— Оставайтесь восприимчивыми, — учил он своих питомцев. — Пробуйте разные способы, исследуйте и наслаждайтесь, знайте правила и создавайте кое-какие свои. Изучение — это ключ ко всему, поверьте. Для тех, кто не слушал, позвольте повторить это снова…
Знать правила: определить дальнюю кабинку с заветной щелью, закрывать и запирать дверь, использовать два жетона, мастурбировать перед видео, подождать немного того, кто посвистит или прижмёт губы к щели (это означает, что он отсосёт), принести презервативы без смазки (он может их не принести).
— …как я уже говорил, изучение — это ключ…
Создай некоторые свои правила: мужчина будет отказываться подставлять свою голову в ответ. К тому же, во всяком случае вначале, он избегал смотреть на человека, который ему отсосал. Привлекательный, жирный, со свиным рылом, тощий, вымытый, вонючий, лысеющий или лысый, старый или молодой, с длинными или короткими волосами, изнурённый или мускулистый — как бы они ни выглядели и ни действовали, это к делу не относилось (ему было дело лишь до их ртов и языков).
— …исследуйте и наслаждайтесь…
Но заветные щели имелись только в четырёх кабинках, те обычно бывали заняты. В результате он начал рассматривать лица, входя в галерею, пытался встретиться глазами с мужчинами, неспешно приближающимися или покидающими кабинки в поисках томного взгляда, полного интереса. Пересекшись взглядом с подходящим, предпочтительно его возраста или моложе, продолжал смотреть на него, проходя в свободную кабинку.
Словно рыбалка, воображал он. Словно надежда на то, что наживка будет проглочена.
Растворив дверь, он расстёгивал брюки и ожидал, когда избранный им персонаж робко войдёт.
— Привет…
— Привет. Входи…
Этот обмен фразами был обыкновенно всем их разговором; мало что говорилось ещё, остальное выражалось базовым желанием, механической природой подобных действий (вздохи, порывистое дыхание, быстрые и короткие толчки). Хотя в такие мгновения он чувствовал себя могущественным, несомненно старшим: он не склонялся ни перед одним мужчиной, он не возвращал услуги, но они хотели его и нуждались в нём, они желали его; в такие минуты они ему принадлежали и всегда делали всё, чтобы ему угодить.
Он не мог вспомнить, сколько их последовало в дальнейшем, сколько их с радостью падало на колени и служило ему (меньше пятидесяти, больше тридцати?), хотя каждого он записывал в записную книжку, четыре звёздочки отмечали памятные встречи, записанные ради их собственной прелести и спрятанные внутри его красного органайзера.
«Индеец, длинные чёрные волосы, лизал мои яички стоя на коленях, был готов угодить мне.
Накачанный парень за двадцать, быстро двигает ртом, придерживал за уши, чтобы он не задохнулся.
Постарше, может быть около сорока, любопытный акцент — стащил рубашку, хотел, чтобы сперма размазалась у него по груди, без презерватива, я кончил быстро, но приятно, ухоженные ногти.
Азиат, тридцать лет, видел его раньше, мы оба просто обожаем садомазо-видеошоу, отсосал меня до появления спермы, хороший рот».
Не раз он размышлял о том вреде, который могли принести его чёртовы походы. Или эти анонимные мужчины, тщательно и детально записанные его собственным почерком, могли бы дать свидетельства против его невиновности, показать, какой он ужасный лжец. Как он мог предвидеть своё грядущее положение, сокрушительный вред от того, что сам записал на память? Документируя похождения прошлым летом, мог ли он предугадать свою роковую гибель?
— Тобиас, веришь ли ты, что некоторые люди обречены, независимо от того, пытаются они исправить прошлые ошибки или нет?
— Ну, я бы сказал, мы все обречены. Просто похоже, некоторые обречены больше, чем другие, разве не так?
«Да, — думал мужчина. — Да…»
— Да, — сказал он.
Скрытые темнотой, чувствительные посетители пассажей для взрослых и общественных туалетов собирались здесь ради транса, топливом которого была похоть, они страстно желали этого — и желание бывало удовлетворено, это приближало их к совершенной жизни, о которой они мечтали, тем не менее они были не в состоянии выразить этого словами. Они склонялись на колени перед заветными щелями, их жадные рты желали наполнения, внутри их было достаточно жажды, чтобы принять любой предложенный член, их ласкающие пальцы тянулись к яичкам другого. До самого горького конца — то была их не выраженная словами мантра, заклинающая духов в действии, один вёл себя точно так же, как другой, — язык вызывал эрекцию, вкус появившейся спермы символизировал недолгую нирвану.
Этого каббалистического удовольствия искали мужчины всех категорий, некоторые из них были откровенными геями, многие другие были женаты или недавно развелись. Те, кто помоложе, начинали отвергать веру в божественное начало своего тела; таких рано сформировали родители-ханжи или непомерное отвращение к сексу, которое руководило их первичными фантазиями. Бывший футболист из колледжа забывал на поле своё прошлое нравственное величие и вместо этого воображал обнажённых соратников по команде, потеющих в раздевалках. Уединившиеся мужья, ненасытные гомосексуалисты, преследователи гедонизма, принимали это желание и теперь возвращались без сожалений о том, что заставляло их чувствовать себя исключительно живыми. Поражённые виной утешали себя главенствующей силой своей нужды, утверждали, что это совершенно нормально и можно расслабиться и снова отдаться порыву.
Внутри кабинок в пассажах и кабинок в туалетах мужчины могли мельком увидеть реальность, которую не могли найти где-либо ещё: покладистых партнёров и пассивных незнакомцев, вкус чужой, анонимной кожи, индивидуальность, которую вытесняли оргазмы. Там не было личностей — среди мужчин, которые выслеживали своих партнёров в пассажах для взрослых или в общественных туалетах, никакого утверждения индивидуальности, намёка на личную историю не было. Те, кто отдавался своему безрассудству — гомосексуалисты, одинокие мужчины, — иногда надеялись, что они изменятся, найдут настоящую любовь, остепенятся и наконец научатся сопротивляться влечению, которое ведёт их в тёмные уголки города. Другие ничего такого не думали, в большей или меньшей степени удовлетворялись обслуживающими их незнакомцами и принимали их услуги.
У него не было никакого сходства с этими персонажами, он даже не считал свои предыдущие желания чем-то по-настоящему гомосексуальным, хотя и не верил в гомосексуальность как в биологическую ошибку или в греховное дело. Для него влечение к своему полу было просто стилем жизни, противоречащим его пониманию самого себя. Конечно, он наслаждался сексом с этими разнообразными мужчинами, большинство из которых, вероятно, были гомиками, но его привязанность приберегалась для женщин (в частности, для его жены Джулии, по которой он сейчас скучал больше, чем когда-либо).
Так что произошедшее отделение от семьи было неполным. «Я люблю Джулию, я никогда бы не смог полюбить мужчину так, как люблю её. Секс и любовь, — рассуждал он, — это две разные вещи — всегда есть отличие в том, чтобы любить другого мужчину и получать наслаждение от ласки его губ». Он отказывался смотреть на это как-то иначе.
Более того, мужские формы редко его возбуждали, по его мнению, пенис никогда не мог быть таким приятным, как грудь и вагина, складки и изгибы женского тела. Оставаясь один в кабинке, он обычно выбирал на видео мужчину и женщину, занимавшихся сексом, — может быть, далее двух женщин, временами двух мужчин и женщину.
Разделяя кабинку с кем-нибудь ещё, выбирал явных геев ради их выгоды, и никогда ради своей; это была вежливость, на которую он едва ли скупился — если человек, отсасывающий ему, испытывал необходимое возбуждение, в таком случае и он испытывал необходимое возбуждение. Будучи настолько любезен, насколько это было возможно, мужчина в конце концов хотел, чтобы тот, кто обслуживал его, думал, что его нужды тоже важны — даже если это означало выбор видео, на котором двое мужчин трахались у плавательного бассейна.
— Гомосексуалисты — такие же люди, как вы и я, — однажды сообщил он ученику, который пожаловался на то, что поэзия Уитмена кажется ему нудной. — У них красная кровь, их слёзы — точно такие, как у тебя.
— Да, но почему мы должны слушать о них? Я хочу сказать, то, что парень делает с другим парнем, — это его личное дело, но пусть держит это при себе, потому что это словно грязь.
— Я думаю, ты не совсем понимаешь.
«Они никогда этого не поймут, — думал он сейчас. — Любовь — это любовь, секс — это секс, — конечный результат этого — вот что важно: как мы проявляем нашу любовь, как мы отдаём себя в сексе». Этой простой мысли неизменно, каждодневно не могли понять — в школах, в кабинетах, в особенности в церкви.
