— А ты знаешь, что у меня под юбкой? — и тут же отстранилась, даже чуть оттолкнула его, чтобы насладиться произведенным эффектом. Потом, чуть раздвинув ноги, довольно громко сказала:
— Ни-че-го.
И схлопнула колени.
— Как символ пустоты, понимаешь? Пелевина читал? У меня вообще, Глеб, не пизда, а совокупность пустотных по своей природе элементов восприятия.
И взглянула победоносно. Глебу стало неуютно. Дело даже не в том, что немногие знакомые женщины использовали это слово не в качестве фигуры речи, а для описания собственного полового органа. Скорее, он был напуган тем, что этим вечером все происходит словно помимо его воли: хотел остаться в офисе и еще поработать — и поехал на концерт, да еще оказался в такси с девушкой, которая, похоже, имела на него какие-то виды.
— Так что красивых трусов на мне ты не найдешь, — как ни в чем не бывало продолжала Снежана, — но иногда это еще и практично, понимаешь? К тому же у меня очень красивые чулки, — и она приподняла подол, показывая кружевную резинку.
Глеб потянулся было, но девушка довольно больно ударила его по пальцам:
— Я так не люблю. Я вообще не люблю, когда мне туда что-нибудь кроме хуя суют, — внезапно она снова скрестила ноги и привалилась к Глебу. — Знаешь, почему? У меня мачеха была лесбиянка, и она попыталась меня изнасиловать.
Она говорила на удивление спокойно — уже без вызова, без насмешки. Глеб слушал ее, в который раз за последние недели испытывая дежа вю. На этот раз он вспомнил Таню: она тоже прекрасно умела рассказывать самые страшные истории из своей жизни так спокойно, словно попытка изнасилования — вполне светская тема для беседы. Когда они только познакомились, это его очаровывало. Теперь, спустя десять лет, казалось немного смешным и наигранным.
— Когда моя мать умерла, мне было пятнадцать, — рассказывала Снежана. — Это здесь случилось, в Москве. Мы вернулись в Болгарию, а через два года отец женился на американке, которая работала не то в «Сане», не то в «Хьюлетт-Паккарде». Ну, и мы втроем уехали в Силиконку, в Калифорнию то есть. Тетка вообще была милая, я даже не сразу поняла, в чем дело, пока она подкатывать не начала, когда отца отправили в командировку.
— Сколько тебе было лет? — спросил Глеб.
— Двадцать один, — ответила Снежана, — но я, конечно, уже не была девушкой. Кстати, дефлорировал меня русский бойфренд, еще в 89-ом. Он был очень крутой, — и мечтательно добавила: — Представляешь, я первый раз трахалась под "Все идет по плану".
При воспоминании об этом Снежана оживилась и нежно запела на какой-то собственный внутренний мотив:
— Границы ключ переломлен пополам
А наш дедушка Ленин совсем усох
"Волга" остановилась. Глеб расплатился и помог выйти Снежане. Стало заметно, что она сильно пьяна. В лифте она прислонилась к его плечу, продолжая напевать"… все идет по плану, все идет по плану". Почему-то в голове аукнулось: "… но немного наспех" — и тут же пропало.
В квартире Снежана с интересом огляделась:
— Ниче так, — сказала она. — Ты чай приготовишь?
После чая Снежана взбодрилась. Положив ноги на колени Глебу, она попросила:
— Сделай мне массаж стоп?
— Да я не умею, — сказал он, осторожно трогая ее щиколотки. Заполнявшая мир вата уплотнилась, когда они приехали к нему домой. Глеб понял, что последний год у него вообще ни разу не было гостей.
— Ага, Тони тоже не умел, — кивнула Снежана. — За это, видать, Марселус его и выкинул из окна.
Глеб кивнул, но, подумав, все-таки спросил:
— Какой Тони?
— Рокки Хоррор, — пояснила Снежана. — Или ты только в плохом переводе смотрел?
Глеб кивнул.
— Это пиздец, а не перевод, — продолжала Снежана. — Особенно мне нравится анекдот про помидоры. Помнишь?
Глеб покачал головой, неуклюже разминая пальцы Снежаны. Сквозь паутинку чулка просвечивал черный лак ногтей.
— Ну, на самом деле, это шутка про семью помидоров и то, что catch up звучит как «кетчуп». Но первый переводчик не понял и перевел его совершенно гениально. Типа семья, мама, папа и дочка уже с коляской. А папа ей говорит: "Ну что, залетела?". И Ума Турман грустно так повторяет «залетела».
Только тут Глеб понял, что речь идет о гангстерском фильме, который приносила посмотреть Таня, только приехав из Франции. Тогда ему еще казалось, что все у них пойдет как раньше: вечера перед телевизором, редкие ночи любви, разговоры и молчание вдвоем.
— Да, крутое кино, — сказал он, радуясь, что слово «крутой» может означать что угодно — от восторга до полного презрения. Честно говоря, он с трудом вспоминал, что происходило в фильме. Да и фильм запомнил лишь поскольку через несколько дней Таня сказала, что хочет развестись и выйти замуж за человека, которого встретила в Париже. Тогда Глеб понял, что боевик с Брюсом Уиллисом — последний фильм, который они посмотрели вдвоем, и сейчас удивлялся, что это старое — по московским меркам — кино еще помнят. На секунду ему показалось, что полтора года, которые прошли после Таниной поездки в Париж, в спячку пребывал весь мир, — и сегодня все смотрят те же фильмы и читают те же книги, что он смотрел и читал два года назад.
— Я сразу поняла, что ты от него прешься, когда ты обувь на танцполе снял.
Снежана выдернула ноги из рук Глеба и встала. Раскачиваясь, она запела, подняв руки над головой:
They had a hi-fi phono, boy, did they let it blast
Seven hundred little records, all rock, rhythm and jazz
But when the sun went down, the rapid tempo of the music fell
"C'est la vie", say the old folks, it goes to show you never can tell
— А Тарантино считал, что мужчина не должен поднимать руки выше головы, когда танцует, — я в Интернете читала. Это, мол, выглядит слишком женственно. И каждый раз смотрю, как Траволта с Умой танцуют, и представляю, как Тарантино кричит: "Джон, опусти руки! Ты похож на пидора!"
Она засмеялась и пошла в комнату.
— Представляешь, в Америке в меня однажды влюбился пидор. Такой американский пидор, твердых пидорских правил, ни одной женщины у него не было никогда. И вдруг — опа! На какой-то большой тусовке. Потом звонил, приезжал из Сан-Франциско, цветы дарил. Очень был трогательный. Когда узнал, что я хочу пупок проколоть, подарил мне колечко с камушком.
Она приподняла тонкую вязаную кофточку и показала Глебу проколотый пуп — на маленьком золотом колечке в самом деле сверкал крохотный алмаз.
— Помогает при минете, сечешь?
Глеб кивнул.
Расстегивая кофточку, Снежана продолжала ходить по комнате, рассматривая мебель и книжки на полках — учебники по математике и некогда запретные книги, купленные Глебом в первые годы перестройки. Поселившись здесь, он ни одной даже не раскрыл.
— У нас в Болгарии тоже были диссиденты, — сообщила она, рассматривая черно-белые корешки Солженицына, — но я про них ничего не знаю. Маленькая страна, слабый пиар. Ни одной Нобелевской премии, не то что у вас.
Она скинула кофточку и осталась в одном кружевном лифчике.
— Послушай, у тебя есть зеркало?
Немного смущаясь, Глеб открыл шкаф. На пол вывалились рубашки и старые свитера. Хаос в моем багаже. Снежана некоторое время постояла, раскачиваясь, перед дверцей и, видимо, оставшись довольна, села на пол.
— Гантели, — сказала она, заглядывая в шкаф. — Ты спортом занимаешься?
— Ну, не так чтобы очень, — ответил Глеб. Гантелями он пользовался еще реже, чем книгами: последний раз пытался делать зарядку лет пять назад.
— У меня был прекрасный проект инсталляции "ОМ и гири". Номер журнала ОМ, придавленный гирей. Посвящается Пелевину, понимаешь?
Глеб кивнул и сел рядом со Снежаной. Чтобы не чувствовать себя полным идиотом, приобнял ее и поцеловал в шею. Впрочем, от этого ощущение, будто в происходящем он вовсе не участвует, лишь усилилось.
— А это обязательно? — строго спросила Снежана.
— Нет, — честно ответил Глеб.
Тогда Снежана опрокинулась к нему на колени, подставив губы для поцелуя. Почти сразу засунула язык ему в рот, но и целовалась она так же отстраненно как рассказывала о своей мачехе. Она все равно была где-то далеко, может — в своем Сан-Франциско, своей Софии или Москве десятилетней давности, где девушки теряли девственность под песни про Ленина. Внезапно он подумал, что, может быть, не только его, но и Снежану время от времени мучит чувство своей ненужности этому миру и все, что она делает — лишь неуклюжая попытка это чувство побороть. Возможно, Снежана надеется, что пока они целуются, она существует.
Кончив целоваться, она поднялась и расстегнула юбку.
— Можешь пододвинуть к зеркалу диван? — спросила она.
— Наверное, — пожал плечами Глеб и, не удержавшись, добавил: — А это обязательно?
Снежана повесила юбку и лифчик на спинку стула и, глядя на компьютер, спросила:
— А у тебя есть CD-ROM?
— Да, — недоуменно ответил Глеб.
— А музыку на нем можно слушать?
