Может показаться, что все это слишком очевидно. Но я никогда и не считал себя незаурядным умником. В большинстве своем незаурядные умники разоряются. А как я говорил некоторые клише справедливы. Я просто взглянул на рынок, прикинул что людям надо, провел исследование и пришел к заключению. Мои магазины называются Лавка Зеленщика. Нравится? Вообще-то я даже горжусь названием. Сейчас у меня четыре торговые точки, в следующем году откроется еще две. О нас лестно отзываются в кулинарных колонках и в глянцевых журналах. Какая-то местная газета недавно хотела заполучить в выпуск мое фото, но я отказался. Я не хотел чтобы эти новости узнали из газеты. Я хотел подождать пока наступит подходящий момент, пока я закреплюсь. Как сейчас.
Джиллиан: Когда я сказала, что Оливеру пришлось туго, я это и имела ввиду. У меня есть работа, я не сижу дома, я встречаюсь с новыми людьми. Тогда как Оливер ждет чтобы все происходило само собой.
Недавно я вычитала в газете, что к браку надо относиться как к сделке. Там было написано, что романтическая любовь быстро проходит, поэтому чета должна оговорить заранее условия партнерства: все статьи и подпункты, права и обязанности. На самом деле мне это вовсе не показалось чем-то новым. Мне это напоминает старую голландскую живопись – муж и жена, бок о бок, смотрят на мир с легким самодовольством, жена иногда держит в руке кошелек. Брак как сделка – посмотрите что мы на этом выгадали. Что ж, я абсолютно не согласна. Какой в этом смысл, если любви больше нет? Какой был бы смысл, если мне не хотелось бы возвращаться к Оливеру каждый вечер?
Конечно, мы много что планируем. Как в любой нормальной семье. Дети, покупки, еда, во сколько встретить, домашняя работа, телевизор, школа, деньги, отпуск. Потом мы падаем в кровать и не занимаемся сексом.
Извините, это одна из шуток Оливера. В конце долгого дня, когда с работой были проблемы, а девочки капризничали, он говорит: «Давай просто упадем в кровать и не займемся сексом».
Мой отец – он был учитель – сбежал с одной из своих учениц, когда мне было тринадцать. Вы ведь это знали, да? Мама никогда не говорит о нем или о том, что произошло, даже не упоминает его имени. Иногда я думаю – а что если бы он не ушел? Что если бы он решил уйти, а потом передумал – вспомнил о том, что брак это сделка и остался? Подумать только сколько жизней было бы прожито совершенно иначе. Была бы я здесь сейчас? Я недавно читала книгу, написанную женщиной, – и в одном месте она сказала что-то вроде – у меня сейчас нет книги, поэтому не могу процитировать точнее – что-то вроде того, что в любых отношениях прячутся призраки или тени всех отношений, которые не сложились. Все неиспользованные возможности, позабытые выборы, жизни, которые можно было прожить, но которые остались не прожиты. Эта мысль показалась мне невероятно успокаивающей, потому что это правда, и в то же время невероятно печальной. Может это просто часть того, что взрослеешь, или стареешь, как ни назови. Я неожиданно почувствовала страшное облегчение от того, что никогда не делала аборт. Я хочу сказать – это удача – в принципе я ничего не имела против абортов, когда была моложе. Но представьте лишь – думать об этом потом. То, чего не случилось. Неиспользованные возможности, непрожитые жизни. Об этом неприятно думать даже отвлеченно. А только подумайте, как это было бы ужасно, если бы произошло на самом деле.
Вот так я сейчас живу.
Мадам Уатт: После любви остается брак, как после огня – дым. Помните? Шамфор[32]. Хотел ли он просто сказать, что брак – непременное продолжение любви, что одно не бывает без другого? Мудрость, которая вряд ли стоит того, чтобы ее записывать, нет? Может он предлагает нам прочитать это сравнение буквально? Может он хочет сказать, что любовь полна драматизма – горячая, обжигающая, беспокойная, а брак – как теплый смог, который слепит и щипет глаза. А может он хочет сказать, что брак это то, что постепенно тает – что любовь как неистовое пламя, которое сжигает все вокруг, а брак – легкий дымок, который меняет направление и рассеивается в воздухе с дуновением ветерка.
Я думаю это тоже относится к сравнению. Считается, что когда зажигаешь спичку температура выше всего в центре пламени. Это ошибка. Температура выше всего не в самом пламени, но вне его, точнее над ним. Самая высокая температура там, где пламя заканчивается и начинается дым, именно там. Любопытно, hein?
Некоторые считают меня мудрой женщиной. Все потому, что я скрываю свой пессимизм. Люди хотят верить, что, да, пусть дела идут неважно, но всегда есть выход, и когда удастся его найти, все наладится. Терпение, добродетель и своеобразное небросское мужество будут вознаграждены. Конечно, я не говорю этого прямо, но что-то в моем поведении заставляет думать, что все это вполне возможно. Оливер, который делает вид, который уверяет, что сочиняет сценарии, как то рассказал мне старую шутку о Голливуде – что то, чего Америке не хватает – так это трагедии со счастливым концом. Так что мои советы – это тоже Голливуд, а люди считают меня мудрой. Выходит, чтобы приобрести репутацию мудрого человека, вы должны быть пессимистом, предсказывающим счастливый конец. Но то, что я советую сама себе, это не Голливуд, это что-то более классическое. Разумеется, я не верю в высшую справедливость, для меня это лишь метафора. Но я верю в то, что жизнь трагична, если еще можно использовать такое определение. Жизнь это процесс, во время которого все твои слабые места неизбежно обнаруживаются. Это так же процесс во время которого выносится наказание за все ранее имевшие быть действия и желания. Не справедливое наказание, о нет, – это часть того, что я имею ввиду, говоря, что не верю в высшую справедливость, – просто наказание. Анархическое наказание, если хотите.
Я не думаю, что в моей жизни будут еще мужчины. Это то, что когда-то приходится признать. Нет, нет, не надо мне льстить. Да, я выгляжу на несколько лет моложе своего возраста, но это не такой уж и комплимент для француженки, которая за свою жизнь потратила столько денег на produits de beaute[33], сколько потратила я. И дело не в том, что это стало совсем невозможно. Это всегда возможно, в этих делах всегда можно заплатить, прямо или косвенно, – только не надо делать такое лицо! – просто пожалуй я больше этого не хочу. Ах, Мадам Уатт, нельзя так говорить, никогда не знаешь когда нагрянет любовь, это может произойти в любую минуту, вы сами нам так однажды сказали, и так далее. Вы меня неправильно поняли. Не то чтобы мне больше не хотелось, а скорее мне не хочется хотеть. Я не желаю возжелать. Я даже так скажу: сейчас я возможно столь же счастлива, как и тогда, когда желала. Я менее занята, менее поглощена желаниями, но не менее счастлива. И не менее несчастлива. Не это ли мое наказание, ниспосланное свыше богами, которых больше не существует – понять, что все сердечные расстройства – подходящее слово? – которые я перенесла, все эти метания и вся эта боль, все ожидания, все, что я делала, не имело, в конечном счете отношения к счастью, как я то полагала. Не в этом ли мое наказание?
Вот как сейчас обстоят мои дела.
Элли: Я далеко не сразу стала обращаться к ней по имени. Сначала по телефону, называла ее Джиллиан в разговоре с другими людьми, наконец обратилась так к ней самой. Она такой человек – очень собранная, очень уверенная в себе. И потом она почти вдвое старше меня. То есть, я предполагаю, что ей где-то сорок. Мне бы и в голову не пришло спросить у нее прямо. Хотя, готова поспорить, если бы я спросила, она бы ответила не задумываясь.
Вы бы послушали, как она разговаривает по телефону. Я бы в жизни не сказала кое-что из того, что говорит она. То есть, все это правда, но тем только хуже, что правда, разве не так? Понимаете, есть клиенты, которые присылают нам полотно потому, что в душе надеются, что под коркой грязи мы обнаружим подпись Леонардо и принесем им золотые горы. Да-да, зачастую вот так вот просто. У них нет никаких доказательств, у них есть только слепая вера и они почему-то думают, что реставрация и анализ картины докажут, что интуиция их не подвела. Разве не за это они нам платят? И в большинстве случаев достаточно одного взгляда, но так как Джиллиан любит собрать все доказательства, она не говорит им, что о том, на что они надеются, и речи быть не может, и так как она этого не говорит, они надеются все больше. А потом, под конец, в девяносто-девяти случаях из ста, ей приходится им сказать. И для некоторых это как пощечина.
«Нет, боюсь что нет» – говорит она.
Пауза – на другом конце провода долго говорят.
«Боюсь это совершенно невозможно».
Снова пауза.
«Да, это может быть копией утерянного полотна, но даже в этом случае речь идет о датировке 1750-м, 1760-м годом в лучшем случае».
Короткая пауза.
Джиллиан: «Хорошо, пусть это желтый кадмий, если вы так хотите, хотя кадмий открыли только в 1817. Желтая краска такого состава не существовала до 1750».
