Алекс Гарленд - Кома

— Ну да, ты согласно киваешь, потому что все, что я тут рассказываю, понятно тебе ничуть не хуже, чем мне. И знаешь, почему тебе это понятно? Потому, — продолжил я, не дожидаясь ответа, — что ты не Кэтрин. Я не разговариваю сейчас с Кэтрин, я вижу ее во сне. Фактически я разговариваю сам с собой. — Я улыбнулся ходу своих мыслей, радуясь тому, что все части головоломки постепенно находят свое место. — Ты не знаешь, что у меня за работа просто потому, что я не знаю, что у меня за работа.

— Ну ладно я, — начала Кэтрин, чуть склонив голову набок, — но ты-то, Карл, мог бы и знать, что у тебя за работа. Почему ты этого не знаешь?

— Не знаю, и все тут. Скорее всего, это из-за удара по голове. Я либо потерял память, либо…

По-птичьи наклоненная голова и задумчивое лицо Кэтрин, ее стройные ноги, почти не прикрытые моей футболкой, — все это сильно меня отвлекало, заставляло думать о том, какая она все-таки хорошенькая.

— Я вот тут думаю, — сказал я, — вполне возможно, что сейчас реальная Кэтрин беседует с человеком, сменившим меня в моем кабинете. Посвящает его в детали работы, содержания которой не знаем ни ты, ни я. Если этот человек хоть в чем-то подобен мне, он уже начал грезить тобой. Начал ощущать твой запах, когда тебя уже нет в кабинете.

— Не знаю, почему ты так говоришь, — возмутилась Кэтрин. — Вполне возможно, что реальная Кэтрин сидит сейчас у твоей больничной кровати. Вполне возможно, что она думает о тебе ничуть не меньше, чем ты о ней. И эти цветы на тумбочке — не иначе как она их и принесла.

— Приятная мысль, — сказал я, глядя на нее. — Ты — лучшее, что я увидел в этом сне.

— Спасибо, — бесхитростно улыбнулась она.

— Ну да, — кивнул я, — я как раз вспомнил кое-что еще. Ты всегда умела принимать комплименты.

Несколько мгновений мы молчали, а когда молчание было нарушено, мы уже снова были в спальне. Кэтрин раздвигала занавески, потому что настало утро.

— Так что же ты будешь делать? — спросила она.

— Что? — переспросил я и пожал плечами. — А что делают все остальные, кто впал в кому? Постараюсь проснуться.

У меня возникло нечто вроде замысла: популярное руководство по выходу из комы. Замысел сопровождался зрительным образом — впавшие в кому пациенты лежат на больничных кроватях, а сидящие рядом с ними посетители читают вслух книги, либо раз за разом проигрывают на портативных магнитофонах фрагменты музыки. Родственники, друзья, близкие знакомые — они пытаются внедрить в коматозные мозги нечто вроде катализаторов. Пытаются запустить процессы, которые в конечном итоге вырвут спящего из бездонных глубин сна.

Я поделился этой мыслью с Кэтрин, поделился за мгновение до того, как сон начал меня перемещать. Покидая ее и свою спальню и раздвинутые занавески, я сказал:

— Мне нужен катализатор.

— Какой катализатор? — спросила Кэтрин.

— Не знаю. Возможно, мне стоило бы прослушать некоторые пластинки.

— Ну так сходи в пластиночный магазин, — сказала она, что было, конечно же, прекрасным советом.

Сон начал меня перемещать… Ясное понимание того, что я сплю, придало этим фортелям пространства и времени гораздо больше смысла. Если прежде я обвинял во всем внезапные приступы амнезии и безуспешно силился понять, каким таким образом я переместился из своей ванной к дверям Энтони, теперь я расценивал такие перемещения как нормальные, хорошо всем знакомые особенности жизни во сне: сейчас ты здесь, а через мгновение уже там.

Прекрасно знакомые. По грубой прикидке я Провел во сне приблизительно треть своей жизни и значительную часть этого времени видел те или иные сны.

Итак: я знал жизнь во сне. Более того, я чувствовал себя в ней вполне уютно. Ну да, конечно же, сны кажутся нам бессвязными, лишенными всякой логики и причинно-следственных связей, выводящих из одного события другое. Но эта бессвязность кажется бессвязностью только с точки зрения яви, а в своих пределах сонный мир, как правило, вполне самосогласован. Сумбурен — да, но во всяком случае ничуть не сумбурней любого другого мира.

И теперь, когда я осознавал, что нахожусь во сне, и наблюдал за происходящим с этой точки зрения, я начал подмечать определенные подробности того, как происходит «внезапное» перемещение. Кэтрин исчезла отнюдь не внезапно, не как призрак при первых лучах рассвета. Просто ощущение, что я нахожусь в одном с нею пространстве, начало быстро бледнеть, а вместе с этим ощущением бледнел и ее образ.

То же самое и со спальней. Место, которое я видел, было по сути ощущением места. Пока я его ощущал, его же я и видел. А в процессе перемещения из одного места в другое я видел — я ощущал — оба их сразу…

Я ощущал спальню с раздвинутыми занавесками, но вместе с ней и пластиночный магазин с лампами дневного света под потолком и длинными стеллажами расставленных по алфавиту пластинок.

А затем в какой-то момент ветер разметал занавески над окном пластиночного Магазина, и ваза с цветами повисла над прилавком.

Я оказался на тот момент единственным покупателем. Все цены и названия на ярлычках были написаны от руки. Облицованные пробкой стены были сплошь увешаны красочными конвертами от пластинок и потрепанными постерами, из которых ближайшие к окну заметно выгорели.

— Вам помочь? — спросил сидевший за прилавком парень.

Я присмотрелся, не знакома ли мне часом его внешность. Да нет, вроде бы нет. Сколько я помню, у меня никогда не было знакомых, носивших волосы собранными в хвост, — не из принципиальных соображений, а просто так уж оно выходило.

— Да нет, — сказал я, — я сам посмотрю.

— Ага, — кивнул продавец, — а потребуется помощь, так сразу спросите.

— Само собой.

Он еще раз кивнул и вернулся к чтению журнала.

Я прекрасно знал, что мне нужно. Некий катализатор из области моих самых ранних детских воспоминаний. Нечто такое, что я слышал вокруг себя в то время, когда еще только начинал говорить. Самые, сколько возможно, далекие воспоминания. Литтл Ричард.

Вот только где он будет, на «Л» или на «Р»? Можно ли считать Литтл именем, или это часть фамилии?

Я решил, что нет, но все равно проверил на «Л» и сразу же наткнулся на то, что нужно. Странно вот только, что здесь же, на «Л», стояли Чабби Чекер и Фэтс Домино. Но как бы там ни было, величайшие хиты Литтл Ричарда нашлись без малейшего труда.

— А вот теперь, — сказал я, протягивая свою находку продавцу, — мне очень даже пригодится ваша помощь. Вы можете проиграть кое-что из этого?

Продавец взглянул на отобранную мною пластинку, затем снова на меня.

. — Какую конкретно вещь?

Вот уж на этот вопрос я мог ответить сразу, не глядя на конверт.

— «Гуд Голли, Мисс Молли».

Одним ловким, как у фокусника, движением продавец вытряхнул пластинку из конверта, перевернул ее на другую сторону и уронил на вертушку.

— Готово.

С той же небрежной сноровкой он поставил иглу чуть подальше начала дорожки, и музыка зазвучала буквально сразу. А вслед за ней и характерный, ни с каким другим не перепутаешь, голос Литтл Ричарда:

Во мне сразу же вспыхнула надежда. Все вышло точно по плану, музыка меня захватила. На меня обрушился поток смутных воспоминаний — о том, как я сидел на полу, глядя снизу вверх на папу, высокую фигуру, колдовавшую над проигрывателем, механизмом абсолютно загадочным и стоявшим в недосягаемом для меня месте.

Чувство ностальгии было настолько сильным, что я почти уже ожидал, что прямо сейчас и проснусь. И так бы, возможно, и вышло, не случись с песней нечто очень странное.

Не знаю уж, как могло быть такое, но музыка плавно, без швов и стыков вернулась к своему началу. Как только Литтл Ричард закончил коротенький припев, он запел его снова.

И теперь, когда я слушал этот припев по второму разу, мне показалось, что слова у него не совсем правильные. Звучали они вроде бы и правильно и все равно были какими-то неправильными.

Когда припев пошел по третьему разу, я сделал знак продавцу, чтобы выключил проигрыватель.

— Что, наслушались? — спросил он, когда музыка замолкла.

— Да, — сказал я и тут же поправился: — Нет. А там что, что-то не так с пластинкой?

— Не так? — нахмурился продавец.

— Она то ли заедает, то ли…

— Вам кажется, она поцарапана?

— Да.