– Не знаю…
– Странно. Ну, неважно. Они сколотили банду из боксеров, борцов, каратистов. Завидев их, люди, как правило, сразу все отдавали. Но однажды кто-то стал возражать, и они его то ли убили, то ли изуродовали. Дэн бежал за границу, осел в Испании. Мы договорились: через месяц-другой я проберусь к нему. Я взяла академку, попросила у дедушки денег и купила с помощью мамы, дружившей с женой директора «Интуриста», путевку в Барселону. За неделю до вылета Дэн позвонил и попросил захватить посылку для человека, с которым успел сойтись в Мадриде. Посылка была небольшая, но тщательно, слишком тщательно упакованная. А я же готовилась в шпионки! Понимаете? Та к вот, там, внутри, оказалось «Изборское евангелие», рукописное, с чудными миниатюрами и инвентарным номером отдела редких книг «Ленинки». О краже этого чуда сообщали по телевизору. И хоть была влюбленной дурой, я сразу поняла: если влипну, никакой дедушка-академик меня не вытащит! Я позвонила Дэну, наврала испуганным голосом, что меня вызывал следователь и спрашивал об исчезнувшем муже, поэтому надо временно затаиться, даже не звонить друг другу. Посылку у меня вскоре забрал странный парень с бегающими глазами. Он же потом приносил мне письма от Дэна и забирал мои. Потом я написала мужу, что следователь от меня якобы не отстает, и, чтобы притупить бдительность органов, надо понарошку развестись – тогда я смогу к нему приехать. Он отказался, даже обиделся, но, подумав, прислал заверенное нотариусом согласие. Я развелась и тут же выписала его из квартиры. Та к закончился мой первый брак…
– И вы с ним больше никогда не виделись?
– Ну почему же! Когда пришел Ельцин и началась настоящая стрельба с горами трупов, дело о каком-то покалеченном кооператоре прикрыли – и Дэн вернулся.
Все это время мы переписывались: он звал в Испанию, а я отказывалась под разными предлогами: сессия, болезнь дедушки, диплом… Дэн ворвался в квартиру с огромным букетом алых роз, и мы набросились друг на друга, словно два смертельно изголодавшихся хищника! Я ведь ни разу не изменила ему за все это время, хотя, как вы догадываетесь, желающих было предостаточно. Вы удивлены?
– Ну… в общем… отчасти… – замялся писатель.
– Я вас понимаю. Женская верность – такой же каприз, как и измена. Но, во-первых, я его любила. А во-вторых, в нашем роду принято менять мужей, а не мужчин. Мы провели с Дэном безумную ночь! До сих пор, когда о ней вспоминаю, у меня на теле встает дыбом каждый волосок! Кокаинисты – потрясающие любовники, пока есть деньги на кокс…
– Вы это уже говорили, – ревниво проскрипел Кокотов.
– Ах, да, извините!..В перерывах, приходя в себя от оргазмов, каждый из которых был похож на рождение сверхновой звезды, я слушала его: Дэн клялся, что безумно любит меня, говорил, что у него большие планы по продаже русского антиквариата за границу. Как заклинание, повторял: мы должны немедленно пойти в ЗАГС и снова расписаться. Я со всем соглашалась и думала только о еще одной сверхновой… А поутру, за завтраком, молча положила перед ним вырезку из газеты. В ней было про арест в Шереметьево-2 человека, пытавшегося вывезти в Испанию Изборское рукописное евангелие. Дэн все понял и долго молчал, потом тем же бесстрастным голосом, каким когда-то рассказывал нам про сансару и карму, объяснил, что в Испании попал в лапы русской мафии и у него просто не было выхода. Он упал на колени, целовал мои ноги и умолял простить!
– И вы простили?
– Нет! Я попросила его уйти. Но он ответил, что здесь прописан и останется жить со мной, пусть даже как сосед. Тогда я вызвала милицию.
– Милицию?
– А кого – не братков же?! Приехал наряд, я предъявила лицевой счет, где Дэна давно уже не было. Знаете, мне казалось, что вот сейчас он уложит весь наряд одним своим знаменитым ударом ногой в челюсть с разворота. Если бы он так и сделал, я бы ждала его из тюрьмы! Но мой чернопоясник, мой Учитель, мой зажигатель сверхновых звезд подчинился щуплым милиционерам с суетливой поспешностью трамвайного безбилетника, застуканного контролерами. И все во мне сразу кончилось. Мгновенно и навсегда…
Наталья Павловна остановилась у скамьи, присела и, достав из кармана фляжечку, снова приложилась со светской непринужденностью.
– И что с ним стало? – спросил Кокотов, хлебнув коньяка следом за своей бывшей пионеркой.
– Ничего особенного. Живет в Лыткарино, работает в ночном клубе. Играет и проигрывает. С кокаина он соскочил от безденежья, зато теперь много пьет. Несколько раз занимал у меня деньги. Пока не отдал, поэтому боится звонить, но иногда, в подпитии, присылает эсэмэски в стихах. Погодите-ка! – Она вынула из кармана алый, под цвет машины, телефон и защелкала светящимися кнопками. – Вот, нашла! Послушайте последний шедевр:
От меня не дождешься покою,
Виновата ты в этом сама,
Специально родившись такою,
Чтоб сошел я конкретно с ума!
Она декламировала, конечно, с нарочитой иронией, но Кокотов, уловив в ее голосе далекую печаль, похвалил:
– Недурно! Не хуже Вишневского.
– Что вы, гораздо лучше! Но русские люди безалаберны. Они могут воспользоваться своим талантом лишь в том случае, если талант больше их безалаберности. А такой талант дается редко. Собирать же крошечные способности в кулак, словно, кузнечиков, они не умеют.
– Почему – словно кузнечиков?
– А вы в детстве никогда не собирали кузнечиков в кулак? Вы собираете, а они выпрыгивают, вы собираете, а они выпрыгивают… Большинство людей живут именно так. Вот из меня тоже шпионки не получилось. Зачем им агент с криминальными связями? Хотя, может быть, Дэн и ни при чем. Тогда началась параноидальная дружба со Штатами. Горбачев как с ума сошел, выдал им всю прослушку в новом американском посольстве. Если такая вечная дружба, то зачем нам, мол, ракеты, танки, шпионы? Поразительно, какие идиоты оказываются иногда у власти! Похоже на судьбу красивой женщины, вы не находите?: Чем роскошнее нация, тем ничтожнее ее избранники.
– Пожалуй… – согласился Андрей Львович. – А вы, как вы потом… жили?
– Я? Весело. Меня распределили в ТАСС. Это последнее, что успел сделать для меня дедушка.
– Умер?
– Да. От инфаркта, когда разогнали его институт, чтобы открыть там филиал «Лось-банка». А потом я снова вышла замуж.
– За кого?
– За красивого мужчину!
– За очень красивого? – вредным голосом поинтересовался автор дилогии «Отдаться и умереть».
– Ага, ревнуете, ревнуете! – захлопала в ладоши Наталья Павловна. – Та к вам и надо за то, что меня тогда не заметили, променяли на ту рыжую… как ее… со смешной фамилией?
– Тая Носик… – Писатель незаметно положил руку на спинку скамьи.
– А потом еще эта ваша… Обиходиха!
– Елена… – подсказал он, и его рука по-змеиному поползла в сторону бывшей пионерки.
– Интересно, почему вам нравятся женщины со смешными фамилиями? Тут какая-то тайна. У меня есть один знакомый психоаналитик, я у него обязательно спрошу.
– Почему только со смешными? Вот у вас, например, совсем не смешная фамилия! – проговорил Кокотов в нос, и «змея» ласково коснулась плеча Обояровой.
Она вздрогнула и посмотрела на соблазнителя с веселым недоумением:
– А вы опа-асный мужчина!
Но тут телефон громко заиграл «Съезд гостей» из «Ромео и Джульетты», и она приложила трубку к уху:
– Алло!.. Да… Добрый вечер… – на ее лице появилось недоумение. – Все хорошо… Гуляю… Да, со мной… Вас!
– Меня? – изумился Андрей Львович, беря из ее руки теплый и дорого пахнущий «мобильник», внезапно забубнивший строгим, противным голосом Жарынина:
– Значит, гуля-аете?
– Да… вот… отличный вечер…
– Жду вас у себя. Немедленно!
– Но… знаете ли…
– Не знаю и знать не хочу! Синопсис готов?
– Готов.
– Захватите с собой!
Трубка отключилась. Кокотов виновато развел руками:
– Искусство зовет!
– Понимаю…
– А я вот не пойду!
– Нет, вы идите! Для мужчины работа всегда на первом месте. Мама говорит: «Труд делает мужчину человеком!» Но мы с вами непременно продолжим нашу роскошную беседу! Идите! А я еще погуляю, мне надо обдумать завтрашние переговоры с адвокатом мужа.
Изнывая от ярости, Кокотов миновал пруды и двинулся вверх по ступеням к пятиколонному ипокренинскому корпусу, горевшему в ночи всеми своими окнами, отчего неосведомленный наблюдатель мог вообразить, будто это никакая не богадельня, а богатый помещичий дом, где сегодня дают ослепительный бал. Чем ближе подходил писатель в балюстраде, тем суровее становился, готовя отповедь соавтору, который сначала шляется неизвестно где, а потом имеет наглость разговаривать с ним, лауреатом премии имени Виталия Бианки, в таком тоне.
Дмитрий Антонович недвижно сидел в кресле. Не переодевшись с дороги, он, в своей замшевой куртке и берете с пером, походил на слегка располневшего и смертельно уставшего от охоты за христианскими душами Мефистофеля. Режиссер хмуро курил, извергая клубы табачного дыма не сине-сизые, как обычно, а мертвенно-серые – словно исходили они из трубы крематория. На коленях у борца с советским кинематографом покоилась черная трость, и вошедшему писателю на миг показалось, будто приготовлена она для расправы. От этой дикой мысли он слегка замешкался, и поэтому первым начал Жарынин:
