит.
Директор почувствовал, что больше не может.
— А если его невпопад разбудить, он жуть какой сердитый, — докончила свою мысль Минога.
— Аичка, — позвал директор, прикрывая трубку.
И Аичка остановилась у самой двери кабинета.
— Подожди, Аверьянов, перезвони, — сказал директор. — У меня люди.
И положил трубку.
— Аичка, — сказал он, — твоя тётя говорила с Громобоевым о заводе?
— Говорила.
— Расскажи.
Она сказала, что заводские не то делают, а директор ещё бестолковый и надо его укротить… А Громобоев щёлкнул подтяжками и сказал: «Ну, это мы уладим».
— Подтяжками? — спросил директор. — Значит, укротить? И это он уладит?
У директора были основания для гнева.
Мало того, что ему не удалось выселить из города хулиганствующую тётю, теперь ей компанию составил приезжий, представитель вовсе другого ведомства, и материалы о его безответственном поведении скапливались со скоростью залома на реке.
Так что прижать этого Громобоева не составляло труда. Но не в этом было дело. Что-то чудилось особенное директору в событиях этого месяца. Какая-то нечёткость и расплывчатость. Какая-то неуловимость и непредсказуемость. А директор не любил неопределённости, хотя это и было одним из фундаментальных положений современной физики.
И начальник райотдела тоже не любил неопределённости. Он, конечно, доложил в центр:
— Кого же вы прислали?.. И повадки вашего представителя ни в какие ворота не лезут!
Но услышал непонятный ответ:
— Не мешайте ему.
Когда же майор попытался получить указания, как ему себя вести с инспектором, ему ответили:
— Не мешайте ему.
Как ни уважал майор людей из центра, он всё же, теряя самообладание, объяснил, что дело Миноги несложное, подходит к концу: убила всё же, видимо, она, так как покойники на мотоциклах не ездят, и остаётся только найти тело, и что работают водолазы.
На это ему ответили, что дело это чрезвычайно сложное и что в случае удачи его ждут награда и повышение. На вопрос же, как быть в этом случае с Громобоевым, опять получил ответ:
— Не мешайте ему.
Майор вытер лоб, положил трубку, не смотря на своего помощника Володина, который слушал весь разговор с трепетом и по молодости лет с возмущением и вздрагивал каждый раз, когда в трубке медленно и внятно звучало:
