– А правда, что эта жена у твоего отца – фронтовая?
Вовка сердился, что Алеша не отвечает ему, упорно наблюдая за своим поплавком.
– Оглох, что ли?!
Еще более удивился Вовка, когда Алеша вдруг начинал кричать срывающимся голосом, подступая к нему с кулаками:
– Вот я тебе покажу, как распугивать своей болтовней рыбу!
Раньше, чем обычно, пришел Греков вечером домой. Таня играла на террасе со щенком, Алеша еще не вернулся с Дона, а Валентина Ивановна о чем-то разговаривала через забор с женой Гамзина. Решив им не мешать, Греков прошел в свою комнату и сел у открытого окна с папиросой. Валентина Ивановна стояла у частокола к нему спиной в синем платье со шнуровкой, в белой шляпке из рисовой соломки. Греков так и не смог бы ответить, почему и теперь его все еще продолжают так волновать и эта шнуровка, и тень у нее на плече от шляпки.
Ему не видно было ее лица, но и без этого по всему, хотя бы даже по тому, как наклонила она голову, слушая Гамзину, он знал, что ей в тягость разговор с соседкой. Собственно, говорила одна Гамзина, а Валентина Ивановна слушала, взявшись рукой за столбик частокола. Раньше они только здоровались через забор, но с того дня, как Алеша подружился с Вовкой, соседка, завидев Валентину Ивановну во дворе, уже не упускала случая затронуть ее.
У жены Гамзина был такой голос, что его далеко было слышно даже тогда, когда она совсем его не напрягала.
– Очень хороший мальчик, – говорила она Валентине Ивановне.
Валентина Ивановна то ли что-то ответила ей, то ли просто кивнула. Узел волос, выглядывающий у нее из-под шляпки, колыхнулся.
– Но похож не на отца, – продолжала Гамзина. – Я, конечно, его матери не знаю, но, во всяком случае, глаза у него, хоть и черные, как у отца, но не такого разреза, а уши и совсем другой формы. У Василия Гавриловича просто крупные, а у мальчика еще и оттопыренные, как будто его часто дерут за уши. А подбородок…
И она с подробностями стала разбирать, какой у Алеши подбородок. Из ее слов получалось, что если Алеша вообще-то красивый мальчик, то подбородок у него безвольный, скорее, женский, в то время как у Грекова был твердый подбородок. И рот у мальчика тоже не отцовский, а нос почти вздернутый, тогда как у отца с горбинкой. Впервые Греков узнал, что он, оказывается, законченный казачий тип. Его же сын, по словам Гамзиной, унаследовал в основном черты матери.
– Я, конечно, ее не видела, но у меня есть интуиция.
Вероятно, она думала, что делает этим Валентине Ивановне приятное. Но самое странное заключалось в том, что Гамзина почти все угадала верно. Алеша действительно был больше похож на мать, только, пожалуй, одни глаза унаследовал от отца, хотя такие же черные были у деда по материнской линии. Нет, у деда было совсем не такое выражение, в глазах у Алеши вспыхивал совсем другой блеск, особенно когда они смеялись или же появлялся в них вопрос. С этим вопросом он и взглядывал иногда на Валентину Ивановну. Во всем же остальном жена Гамзина почти не ошиблась.
Но какое было до всего этого дело Валентине Ивановне, и почему жена Гамзина заставляла ее теперь разбирать вместе с нею, какая могла быть внешность у Алешиной матери?
Конечно, все это пустяки, жена Гамзина просто не знает Валентины Ивановны. Все же Греков попросил Таню передать ей, что он уже дома.
Через минуту на террасе послышались легкие шаги, и Валентина Ивановна появилась в двери.
– Так рано, Вася?! Сейчас будем ужинать.
Ее глаза смотрели на него, как обычно, со спокойной живостью. Только будто кто-то подсинил их под круглыми полями шляпы, как всегда, когда она надевала это платье со шнуровкой.
Ни днем ни ночью не затухают в пойме костры. Выше дымной завесы над порубленным лесом, над разоренными гнездовьями колышутся в небе стаи птиц.
В полдень отчетливей по окружности горизонта линия холмов. Ближние кажутся, от полыни, сизыми, более далекие – синими, а совсем дальние – голубыми, почти призрачными. Вровень с их сливающейся с небом волной и должна будет подняться вода, когда ее перехватит у выхода из поймы намытая земснарядами из донского песка плотина.
По дощатым мостикам, вздрагивающим на поплавках, Греков перешел с берега на земснаряд. Первый, кого он увидел, был Усман с автоматом. Значит, кроме постоянного экипажа, на земснаряде теперь находился и еще кто-то из ЗК. Тут же Греков и увидел его.
Смуглый, с вьющимися волосами, тот стоял на корме, облокотившись о перила, и смотрел вниз, где рыхлитель фрезы, подрывая песчаный откос, взбаламучивал воду.
– Здравствуйте, Коптев, – поравнявшись с ним, сказал Греков.
Тот оглянулся.
– Здравствуйте. – И. отвернувшись, опять стал смотреть на воду.
Там, где ее взбаламутили могучие лопасти и ненасытно сосала труба, она была темной, почти черной. Позвенькивая в трубах песком, она несла его на карты намыва.
Если еще минуту назад Греков мог сомневаться, знает ли Коптев о решении Автономова, то теперь уже не осталось сомнений: знает. Не вступая в разговор, Греков молча обогнул Коптева и пошел по объятой дрожью палубе земснаряда к рубке командира.
Но с командиром, приложившим при появлении Грекова пальцы к козырьку флотской фуражки, у него все же состоялся этот разговор. Взглянув из окна рубки на одинокую фигуру у перил, командир земснаряда вздохнул со строгим выражением на еще юном румяном лице.
– Хоть и не положено, Василий Гаврилович, решений вышестоящего начальства обсуждать, но, по-моему, это неправильно, что не доверяют ему. Если не он доверие заслужил, то кто же еще? А такого механика и с дипломом не найти. Как что, так и требуем его из зоны. И сегодня бы без него ни за что эту кашу не расхлебать.
И по лицу Грекова увидев, что тот не знает, о чем речь, капитан земснаряда с удовольствием стал рассказывать, как лопнула рано утром муфта подшипника на машине и как с помощью вызванного из зоны Коптева за какие-нибудь два часа удалось предотвратить простой. Слушая капитана, Греков с сомнением смотрел на его круглощекое лицо. Если лопнула муфта подшипника на главной судовой машине, то ее никак нельзя было заменить всего за два часа. Земснаряду пришлось бы простоять по меньшей мере два дня.
– Не верите?
– Не верю, – признался Греков.
И капитан, ухватив его за рукав, поволок за собой в машинное отделение. С недоумением Греков увидел там муфту, обмотанную замасленным тряпьем.
– Конечно, – пояснил капитан, – это не капитальный ремонт, но отводной канал мы, во всяком случае, успеем размыть. Все-таки выход. Нашим механикам ни за что бы не догадаться.
Уже прощаясь с капитаном земснаряда, Греков коротко оглянулся.
– До этого он, конечно…
Капитан жестко перебил его:
– Нет, он уже знал об отказе.
Выехав на шоссе, Греков еще продолжал оглядываться на одинокую фигуру на земснаряде. Как склонилась она, перегнувшись через перила к воде, так и не шелохнется. Как будто приворожила ее к себе эта взбаламученная фрезой земснаряда под откосом донского яра вода.
Водитель, который должен был после этого отвезти Грекова домой, удивился, когда тот внезапно приказал ему у длинного кирпичного здания под шиферной крышей:
– Тормози и езжай в гараж. Я потом сам доберусь.
Начальник архива принес требуемую папку и оставил Грекова в своем кабинете с панелями, окрашенными под цвет дуба. От них еще исходил запах масляной краски.
Сдержанно шелестели страницы дела заключенного Дмитрия Афанасьевича Коптева. Экономный народ эти судейские работники, думал Греков, не любят изводить государственную бумагу. На восемнадцати страницах рассказана вся жизнь человека. Да, служил, отвечает и на вопрос следователя ЗК Коптев о службе в армии. Оказывается, родился в рубашке, если и Отечественную прошел и вернулся домой только с одним ранением в ногу.
Да, но как же после этого он мог пойти на то, о чем с неумолимой точностью свидетельствовали эти фиолетовые строчки, впечатанные в тускло-желтую бумагу: «Несмотря на упорное запирательство обвиняемого и категорическое отрицание им своей вины, народный суд на основании материалов предварительного следствия, показаний свидетелей и других прямых и косвенных улик, поименованных в протоколе, установил, что хищение социалистической колхозной собственности в количестве 3112 (трех тысяч ста двенадцати) килограммов зерна было произведено им с помощью колхозной грузовой автомашины ГАЗ-АА № PK 376-20. На основании вышеизложенного и руководствуясь статьей…»
Греков закрыл папку. Он давно уже успел выучить эту статью, которой руководствовались суды, сообразуя меру наказания с мерой подобных преступлений. И никто не вправе был бы сказать, что мера наказания, избранная теперь судом, превышала меру того преступления, которое совершил ЗК Коптев. Не на десять килограммов зерна польстился, за которые по Указу люди тоже отсиживали большие сроки.
