Вернулся Вильгельм с кладбища злой — скамейку между могилами мамы и бабушки разбили вандалы.
— Это хулиганье недорослое все хамеет, — говорил он. — Ведь это ж кувалдой бить надо, чтоб скамья надвое разлетелась. Ну попадись мне такой!
Он хотел, чтобы доктор дал деньги на новую скамейку, но эта мысль отца не воодушевила. Сам он лично, сказал он, предполагает кремироваться.
Мистер Перлс сказал:
— Я вас не обвиняю, если вы не способны засыпать там, где вы находитесь. — Он слегка надсаживался, будто недослышал. — Ведь вы там имеете, кажется, Париджи, этого учителя пения? Боже, здесь, в отеле, они имеют много непонятного элемента. На каком этаже находится эта эстонка, у которой столько кошек и собак? Ее давно следует прогнать.
— Ее перевели на двенадцатый, — сказал доктор Адлер.
Вильгельм взял к завтраку большую бутылку кока-колы. По секрету орудуя в кармане, он нащупал две таблетки, пакетики под настойчивыми пальцами протерлись и поддались. Укрывшись за салфеткой, он проглотил фенафен и юникэп, но глаз у доктора был острый, и он сказал:
— Уилки, что это ты там принимаешь?
— Витамины просто. — Он сунул окурок в пепельницу на столике у него за спиной: доктор не любил сигаретного запаха. Потом выпил свою кока-колу.
— Вот что вы пьете за вашим завтраком, а не апельсиновый сок, нет? — сказал мистер Перлс. Кажется, он смекнул, что не лишится благосклонности доктора Адлера, говоря с его сыном в ироническом тоне.
— Кофеин стимулирует мозговую деятельность, — сказал старый доктор. — И действует должным образом на респираторные центры.
— Просто дорожная привычка такая, — сказал Вильгельм. — Когда едешь долго, все мозги выворачивает. И желудок и все.
Отец объяснил:
— Уилки работал с «Роджекс корпорэйшн». Долгие годы был их представителем по торговле в северо-восточном секторе, но недавно с ними порвал.
— Да, — сказал Вильгельм. — С конца войны с ними работал.
Он потягивал кока-колу, сосал лед и поглядывал на одного, на другого, большой, с сомнительным и терпеливым достоинством. Официантка поставила перед ним два крутых яйца.
— Какого рода продукцию производит эта «Роджекс»? — спросил мистер Перлс.
— Детская мебель. Маленькие креслица, стульчики, столики, санки, спортивные стенки, качели.
Это вступительное слово Вильгельм предоставил отцу. Большой, натянутый, он старался сидеть спокойно, но ужасно ерзали ноги. Ладно! Отцу надо произвести впечатление на мистера Перлса? Пожалуйста. Лично он исполнит свою партию. Чудно. Он подыграет отцу, поможет держать фасон. Главное ведь фасон. Ну и чудно!
— Я работал с «Роджекс корпорэйшн» чуть не десять лет, — сказал он. — Мы расстались, когда они захотели, чтобы я разделил район действий. Взяли в фирму зятя — новый человек. Его идея.
Про себя он думал: одному Богу ведомо, почему я обязан отчитываться за всю свою жизнь перед этой плюгавой селедкой. Никто так не делает. Только я. Другие держат свои дела при себе. Так нет же. Он продолжал:
— Объяснение, было такое, что якобы для одного человека мой район действий велик. У меня была монополия. Но настоящая причина не в этом. На самом деле они по всем статьям должны были ввести меня в правление. Вице-президентом. Подошла моя очередь на повышение, а тут появляется этот зять, ну и...
Доктор Адлер счел, что Вильгельм чересчур разоткровенничался о своих неприятностях, и перебил:
— Доход моего сына выражался пятизначной цифрой.
Как только были упомянуты деньги, голос у мистера Перлса моментально зазвенел.
— Да? В группе тридцатидвухпроцентщиков? Может, еще и выше?
Он требовал намека и цифру взял не с потолка, не просто брякнул — навязывал со сладострастием. Уф! Как они любят деньги, думал Вильгельм. Они обожают деньги! Блаженные денежки! Дивные денежки! Людям, можно сказать, плевать на все, кроме денег. Нет их у тебя — и ты пешка, пешка! Ты должен извиняться, что существуешь на свете. Срам! Вот и все. Везде одно и то же. И где выход, где выход?
Таким мыслям только дай волю. До нервного припадка можно себя накрутить. Поэтому он умолк и взялся за еду.
Прежде чем надбить яйцо, он его обтер салфеткой. Потом ложечкой дубасил (по мнению отца) больше, чем следовало. Когда счистил скорлупу, на белке угадывались пятна от пальцев. Доктор Адлер смотрел на это молча, с отвращением. Ну и сыночка произвел он на свет! Даже рук утром вымыть не может! Бритва у него электрическая, вот и обходится без воды. Невыносимый грязнуля. Только раз в жизни заглянул доктор в комнату Уилки — и больше ноги его там не будет! Вильгельм, в пижаме, в носках, на кровати пил джин из кофейной чашки, вперясь в телевизор, где шел бейсбол: «Бей! Жми! Ну! Обводи, Дюк!» Рухнул на матрас. Бамм! Кровать чуть не разлетелась. Дул джин, как воду, махал кулачищами, болел за своих «Доджеров». Омерзительно воняло грязным бельем. Возле кровати валялась пустая литровка, идиотские журналы, детективы, припасенные на часы бессонницы. Вильгельм зарос грязью, как дикарь. Когда доктор об этом заикнулся, он сказал: «У меня же нет жены, чтоб за мною приглядывала». А кто, кто, спрашивается, виноват? Нет, не Маргарет. Доктор знал точно — она хотела, чтоб он вернулся.
Кофейная чашка в руке Вильгельма ходуном ходила. Непростительно красные глаза бегали. Рывком он брякнул чашку на стол, сунул в рот окурок, зубами, что ли, прикусил, как сигару.
— Я им этого так не оставлю. Тут вопрос нравственности.
Отец поправил:
— Ты хочешь сказать «нравственный вопрос»?
— Ну и это. Надо же мне как-то защищаться. Мне обещали место в правлении. — Замечание при постороннем было унизительно, и золотисто-смугловатое лицо изменилось в цвете, побелело, потом еще гуще потемнело. Он продолжал обращаться к Перлсу, но глазами следил за отцом. — Это я же открыл для них этот район. Я могу переметнуться к конкуренту и отбить у них клиентуру. Мою же клиентуру. Тут речь идет об их нравственности — они пытались меня дезавуировать.
— И вы бы предлагали тем же людям, но уже иной товар? — Мистер Перлс недоумевал.
— А что? Я знаю, что не так в продукции «Роджекс».
— Чушь, — сказал отец. — Чушь и детские разговоры, Уилки. Ты только на неприятности нарвешься. Ну чего ты добьешься этой глупой склокой? Тебе надо думать о заработках, об исполнении своих обязанностей.
Обиженный, злой, Вильгельм ответил гордо, покуда ноги яростно дергались под столом:
— Не надо мне напоминать о моих обязанностях. Я их годами исполняю. Больше двадцати лет я ни от кого не получаю помощи ни на грош. Я предпочел рыть канавы для WPA [6], но ни на кого не перекладывал свои обязанности.
— Уилки много чего пришлось пережить, — сказал доктор Адлер.
Лицо у старого доктора было цветуще розовое, просвечивающее, как спелая абрикосина. Глубокие морщины вдоль ушей показывали, как плотно пригнана по костям кожа. Он был весь такой из себя здоровый и элегантный старик маленького роста. Белый жилет в светленькую клеточку. Слуховой аппарат в кармане. Невозможная рубашка в красно-черную полоску облекала грудь. Он обарахлялся в университетской лавке, где-то там подальше от центра. Вот уж Вильгельм не стал бы на его месте разряжаться, как жокей, хоть бы из уважения к своей профессии.
— Да, — сказал мистер Перлс. — Я умею понимать ваши чувства. Вы стремитесь бороться. В определенном возрасте начать все сначала нелегко, но хороший человек может всегда начать все сначала. Однако вы настойчиво стремитесь придерживаться дела, которое вы уже знаете, и не вступать в новые связи.
Опять Вильгельм думал: с какой стати обсуждать именно меня и мою жизнь, а не его, скажем, и его жизнь? Он бы этого не позволил. А я идиот. Весь нараспашку. Обсуждайте меня — пожалуйста. Болтаю. Сам нарываюсь. Задушевно поговорить каждый рад, но умный человек наизнанку не вывернется. Только дурак. Умный человек будет говорить задушевно насчет дурака, всего его выпотрошит и еще советов надает. Да с какой же стати? Его задел намек на возраст. Да чего уж, возраст — действительно. Такие дела.
— А покамест, — сказал доктор Адлер, — Уилки хладнокровно пережидает и рассматривает различные предложения. Ведь правда, Уилки?
— Ну, в общем, — сказал Вильгельм.
Он предоставил отцу поднимать его авторитет в глазах мистера Перлса. Канавы WPA роняли престиж семейства. Он несколько устал. Душа, неотторжимая ноша, надавила, как гиря, как горб, как нанос. Когда расслаблялся, когда, исключительно от усталости, он больше не мог трепыхаться, вдруг он чувствовал этот таинственный груз, который он вечно был обречен волочить. Для того, видно, и живет человек. Этот большой, нелепый, взбудораженный, толстый, светловолосый, резкий субъект по имени Вильгельм, или Томми, был здесь, сейчас, в настоящий момент — уж как только ни впихивал в него Тамкин понятия настоящего, «здесь и сейчас», — этот Уилки, или Томми Вильгельм, сорокачетырехлетний, отец двоих сыновей, живущий в настоящий момент в гостинице «Глориана», был назначен носильщиком груза, который был — он сам, его суть. Цена, стоимость груза ни в каких цифрах не обозначена. Но, может, он ее несколько и завысил? Этот Томми Вильгельм. Из разряда животных, склонных к фантазиям. Который принимает на веру, будто знает, для чего существует на свете. А ведь ни разу всерьез не задумался — для чего.
