Кстати, о науке; я читал статьи в газетах о немце по имени Эйнштейн и о его относительности. Это сейчас в моде, и, кажется, понимать там нечего. Я слышал, как один господин, утверждавший, будто хорошо в этом разбирается, говорил, что против фактов не пойдешь и что когда на вокзале восемь часов, то в поезде не может быть без пяти восемь, даже если он едет очень быстро. А Эйнштейн так и рассуждал. Похоже, он измеряет скорость времени по пушечным выстрелам, часам в Манчжурии и поездам, идущим во всех направлениях — от этого, в конце концов, голова кругом пойдет. Моя же система будет научной, и с помощью этой системы можно будет обеспечить себе верный выигрыш на скачках. Она будет одновременно основана на магнитных потоках, на положении планет и на статистике, а значит, если все предусмотреть, то точно выиграешь. С моей системой я отыграю все деньги, которые украли у моего отца, плюс проценты, которые натекли, а затем поселюсь в деревне, если только снова не окажусь здесь, но это уже не будет иметь никакого значения.
Если вернуться к Эйнштейну, то я слышал, как молодые люди говорили: это перевернет все принятые до сих пор представления. Но я знаю, что все повторяется, и через десять лет их младшие братья наверняка придут сюда пить кофе со сливками, и их сердца будет будоражить какая-нибудь мучительница или же великая честолюбивая цель, и относительность ничегошеньки здесь не изменит. Ведь я — философ, но никто и не подозревает, сколько может знать о мире старый официант кафе. То, чего нет, ничего не перевернет. Даже хода войны. Я провел войну здесь, помню и «готу»[27], и «Берту»[28], клиентура менялась, захаживали авиаторы и американцы, и, в общем-то, разницы не было никакой, я так и оставался официантом кафе. Этого Эйнштейн и его относительность тоже не изменят.
Если вернуться к предпринимателю, то я заметил одну любопытную вещь: он, кажется, куда более дружен с месье Бреннюиром, чем с месье Толю. Возможно, ему больше симпатичен один, чем другой, если только нет иной причины. В конце концов, я вижу в этом лишь появление у меня компании новых клиентов, верных и постоянных, что компенсирует скудость чаевых, поскольку в этом смысле наши господа не склонны к широким жестам.
В общем, они приходят, возникает публика. Приходят молодые, старики, мужчины, женщины, толстые, тощие, гражданские, военные. А я подаю им напитки. То, что я слышу, и то, что я вижу, нисколько не влияет на то, что я думаю. Я уже все повидал. То, что я слышу, и то, что я вижу, меня не касается. Я подаю им напитки и провожу вычисления. Через два-три года я закончу, моя система будет доведена до ума, и я верну состояние моего отца. После этого я удалюсь в деревню, если только не вернусь сюда, но это уже не будет иметь никакого значения.
Роэль и Бреннюир застали Вюльмара сидящим за кружкой пива.
— Терпеть не могу пиво по утрам, — сказал Роэль.
— Ваше здоровье, — откликнулся Вюльмар и опорожнил кружку.
— А я буду коньяк.
Роэль хотел его поразить, но Вюльмар и не такое видал. Бреннюир попросил кофе со сливками.
— Ну что, промариновали вас с утра по полной? — спросил Вюльмар.
Роэль решил описать, как это было, и попытался нарисовать яркую картину лекции в Сорбонне со стадом молодых ученых ослят и нескладных пташек, не забыв также субъекта, который гримасничал и пускал слюни с кафедры. Он добавлял и добавлял красочности и карикатурности, сатиричности и поэтичности. Но Вюльмар хранил гробовое молчание и сидел с умным видом, придававшим ему значительность. Роэль хотел завязать с ним дружбу, но тот с гроссмейстерской точностью отражал все его атаки. Пришлось уйти ни с чем; одно утешение оставалось — отправиться лопать чечевицу в компании полупансионеров и полных пансионеров.
— Этот парень еще не совсем съехал на фило(софии), — сказал Вюльмар. — Непонятно только, зачем он кривляется. Будто гомик.
— Не похож, — отозвался Бреннюир. — К тому же он влюблен в Терезу.
— Это ни о чем не говорит, — возразил Вюльмар.
Через паузу:
— Тебе бы понравилось, если бы он спал с Терезой?
— Ну и гад же ты.
— А что, резонный вопрос.
Бреннюир пожал плечами.
— Правда, — не унимался Вюльмар. — Чего ты хвастаешься, что Роэль влюблен в Терезу? Во-первых, в следующий раз, когда я его увижу, спрошу, правда ли это, а во-вторых, ты бы не обрадовался, если бы они вместе спали.
— Я? Мне-то что?
— Я тебя знаю. Будь твоя воля, ты не дал бы сестре заниматься любовью, пока она замуж не выйдет, бедная девочка. Как будто ей нельзя до этого немного попробовать. Я не говорю, что со мной — она меня на дух не переносит — но, например, с Роэлем. Была бы хорошая парочка. Могу себе представить…
— Хватит. Я пошел.
— Правильно. Скатертью дорога.
И удержал приятеля за рукав.
— А знаешь, что из всех девушек, которых я встречал, только с Терезой мне хотелось бы заняться любовью?
— Ты меня достал.
Бреннюир вырвал руку и с достоинством удалился.
К обеду его не дождались. Так что он съел чуть теплое рагу, читая газету, а затем выпил кофе с тошнотворным запахом.
— Сегодня было невкусно, — сказал он Мелани, которая стремительно убирала со стола.
— Пришли бы вовремя, или думаете, я буду вам отдельно готовить? — отозвалась добрая старушка-служанка.
Она его тоже достала. Он постучался в комнату Терезы. Ему ответили «войдите»; он решил все-таки войти.
— Что тебе?
— Ничего.
— Тогда зачем мешаешь?
Он сел, водрузив правую лодыжку на левую коленку.
— Ты случайно не получала письмо?
— От кого?
— От одного моего друга.
— Хочешь, чтобы я сказала, не приходило ли мне письмо?
— Именно.
— Какой же ты бываешь дурак.
— Так он тебе написал или нет?
— Кто может мне написать?
— Не скажу.
— Ну и глупо.
Он встал с важным видом.
— Напрасно нос задираешь, — сказала Тереза.
Он закрылся в своей комнате, чтобы написать сочинение о динамизме мышления[29], которое намеревался изобразить в трех пунктах. Остановился на начале второго — подвыдохся. Ему вдруг захотелось повидать в «Майе» приятелей с факультета права, которые, как и он, собирались стать составителями бумаг в каком-нибудь министерстве в надежде вести не обремененную работой жизнь и, возможно, посвятить себя Литературе.
На бульваре Сен-Мишель ему попались косматики. Пожалуй, можно перекинуться с ними парой слов. Он предложил вместе что-нибудь выпить. Ублен взял теплого молока, а Тюкден — кофе со сливками. Бреннюир заказал коньяк, чтобы их поразить. И от дел перешел к словам.
— Мы тут как-то вечером неплохо провели время с Мюро, Понсеком и другими ребятами, вы их не знаете. Поймали Понсека на известной шутке — выколотый глаз, слышали?
Косматики о таком не слышали.
— Кому-нибудь завязывают глаза и заставляют идти с выставленным вперед указательным пальцем. Ему говорят: «Сейчас ты выколешь глаз такому-то». А в это время подставку для яиц набивают смоченным хлебным мякишем. Парень пихает туда палец и думает, что и впрямь выколол приятелю глаз. Мы проделали это с Понсеком. Он потерял сознание.
— Есть отчего, — сказал Ублен.
— Славно повеселились. Пили белое винцо. Мюро и Понсек — хорошие приятели. Потом мы отправились на улицу Блондель. Славно повеселились.
Двое молчали. Бреннюир продолжал, строча, как из пулемета:
— Почему вы не пошли на медицинский? Спорим, я знаю почему? Из-за жмуриков. Я тоже жмуриков терпеть не могу. Представляете, перед тем как перенести их в анатомичку, из них вытаскивают червей, которые ползают внутри.
— Мертвых следует уважать, — сказал Ублен.
— Пф-ф! Что такое труп? Отличная пища для личинок! — заявил Бреннюир.
Тюкден слушал его без тени нетерпения.
— А что ваши, с проеденными мозгами[30]? — спросил у него Бреннюир. — Все читаете книжки этих дуриков?
— Каких дуриков?
— Дадаистов?
Винсен протянул ему книгу, на которую опирался локтями. Бреннюир открыл ее наугад и прочел:
— ДАДА — неуловимость,
Подобная несовершенству.
Нет красивых женщин,
Как нет на свете истин.
Неправда. Есть красивые женщины!
— Истины тоже есть, — сказал Тюкден.
— Как же это понимать? — спросил Бреннюир.
— Маска скептицизма. Я как Декарт: Larvatus prodeo[31][32].
— Это несерьезно, — сказал Бреннюир.
— Если бы я принимал Дада всерьез, я не был бы дадаистом, а если бы я не принимал Дада всерьез, я не был бы лейбницианцем.
— Пойду к друзьям в «Майе», — с отвращением закончил разговор Бреннюир. — Отдохну от ваших выкрутасов.
