– Значит дальше пёхом пойдем? – уточнил сержант.
– Я не знаю, кто пёхом, а кто как, – развел руками Борзыкин.
– Это ты специально машину сломал, чтобы на фронт не ехать? – тихо спросил шофера Тетов.
– Да вы что, товарищ старший лейтенант, да вы что! – испуганно запричитал Борзыкин, – железка она и есть железка, она когда и не захочешь, сломается.
– Эх, расстрелял бы я тебя безо всякого сожаления, – сказал Игорь, – да нести ящики некому тогда будет…
– Так что теперь на тебе как на ишаке поедем, – хохотнул Бабоа.
Так дальше и пошли.
Впереди Игорь с младшим сержантом Бхуто, потому как тот дорогу знал. Дальше – гуськом вся их группа – шесть абхазцев с веревками, пулеметом и патронами, да шофер Борзыкин с ящиками тола и гранат на обоих плечах.
Сержант Бабоа, как самый сильный – шел замыкающим.
Из маленького ущельица снова вышли на равнину.
Местность была открытая.
Слева и справа от дороги – луга с выгоревшей за лето совсем желтой травой.
Только возле угадываемой вдали балочки виднелась какая то зеленая растительность.
– До Шаумяна еще километров пятнадцать топать, – сказал Бхуто.
– Расстрелять этого шофера! – отозвался один из абхазцев.
– Расстрелять всегда успеем, – ответил Игорь, доставая флягу и прополаскивая пересохший рот, – пусть ящики до места донесет, а там посмотрим.
То что их обстреливают, они не сразу и сообразили.
Столбики пыли вдруг стали подниматься на дороге, да тоненький противный писк рикошетящих от земли пуль, дал им наконец сигнал о смертельной опасности.
– Откуда черт бьет? – выругался нагибаясь Бхуто..
– Ложись, воздух! – заорал сержант Бабоа.
И тут Игорь увидел в небе самолет.
Это был разведчик.
Фоке-вульф сто восемьдесят девять, или попросту – рама, как его называли на фронте.
Рама висела высоко.
Оттого и огонь из пулемета был не столь губительно-прицельным, как хотелось бы воздушным стрелкам.
Но шофер Борзыкин грохнул на земь оба своих ящика и с каким то поросячьим визгом нырнул в неглубокий придорожный кювет.
Абхазец – пулеметчик задрал ствол своего Дегтярева и дал длинную очередь трассирующими.
– Не трать патронов, все равно не попадешь, – крикнул Бхуто, – он и так сейчас улетит.
И был прав.
Самолет качнул крыльями и изменив курс, стал удаляться в сторону гор.
Игорь все же не удержался.
Взял из рук одного из бойцов снайперский карабин, поймал в перекрестие прицела голубые плоскости с черными крестами, и взяв небольшое упреждение, выстрелил.
– Что? Попали, товарищ старший лейтенант? – поинтересовался оживший Борзыкин.
– В тебя не промахнусь, сволочь бензиновая, – огрызнулся Игорь, – давай ящики в охапку и бегом марш!
Идти было еще далеко. …
Первый привал устроили в селении со странным названием Индюк.
До Шаумяна отсюда было десять километров, а до Асфальтовой, где по данным Дедикова был штаб подполковника Баранова, выходили все двадцать пять верст.
– Сегодня к вечеру до Асфальтовой – кровь из носа! – сказал Игорь.
– Без вьючных животных не дойдем, – возразил опытный Бабоа.
Игорь послал Бхуту с одним из местных пройтись по домам.
А пока все лежали в тени огромного пирамидального тополя и набирались сил.
Игорь достал из полевой сумки последнее письмо, полученное накануне от Раи.
Двое перед разлукой,
Прощаясь, подают
Один другому руку,
Вздыхают и слезы льют.
А мы с тобой не рыдали,
Когда нам расстаться пришлось.
Тяжелые слезы печали
Мы пролили позже – и врозь…
Прочтя стихи, Игорь задумался.
– Неужели это немец сочинил? Неужели немец?
Но для ясности Рая однозначно приписала внизу – Генрих Гейне.
Ее любимый поэт…
– Где бы был этот поэт, случись ему жить в наше время? – подумал Игорь.
Но мысли его прервал истошный крик ишака.
Игорь приподнялся на локте и увидал младшего сержанта Бхуто.
Тот тащил за уздечку небольшое, сильно упиравшееся животное.
– Теперь Борзыкина можно расстреливать. – весело сказал Бхуто, – теперь ящики на ишаке повезем.
Всю эту неделю Сталин жил на ближней даче.
Здесь легче переносилась осень.
Все-таки джигиту уже не двадцать и не тридцать лет!
Уже покалывает и порою тревожно дергает то тут то там.
А ведь бывало, в Туруханском крае – он, грузин – да по морозу то! На лыжах, да с ружьишком…
Сталин подошел к окну, выходящему на большой двор и принялся медленно перебирая шнур, подымать тяжелую темно-зеленую портьеру.
После смерти Аллилуевой Сталин не любил кремлевскую квартиру.
Замешкавшийся топтун в фуражке с васильковым околышем, поздно заметив, как дрогнули занавеси в окнах "хозяина", метнулся с середины двора под грибок.
– Смешной, – отметил про себя Сталин, пожевав рыжий ус.
Охране не рекомендовалось мельтешить под окнами, дабы не мешать вождю думать о судьбах человечества.
Иосиф Виссарионович достал из нагрудного кармана кителя свою трубку, закусил мундштук и прошлепал грузинскими чунями без задников к любимому роялю.
Сам он никогда не играл.
Но вот друг его – Андрей Жданов, тот мог!
– Надо сегодня позвонить Андрею в Ленинград, – наметил себе Сталин, – как у него сердце? Хорошо ли лечат его ленинградские врачи? Вот, кабы не была Светланка дурой набитой, поженить бы их с сыном Андрея, как бы хорошо было! Тогда бы Андрей сыграл бы на рояле – на свадьбе то!
Неслышно вошел Поскребышев.
Он стоял в проеме, сливаясь с интерьером – только блестящая лысина предательски демаскировала.
Сталин поругивал Поскребышева за эту манеру неслышно подкрадываться – потому как только сам хозяин имел прерогативу на такие привычки.
Поскребышев кашлянул в кулак, чтобы превентивно снять с себя обвинения в том, что "опять взял дурацкую манеру подкрадываться".
– Что? – односложно спросил Сталин, демонстративно повернувшись к Поскребышеву спиной.
Стоя посреди ковра, Хозяин набивал трубку и верный секретарь, адъютант, денщик и груша для битья в одном лице – в который уже раз изучал спину этого невысокого человека, отмечая про себя, что вот он какой – все еще стройный, не растолстевший. А вот носки шерстяные, пятками светившиеся из под обреза синих диагоналевых брюк, надо бы новые ему связать. Эти уже вон – штопаные. Скромен…
Скромен хозяин. Нынче опять в кабинете не раздеваясь спал – на кожаном диване, укрывшись шинелькой кавалерийской – любимой своей.
– Берия в малой приемной ждет, Иосиф Виссарионович, говорит срочное у него, – стараясь говорить спокойно и размеренно, – доложил Поскребышев.
– Ну так и что? – раскуривая трубку и повернувшись в пол-оборота, еще раз спросил Сталин.
Поскребышев вздохнул, понимая, что Хозяин нынче не в духе. И надо бы давать ему высыпаться по человечески, а то никаких даже самых стальных нервов у вождя на них не хватит – ни на врагов, ни на друзей.
– В большой приемной Михал Иваныч Калинин, товарищи Микоян и Шверник с Булганиным и еще этот молодой товарищ из Ленинграда – Косыгин, они к вам на семнадцать часов записаны.
Семнадцать часов – это был как бы "утренний прием". День вождя начинался после пятнадцати… Зато заканчивался под утро. И вечерний прием товарищей бывало случался и в три часа ночи.
Сталин помнил про это совещание. Всесоюзный староста с армянином Микояном будут представлять новые планы по организации производств за Уралом. Эх, всё это в конечном счете расплата за ошибки. А началось всё еще при Тухачевском за шесть лет до начала войны. Ох уж этот прожектер Тухачевский, сколько народных денег вылетело в трубу из-за его заоблачных идей – все эти радиоуправляемые эскадрильи, да полчища гоночных танков-прыгунцов! Теперь придется все, ну буквально все перестраивать. А это дополнительные средства. А где их взять? Опять у американцев просить? Вот и вызвал Всесоюзного с армяшкой Микояном – пусть думают!
А заодно они и какого-то перспективного хозяйственника из Ленинграда привезли – Алексея Косыгина, говорят – башковитый…
– Ну так и что? – уже совершенно обернувшись в фас, спросил Сталин.
Поскребышев еще раз кашлянул в кулак и сказал, стараясь придать лицу как можно меньше выразительности,
– Лаврентий Павлович Берия в малой приемной просит, чтобы вы приняли его вне очереди по очень срочному делу, не терпящему отлагательства.
Сталин не подал вида, что встревожился. Не любил он этих неожиданных визитов Лаврентия. Но молча махнул кистью руки с зажатой в ней трубкой, мол, приглашай, чего уж там… И отвернувшись пошлепал своими грузинскими чунями без задников в нижний кабинет.
– Сколько стоит такой костюм, товарищ Берия? – спросил Сталин вместо того, чтобы ответить на приветствие своего министра госбезопасности.
Берия был в дорогом английском костюме в тонкую полоску, что по замыслу должно было бы его стройнить.
