Страгов монастырь, где работали архивисты, и захватили веселого старика, красивого и неряшливого. Он сказал, что его зовут профессор Владимир Браунер. Он был уверен, что мы оба стукачи.
Мы быстро доехали до крайнего севера страны – всего километров восемьдесят. В городе Гронов в школе возле костела мы поселились в пустующем классе. Шесть кроватей стояли по три в ряд, а учебные столы были вынесены в коридор. Мы будем жить совсем на виду друг у друга. Мы толком не знаем, кто из нас стукач. Двое из троих могли подумать, что это я. И, так как я привык доверять большинству, я тоже начинаю подумывать, что это я.
Я пошел в туалет. Он был огромен и совершенно лишен уединения.
Большой зал с кафельным полом – и никаких перегородок. Три унитаза, три писсуара, три душа. Горячей воды не было. Голый профессор стоял под холодным душем и брился без зеркала. Лицо его было в мыльной пене. Профессор сказал, что он пойдет “на пиво”. Он мне как будто доложил, что он собирается делать. Он думал, видимо, что я стукач.
Я вернулся в класс. Гриша чинно сидел на кровати, положив руки на колени. На нем были черный костюм и синий галстук. Я тоже сел на кровать и сказал, что профессор пойдет “на пиво”. И тут же понял, что вот я уже и стукач.
Мы с Гришей Хайченко вышли из школы и очень быстро пошли в лес.
Лес был чешский – чистый, прозрачный. На полянке мы сели на пеньки и перевели дыхание. До входа наших танков в Прагу оставалось целых двенадцать дней.
Мы этого не знали. Мы не знали еще, что мы узнаем о нашей ошибке
– никто из нас стукачом не был. Стукачей хватало без нас. Мы были маленькой случайностью в большой путанице.
От фестиваля в памяти осталась кипучая, творчески и сексуально озабоченная молодежь со всего света с ее неумелыми спектаклями, местный конкурс красоты, где я был членом жюри и с удовольствием разглядывал красавиц, претендующих на звание “Мисс Северная
Чехия”, и пиво – слишком холодное и слишком вкусное, чтобы можно было остановиться на одном и даже на двух литрах после обеда.
Мирная летняя лесная сторона. Сюда, кажется, и газеты не доходили. Правда, появился из Праги озабоченный председатель
Общества чешско-советской дружбы и все говорил нервно: “Где доты? Где дзоты? Где укрепления? Какие свастики на домах? Вы видели их? Это же провокация! Это нарочно кто-то нагнетает”.
Мы гуляли с нашими замечательными подругами и переводчицами
Аленой Моравковой и Мишей Сухаржиповой, пили вино, дышали лесным воздухом и как-то стали забывать и о Праге, и о Москве. Владимир
Браунер, наш дорогой пан профессор, политических разговоров сторонился. Он прожил трудную и, судя по всему, лихую жизнь. Был послом в Эфиопии при Массарике, работал в МИДе. В годы социалистического террора этот блестяще образованный историк и полиглот просто спрятался (так я думаю) в пыльных архивах
Страгова монастыря, чтобы там попивать и помалкивать. Теперь он разглядывал происходящие перемены с несомненным сочувствием, но и с большой осторожностью.
“За свободу надо платить!” Эта фраза, произнесенная им несколько раз, была серьезным предостережением, и лишь позднее я смог вполне ее оценить.
Фестиваль кончился. Мы вернулись в Прагу. Мы снова жили в огромном Палас-отеле. Последние дни лета, дни прощания. И мы пели нашим переводчицам тут же сочиненную песенку:
Пани, подружки наши,
Пани, не надо слов.
Нежно вам ручкой машем.
Пани, na shledanou! (До свиданья)
20 августа меня на улице окликнули из машины. Я обернулся. Бог ты мой, начались чудеса совпадений этого дня! За рулем сидел
Михаил Абрамович Швейцер. Рядом Соня Милькина, его жена и соратник во всех фильмах.
“Какими судьбами?” “А вы?” “Где живете?” “Когда домой?” “Как наш
“Теленок”, в смысле “Золотой”?” “Что делаете сегодня вечером?”
Договорились идти вместе на вечерний сеанс смотреть фильм
“Пожар, моя милая!” Формана.
Пришел в гостиницу – телефонный звонок. Алена Моравкова зовет вечером к себе – она закончила перевод “Мастера и Маргариты” и сегодня получила подтверждение, что он идет в печать. И сегодня
(все сегодня, 20 августа!) в Прагу приехала Елена Сергеевна
Булгакова – она, несравненная, с которой и написана Маргарита. И она будет у Алены сегодня. И хочет меня видеть.
Мы с Еленой Сергеевной знакомы уже несколько лет. С тех пор как я (первым, наверное) исполнил Булгакова по телевидению – отрывки из романа “Мольер”. Елена Сергеевна пригласила, и я побывал у нее дома раз и два – там, у Никитских ворот.
Да-а! Ну и вечер намечается у нас сегодня, 20 августа 1968 года, в городе Праге! Смотрели фильм Формана и хохотали. Поднимали рюмки в память Булгакова и в честь Елены Сергеевны на Винарской улочке дома у Алены. Вполпьяна усаживали Елену Сергеевну с сестрой в такси и договаривались повидаться завтра. Твердо запомнили и много раз повторили, чтобы не забыть, название гостиницы, в которой они с сестрой остановились, и тут же забыли. Снова пили за Алену, за Мастера, за Маргариту, за пражскую весну! Мощно ревели самолеты за окном. И что-то слишком часто.
– Что происходит, Алена? Это у тебя всегда так?
– У нас аэродром недалеко. Так что бывает…
– Ну, то-то! А то прямо, как война. Ну-ка давай споем Окуджаву.
Где гитара? Начали:
Вы слышите, грохочут сапоги,
И птицы ошалелые летят,
И женщины глядят из-под руки.
Вы знаете, куда они глядят.
Да что ж такое – опять самолет! И совсем рядом, как будто сейчас в окно влетит. Ладно, пора домой двигаться. Ну, что, Гриша, пешком или такси вызовем? А у вас тут сложно взять такси прямо на улице? Что такое, опять самолет?
Вы слышите, грохочет барабан,
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…
– Подожди, Сергей, я сейчас позвоню одной соседке. Она по ночам никогда не спит… Алло, Мирка! Это Алена… Тут самолеты все время… Что, что?.. А это не просто шум с летадло? (Letadlo – аэропорт по-чешски.) А… так… na shledanou… Она сказала, чтобы включили радио…
По радио мужской и женский голос, сменяя друг друга, говорили возбужденно: “Полностью блокирован аэропорт. Продолжают приземляться транспортные самолеты, и из них выходят танки.
Генерал Свобода приказывает войскам не оказывать сопротивления.
Призыв к населению – встречайте войска цветами”.
Гул в небе стал стихать. Начался рассвет. И мы услышали, сперва отдаленный, а потом близко, на соседней улице, лязг танковых гусениц.
По радио кричали: “Запомните наши голоса! Нас сейчас подменят. С вами будут говорить другие люди. Вас будут обманывать. Мы постараемся обратиться к вам на другой частоте. На частоте свободного радио. Запомните наши голоса. (Были слышны стуки и крики.) Внимание, опасайтесь больших черных машин. В городе идут аресты. Опасайтесь больших черных машин. Запомните наши голоса!”
Передача оборвалась. Захлебнулась.
Совсем рассвело, и мы с Гришей пошли по совершенно изменившему лицо городу. Подходы к мостам перекрыты танками. Но пешеходов пропускали. Возле каждого танка толпа людей. Танков много, значит, и толп много. Иногда тягостное молчание танкистов и окружающих. А иногда разговоры и крики и даже воду и бутерброды несут танкистам.
Вот обрывки разговоров:
(На ломаном русском.) “Брежнев сошел с ума, понимаешь? С ума сошел! Тебя что, сюда не пускали? Почему ты на танке приехал?”
Танкист (лицо измученное, злое): “Вас защищать!”
“От кого? Мы тебя звали?”
“От кого, от кого… От фашистов! Они завтра должны были вас захватить”.
“На, поешь! Дай там другим своим. Вы откуда, с самолета или с военной базы?”
“Не имеем права говорить”.
“Но как вы здесь оказались? Вы знаете, где вы находитесь?”
“В Германии?..”
Я (танкисту): “Послушайте, я свой, из Москвы. Объясните, какой у вас приказ: людей пропускаете, а машины? Они спрашивают: машины будете пропускать?”
“Ничего не знаю, отойдите от машины!”
“Но люди же должны хотя бы понять, что им можно, а чего нельзя!
Чего вы требуете?”
“А это какой город?”
“Товарищ, они спрашивают, как им быть, к кому обращаться? Тут медицинский транспорт, им надо проехать”.
“Ой, это не вы снимались в кино “Республика ШКИД”? Не можете расписаться на память? Такая встреча!”
В эту ночь мы не спали ни минуты. Не спали и днем. Не спали и в следующую ночь. Разговаривали и пили водку, закусывая яблоками.
Другой еды как-то не попалось. Ресторан гостиницы закрылся по случаю всеобщей забастовки и в связи с отсутствием посетителей.
Август – месяц туристов. До событий гостиница была полна, а теперь… Уехали многочисленные немцы, уехали австрийцы, исчезли американцы, французы, скандинавы… Во всем огромном отеле, кажется, остались только мы с Гришей. На нас смотрели с недоумением и плохо скрытой неприязнью.
Мы дошли до вокзала, чтобы узнать, пойдет ли поезд на Москву
22-го вечером. На этот поезд у нас были билеты. Однако вокзал был полностью блокирован, и ходил слух, что никакие поезда не ходят и не пойдут по причине все той же всеобщей забастовки.
