Александр Етоев - Эксперт по вдохам и выдохам

— Нормально? — спросил Ахмедов, и, видя, что дело сделано, сам себе ответил: — Нормально. А я уже было раза два хотел идти выручать.

— Не понадобилось, — сказал я бодро, разминая руки после веревки. Потом обошел моих и по очереди похлопал каждого по плечу.

— Все в порядке, ребята. Считайте, что ничего не было.

Они смущенно переминались и от смущения отводили глаза. Шарри сидел поверх раскрытого саквояжа и одной из восьми ног тщательно всех пересчитывал.

Ахмедов отвел меня к стене и украдкой показал на бритого.

— Равич, — сказал он тихо.

— Кто? — Я вздрогнул, словно от укола иглой. Сразу вспомнилась пристань, тело под брезентовым саваном… Я ему не поверил. — Не может быть, он же…

Ахмедов склонился и зашептал:

— Утонул, думаете? Ожил! Опять. Взломал дверь в покойницкой и сбежал.

Я глупо таращил глаза.

— А этот, как его, Лашенков?

— Не было Лашенкова. Это Равич придумал. И адрес придумал, только у них с вами тогда не получилось. Я помешал.

И все-таки я не верил.

— Нет, — сказал я решительно, — жена, Равич женат. Мы же тогда ей звонили с Костей, я сам разговаривал. А у моих подопечных никаких жен быть не может. Они…

И я рассказал ему вкратце про некоторые особенности их жизни.

— Да? Неужели? — Ахмедов то и дело краснел. Потом вздохнул и сказал: — И все-таки это Равич. А жена… Женщину разве поймешь? Она ведь — женщина.

Костя чуть не уплыл со мной, помешал Ахмедов.

— Константин Евгеньевич, прыгайте. Держите руку, скорей!

— Не хочу, — весело кричал редактор, — ну ее к бесу, вашу провинциальную жизнь! В столицу! В Европу! Мишка меня берет! Берешь, Мишка? Не передумал?

Когда он все-таки спрыгнул, волны шампанского долго еще мотали Костю по приснопамятной пристани. Он кружился и пел, хотел пуститься вплавь за «ракетой», но вовремя вспомнил, что не взял купальную шапочку. Ахмедов, единственный бывший на пристани полюс трезвости, сначала оттаскивал Константина Евгеньевича от края, потом это ему надоело, и он, схватив Костю в охапку, поволок его к стеклянным дверям вокзала. Он волок его и махал мне Костиной шапкой:

— Летом, летом к нам приезжайте! Когда хариус на реке пойдет! Места знаю, не пожалеете.

Голова моя горела огнем от прощания. Я смеялся, я их любил. Я всех сегодня любил, и меня сегодня любили. А потом все разом исчезло. И палуба и речной вокзал, и даже Ахмедов с Костей. И река исчезла, и город. Потому что выше по берегу, там, где блеклые городские строения сутулятся под тяжестью облаков, на воздух одна за одной поднимались большие птицы. Пестрая гулкая радуга! Фейерверк!

— Голуби! Это же голуби! Да какие — слоны!