Нажимает клавишу. "Сереженька, вы обещали позвонить, - говорит кокетливый женский голос, но человек щелкает клавишами, проматывает пленку, и уже другая женщина продолжает, - заходила в среду, что же ты, зараза, делаешь, я ж не сплю, - щелчки, шорох протягивающейся пленки, третий женский голос, пьяноватый, - прямо сейчас и приезжай, мы тут сидим, а мне без тебя ску-учно... - щелчок, и неожиданно мужской голос, деловой, - Серега, завтра моя смена в тире, не подменишь ? перезвони..."
Человек переворачивает катушки, берет микрофон, надиктовывает на свой "автоответчик": "Я уехал. Вернусь через месяц". Секунду думает, прокручивает ленту назад, диктует снова: "Я уехал". И останавливает запись.
Стягивает с вешалки старое длинное пальто из некогда шикарного "букле", подхватывает футляр и захлопывает за собой дверь.
Пустая комната.
Незастеленная постель на диване.
На буфетной доске - ряд наградных жестяных кубков.
И множество картинок по стенам - изображения стреляющих людей на лыжах. Вырванные из книг учебные рисунки, старая гравюра: охотник на плетеных снегоступах с кремневкой, положенной для прицела на рогатину, фотографии самого обитателя комнаты - лежащего в снегу, развернув лыжи в стороны, и целящегося; несущегося по редколесью с косо висящей винтовкой за спиной; стоящего на пьедестале почета под надписью "Чемпионат СССР по биатлону"...
В поезде метро футляр мешает людям, они смотрят на Игоря с ненавистью, он, извиняясь, проталкивается в угол, ставит футляр вертикально, оперев его на носок ботинка.
Глядит на свое отражение в темном зеркале дверного стекла. Длинное, в глубоких складках лицо, седые волосы, ложащиеся на поднятый воротник пальто, когда-то так выглядели художники, не настоящие, а из тех, кто копировал парадные портреты по клеткам и делал афиши к фильмам во весь фасад кинотеатра. В стекле отражение несется на фоне туннельной стены, серые тени мелькают...
Вот тень:
пятеро солдат в старой форме, еще в мундирах со стоячими воротниками, выходят из вагона, на вагоне табличка "Вюнсдорф-Москва", явные дембеля в выгнутых горбом погонах, в значках и нашивках, с дембельскими немецкими чемоданами, один из них молодой Игорь, они идут по перрону в ряд, передавая друг другу бутылку и глотая на ходу из горлышка, а навстречу движется строгий и непреклонный столичный патруль, а они идут, и Игорь клоунски отдает честь левой рукой с зажатой в ней бутылкой, патруль каменеет, а друзья спокойно проходят мимо - и вдруг срываются, несутся, как пацаны от завуча, топая тяжелыми сапогами, и вылетают на площадь Белорусского вокзала, полную старых "волг", носильщиков, командированных с колбасой и апельсинами в авоськах и дембельских неопределенных надежд на счастье.
Еще тень:
Игорь в распахнутой дубленке, под которой виден спортивный свитер с гербом, среди таких же здоровых ребят в таких же свитерах, спускается по трапу самолета, несколько фотографов фиксируют возвращение сборной, спортивные чиновники в шапках-пирожках из нерпы, по тогдашнему канону, жмут победителям руки, чуть в стороне, посмеиваясь и переговариваясь между собой, стоят четверо повзрослевших сослуживцев, и Игорь незаметно выбирается из официальной толпы, делает шаг к друзьям, один из которых, передразнивая технику биатлона, как бы вытягивает из-за спины винтовку, но в руке у него бутылка, он прицеливается горлышком в Игоря, и пятеро мчатся, бегут с летного поля, как бежали дембелями по перрону Белорусского вокзала, а длинный кожаный футляр Игорь держит осторожно, чуть на отлете.
И еще тень:
зимнее кладбище с засыпанными снегом узкими проходами между оград, холм свежей земли, вокруг открытого гроба на высокой кладбищенской тележке теснится, оступаясь в сугробы, небольшая толпа, старики в меховых шапках, женщины в платках коробом на лоб, мальчик в круглой вышитой шапочке, и в этой толпе стоит Игорь, уже седой, с тремя, не меньше, чем он, постаревшими друзьями, а серое, с выпуклым лбом и коротким, прямым и ставшим после смерти костистым носом лицо пятого из компании едва возвышается из цветов, и вот уже могильщики вытаскивают свои веревки из-под опущенного в землю гроба, а четверо, шагая рядом, уходят по белой широкой центральной аллее, среди памятников и крестов, медленно шагают, будто и не бегали никогда.
Пронеслись в тишине тени видений за стеклом - и звуки вернулись, загрохотал поезд метро, зажужжали голоса пассажиров, лицо Игоря плывет, отражаясь в темном стекле.
Представьте себе - расплывается отражение.
И плывет, отражаясь, уже другое лицо, в котором с трудом можно найти черты одного из тех, кто бежал когда-то от комендантского патруля по перрону Белорусского вокзала. Это оплывшее, круглое лицо некрасиво состарившегося человека. Тонкие и очень длинные волосы вокруг неопрятной плеши шевелит ветер, по щеке катится капля пота, рот кривится от напряжения. На зеркальной поверхности мутнеет пятно от его дыхания.
Широко растянув руки, человек несет огромное зеркало - стеклом к себе - в старинной резной раме. Дует зимний ветер, несет мелкий снег, но человек работает в одних старых джинсах, из которых вываливается широкое брюхо, и майке, прилипшей к жирным плечам. Растоптанной кроссовкой он нащупывает ступеньку на крыльцо, протискивается боком и присев, чтобы зеркало прошло по высоте, в подъезд - дверь настежь, небольшая стопка связанных веревкой старых журналов придерживает ее, "Искусство кино", 1971 год...
Из кабины мебельного фургона, у распахнутых задних ворот которого пыхтят, вытаскивая длинный павловский диван красного дерева, еще три грузчика, высовывается шофер. "Леха, - кричит он вслед уже почти скрывшемуся в подъезде человеку с зеркалом, - диспетчер звонила! Тебя какой-то Руслан ищет, понял? Сказал срочно позвонить, понял-нет?!"
Огромная пустая квартира. То, что на дикарском языке называется евроремонт. Алексей осторожно ставит зеркало на пол, осторожно прислоняет его к стене рядом с уже внесенными угловой горкой, лаковым китайским столиком, золоченым штофным креслом...
На подоконнике, подобрав красивые ноги в чулках - сапоги сброшены на сверкающий паркет, - сидит девица в длинной распахнутой шубе, наблюдает сверху за разгрузкой. Не замечая Алексея, взволнованно комментирует: "Ну, ..., ну, все исцарапают же, козлы!..".
Алексей кашлянул, она оглянулась. На красивом лице выражение глубокой озабоченности. "Позвонить, - говорит Алексей, - можно позвонить от вас?" Девица машет рукой куда-то в глубь квартиры - да звони, если надо, - и продолжает с возмущением, ища сочувствия у толстого работяги: "Мы артистке за обстановку тридцать штук отдали, ты понял, а твои уроды сейчас обдерут все!.. Я по стольнику за царапину снимать буду, ты понял?..".
Алексей молча уходит.
На мраморном полу посереди кухни, беспорядочно заставленной ящиками с надписями "Siemens" и "Bosch", стоит телефон. Алексей снимает трубку, отходит с нею к окну, набирает номер, глядя, как внизу останавливается рядом с фургоном тяжелозадая немецкая машина, выходит из нее человек в темном пальто и заводит с неаккуратными грузчиками серьезный базар...
"Русик, - говорит Алексей в трубку, в голосе его забота и странная нежность, - это я... Случилось чего?.." Слушает, выражение лица его постепенно меняется, теперь даже не заметны одутловатость и дряблость - мощные скулы очень сильного мужчины. И гигантский бицепс, и огромная кисть, в которой почти не видна трубка с короткой антеннкой...
Не взглянув на продолжающую с еще большей увлеченностью свое наблюдение нанимательницу, проходит через комнату. Останавливается перед принесенным им зеркалом, лезет в задний карман штанов, вынимает круглую резинку, автоматическим движением стягивает остаток волос на затылке в pony-tail.
Несколько секунд внимательно смотрит на свое отражение.
Видит молодого атлета - помост, широко расставленные ноги, черное трико, кожаный пояс, перетягивающий еще только намечающийся живот, и чуть вздрагивающие вскинутые руки, вознесшие над головой заметно прогнувшийся гриф штанги. И расплывчатые фигуры зрителей, вскочивших на трибунах, разинувших рты в беззвучном вопле восторга...
Видит толпу, стоящую под афишей "VII Московский кинофестиваль. "Беспечный ездок""... А вот и он в толпе в лопающейся на плечах тенниске, в длиннейших и густых кудрях, вот и элегантный Игорь, в белой куртке и белых джинсах клеш, вот и остальные...
Крепко зажмуривает и сразу открывает глаза.
В зеркале темная пустота - нет никакого отражения, ни его, ни комнаты...
Выходит из подъезда.
Толкает коленом, отодвигая с дороги, поставленный на снег диван.
Обойдя продолжающих дискуссию хозяина и работников, вынимает из фургона перегородивший проем гигантский пейзаж в тяжелом багете.
Оглянувшись и не найдя, куда поставить картину, сует ее в руки одному из грузчиков, владелец успевает подхватить другой край.
