И тут произошло невероятное: они мне выдали аванс.
“Константин Адольфович, можно вас на минутку?.. Выдайте, пожалуйста, аванс молодому человеку, он будет вести у нас кулинарную рубрику… ” Константин Адольфович, как выяснилось, казначей Общества, немедленно отсчитал мне две тысячи рублей – сумму на тот день весьма солидную. Я растерянно держал деньги в руке, не зная что и сказать, а
Долмат Фомич тем временем мне втолковывал:
“ Работа несложная, творческая, вам понравится. Найдете цитату из классика… “Ромштекс окровавленный ”… как там дальше?.. “ и Страсбурга пирог нетленный ”… Сначала цитату приводите, а потом рецепт из кулинарной книги, как тот же ромштекс приготовить… ”
“Ростбиф, а не ромштекс окровавленный, – весело возразил
Долмату Фомичу профессор Скворлыгин. – “ И трюфли, роскошь юных лет, французской кухни лучший цвет… ””
“ “Меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым ”, поспешил реабилитироваться Долмат Фомич. – Иными словами,
Семен Семеныч, я не сомневаюсь, что нам всем повезло: с газетой согласился сотрудничать такой большой эрудит ”.
“А есть ли у вас кулинарная книга? ” – обратился ко мне профессор Скворлыгин. “ Думаю, что нет ”,- быстро ответил
Долмат Фомич. “Ну тогда я дам вам экземпляр покойного
Всеволода Ивановича Терентьева ”. “Тот самый? ” – спросил
Семен Семенович испуганно. “Да, это ответственный шаг, – сказал Долмат Фомич. – Это не шутка ”.- “ Но ведь там же записи на полях!.. ” – “ Однако, – проговорил Долмат
Фомич, – Олег Николаевич достоин доверия ”.- “Я тоже вижу, достоин доверия”,- изрек палеопатолог с какой-то возмутительно неуместной торжественностью. “Я тоже… собственно… вижу ”,- поспешно согласился Семен Семенович и для пущей убедительности кивнул головой.
Теперь они обсуждали достоинства книги.
“ Смотрите, какая большая.- Профессор Скворлыгин любовно ее перелистывал. – Государственное издательство торговой литературы. Москва, 1955 год. Ее до сих пор называют сталинской, хотя сам Сталин уже, как вы знаете, лежал в
Мавзолее два года, такая фундаментальная”. “ А страниц-то, страниц-то… без малого тысяча! ” – зачарованно произнес Семен Семенович. “Две с половиной тысячи столбцов! – отчеканил Долмат Фомич. – Одних цветных иллюстраций двести листов! ” “И это при тираже полмиллиона! ”
“А давайте-ка я вам прочитаю, что сказал академик Павлов.
Эпиграф. – Профессор Скворлыгин стал читать с выражением:
– “… Нормальная и полезная еда есть еда с аппетитом, еда с испытываемым наслаждением… ””
“Прелесть! – умилился Долмат Фомич. – Слов нет. Прелесть ”.
Положить фолиант мне некуда было. Пришлось внять увещеваниям профессора и взять его старомодный портфель с металлической пластинкой “Дорогому Скворлыгину от сослуживцев ”.
Решили, что недели мне будет достаточно. Через неделю, сказал Долмат Фомич, ко мне придет курьер, я ему и отдам приготовленное.
“Я бы мог и сам занести ”.- “Нет, нет, у нас еще нет офиса. Главного редактора непросто найти. С курьером надежнее ”.
“Господа! – воззвал к присутствующим Константин
Адольфович. – У меня осталось три лотерейных билета! Есть ли такие, кто еще не получил билет Дантевской лотереи? ”
“Олег Николаевич не получал. Дайте Олегу Николаевичу! ”
“Только, – произнес Долмат Фомич шутливым тоном, – Олегу
Николаевичу обязательно выигрышный ”. “Обязательно, – сказал казначей, поднося мне три билета. – На выбор ”.
“ Мне, кажется, тот ”,- сказал Семен Семенович. “А по-моему, этот ”,- возразил профессор Скворлыгин. “Я сам знаю какой, – сказал Адольф Константинович. – Вот вам билет. Берите ”.
Я взял.
Всего замечательнее, что на этом наше собрание не закончилось, имело быть продолжение, причем в более узком кругу, довольно-таки для меня неожиданное. Из Дубовой гостиной мы с Долматом Фомичом выходили в числе последних, большинство библиофилов к этому времени успели разойтись.
Долмат Фомич меня остановил: “Не сюда, не сюда, сюда, пожалуйста… ” Здесь была еще одна дверь. “Пожалуйста, милости просим ”.- Он открыл, приглашая. Не зная, что там, я вместе с другими, оставшимися и, конечно, что там, отлично знавшими, библиофилами прошел сквозь какой-то чуланчик и очутился в изумительном по красоте помещении, стилизованном под нечто вроде фаустовского кабинета.
Первое, что бросилось в глаза, был роскошный витраж: два льва держали щит, украшенный короной, – родовой герб давнего владельца дома.
За столиками сидели нетрезвые, почти все бородатые субъекты (как я догадался, местные литераторы), они шумно и не закусывая кутили – ничего, кроме водки, на столах не было. “ Злачное место ”,- шепнул мне Долмат Фомич, приглашая жестом пройти дальше, к еще одной двери, и увлекая меня за собой в другой зал.
Туда мы вошли последними. “Кворум! ” – кратко объявил некто, возможно, Семен Семенович. Я увидел сервированный стол. Еще как сервированный!..
Никого, кроме библиофилов, здесь не было.
“Господа! – сказал профессор Скворлыгин. – Не пора ли отужинать? Прошу всех к столу ”. Библиофилы не заставили себя уговаривать, задвигали стульями, рассаживаясь.
Круг избранных – понял я наконец, где очутился. Актив
Общества, сливки Общества. Гляжу на выход невольно. Адью – и домой. “А вы? ” – Меня приглашают сесть, меня – персонально. Нет, я стою, никуда не ушел, не сел еще, потому что стоя удобнее – именно мне доверяют открыть бутылку шампанского.
Зазвякали вилки и ножи.
Что ели, пожалуй, не буду описывать, хотя мог бы и отметить кое-что, ну хотя бы (не удержусь) жульен: “Жульен шампиньоновый с эстрагоном, – рекомендует профессор
Скворлыгин с классической приятностью в голосе. – Не находите ли его аппетитным? ”
Все находят жульен аппетитным, о чем тут же докладывают сияющему от счастья профессору. Это он, профессор
Скворлыгин, виновник сегодняшнего торжества, – первый тост был за его доклад, за его успех. За его изыскания.
А второй – за меня.
Почему за меня? – Почему-то. – Буду принимать все как должное.
Иногда появляется Лариса, официантка, по всему видно, свой человек. “ Ну что, мальчики, сыты? ” “Ларисочка, – вкрадчиво мурлыкает пожилой библиофил с бакенбардами, – вы так похожи на Анастасию Николаевну, на жену писателя
Федора Сологуба… ” Куда с большим вниманием Лариса слушает Долмата Фомича, перед ним наклонясь, но ровно на столько, чтоб и тому пришлось вытянуть шею: он ей что-то на ухо шепчет, – не пора ли, быть может, принести канапе?
“Это правило или исключение? – обводя стол взглядом, спрашиваю соседку свою, Зою Константиновну, единственную библиофилку на все Об щество библиофилов. “У нас, – отвечает она, – богатые спонсоры. Хотите филе? ”
Потом библиофилы играют. Каждый называет фамилию малоизвестного ныне автора, причем обязательно надо называть писателя второй половины XIX века, и все выкрикивают, кто больше знает, что тот написал.
“Баранцевич! ”
“Воробушек! ” – “Куколка! ” – “Акулина! ”
“Новодворский! ”
“Карьера ”! – “Тетушка ”! – “Сувенир ”!
“Мачтет! ”
“Хроника одного дня в местах не столь отдаленных ”!
“ Не спи-те, – нараспев проговорила Зоя Константиновна, положив ладонь на мое плечо. – Вы упускаете свой шанс ”.
“Мне кажется, я действительно сплю ”,- сознался я честно.
“ Во сне не пьют. Налейте мне мадеры ”. – “Лично я как раз часто пью во сне ”.- “Вот как? Это признак алкоголизма, – и, подумав, добавила: – Или травмы. У вас разбитое сердце ”.
“Вообще-то меня шарахнуло по голове недавно, а что до сердца, то все с ним нормально. За вас, Зоя Константиновна ”.- “За вас, Олег Нико лаевич ”.
Скоро она опять заговорила: “ Скажите, Олег Николаевич, глядя на меня, вы воображаете мелодию? Сознайтесь, внутри вас ведь что-то играет? ”
Внутри меня ничего не играло. “Вам Долмат Фомич сказал? ”
“А разве не так? Вы какой инструмент обычно воображаете – виолончель? ” – “Никакой. Я так не могу объяснить. Я просто музыку иногда слышу. И все ”. (Если бы я при этом знал названия всех инструментов… Ну, скрипка, ну, арфа, ну, барабан… “Виолончель ”…)
“И сейчас тоже слышите? ” – “Сейчас нет ”.- “А оркестр бывает? ” – “Ну, бывает ”.- “Симфонический? ” – “Не знаю.
Когда как. Когда симфонический, когда какофонический ”. “Неужели вы способны вообразить какофонию? ” – “Я нарочно не воображаю ничего. У меня само получается”.
Похоже, Зоя Константиновна была разочарована. Чтобы ее не расстраивать, я сказал: “Видите ли, сейчас я одержим полифонией ”.
Отчасти так и было: после того, как я сдал Достоевского, что-то во мне звучало полифоническое…
“ Олег Николаевич, а как вас величают любящие вас женщины?
” “Кто как, – отвечал я уклончиво (не хватало еще ей рассказывать, как меня в былое время жена привечала, пока не выселила из квартиры). – По-разному ”.
