Вот от чего я млею, поди знай почему!
Во внутренних монологах Ванда предпочитала изъясняться простыми фразами с вкраплениями простонародных оборотов, выдававших ее происхождение. К счастью для Ванды, кроме нее, их никто не мог слышать.
Лоренцо вернулся в льняной рубашке и облегающих плавках, готовый сопровождать ее в бассейн. Никогда еще у Ванды не было подобного спутника: он сосредоточивал свое внимание исключительно на ней, не заигрывал с ее подругами, ел то же, что она, вставал в те же часы, причем сохранял при этом прекрасное расположение духа. Неважно, нравилось ему все это или нет, он исполнял свою роль.
Если подвести итог: он был безупречен. Что означало, что и Ванда ничуть не хуже.
Так что она думала не о его внешности, а о его поведении: Лоренцо вел себя как профессиональный жиголо, а уж с жиголо Ванда умела обращаться. Еще несколько лет назад, столкнувшись с безупречной галантностью и вниманием Лоренцо, она заподозрила, что здесь отсвечивает голубизной. Однако сегодня почти не придавала значения тому, интересуют ли Лоренцо мужчины; если он отлично трахается, причем тогда, когда у нее возникает желание заняться любовью, то этого вполне достаточно. Чего же еще желать! И если он, как многие другие, скрывается в туалете, чтобы вкатить себе дозу препарата, позволяющего ему всегда быть к ее услугам, то что ей за дело до этого?…
Мы, женщины, умеем недурно притворяться… Так отчего бы нам не позволить им, в свою очередь, прибегать к мелким ухищрениям?
Ванда Виннипег достигла того счастливого момента своих жизненных упований, когда наконец ее цинизм превратился в своеобразную мудрость: освободившись от сковывающих ее моральных ограничений, она наслаждалась жизнью, воспринимая ее такой, какова она есть, и мужчин такими, как есть, без раздражения.
Взглянув в ежедневник, она проверила безупречно организованный ход своих каникул. Поскольку Ванда ненавидела скуку, она стремилась предусмотреть все: благотворительные вечера, посещение роскошных вилл, где отдыхали друзья из jet set,[4] массаж, открытие модных ресторанов, бутиков, костюмированные балы; здесь не было места импровизации; часы, отведенные шопингу или сиесте, были строго размечены. Весь ее персонал, включая и Лоренцо, имел копию ее расписания и должен был оказывать сопротивление светским прожигателям жизни, пытавшимся с их помощью заручиться присутствием мадам Виннипег на каком-либо обеде или вечеринке.
Успокоенная, она закрыла глаза. Однако в этот момент ее настиг запах мимозы. Она встревожилась, выпрямилась и беспокойно огляделась. Ложная тревога. Она стала жертвой собственного парфюма. Этот аромат напомнил ей, что часть детства она провела в этих местах, в то время она прозябала в бедности и звали ее отнюдь не Ванда. Никто не знал об этом и не узнает. Она совершенно преобразила собственную биографию, заставив всех поверить, что она родилась в России, где-то под Одессой. Акцент, расцвечивавший ее речь на пяти языках — так явственно подчеркивавший роковой тембр ее голоса, — способствовал упрочению этого мифа.
Вставая, она тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Прощайте, всплывающие островки прошлого! Ванда контролировала все: свое тело, окружение, деловую и сексуальную жизнь, свое прошлое. Здесь ей предстоит провести восхитительные каникулы. К тому же она заплатила за это.
Неделя протекала просто волшебно.
Они порхали с «изысканных обедов» на «восхитительные ужины», не пренебрегая «божественными вечерами». Течение бесед в этой череде дней не предвещало ничего непредвиденного, поэтому Ванда с Лоренцо довольно быстро включились в обсуждение, как если бы провели лето на Лазурном берегу: преимущества привилегированного диско-клуба, возвращение трусиков-стрингов («Забавная идея, но, не правда ли, когда можешь себе это позволить…»), «удивительная игра», когда нужно с помощью мимики изобразить название фильма («Если бы вы видели, как Ник старался, чтобы мы угадали „Унесенных ветром“!»), автомобили, работающие на электричестве («Дорогая, для прогулок на пляж это просто идеально»), разорение Аристотеля Парапулоса и, прежде всего, катастрофа, случившаяся с личным самолетом «этих бедных Свитенсонов» («Самолет с одним мотором, нет, дорогая, как можно брать такой самолет, когда есть средства, чтобы заказать специальный рейс?!»).
В последний день вылазка на яхту Фаринелли («Ну да, он король итальянского сандала, хитрец с двойной моралью, он ни с кем не считается, кроме себя») увлекла Ванду и Лоренцо в мирные воды Средиземного моря.
Женщины быстро сообразили, в чем основное преимущество такой поездки: забраться на капитанский мостик, чтобы затем продемонстрировать — каков бы ни был их возраст — совершенную пластику тела, твердую грудь, тонкую талию и ноги без малейших признаков целлюлита. Ванда проделала это упражнение с той отлично отработанной естественностью, которую мастерски умела подавать. Лоренцо — решительно, образец! — окинул ее теплым влюбленным взглядом. Разве не забавно? Ванда стяжала несколько комплиментов, что привело ее в доброе расположение духа, и в этом состоянии, подкрепленном розовым провансальским вином, она вместе с развеселой группой миллиардеров высадилась на пляже Сален, где располагался ресторан «Зодиак».
Столик для них был накрыт в тени под соломенным тентом.
— Мадам и месье, не желаете ли взглянуть на мои картины? Моя мастерская находится в конце пляжа, если хотите, я готов сопроводить вас туда.
Естественно, никто и ухом не повел при звуках этого униженно молящего голоса. Просьба исходила от старика, державшегося на почтительном расстоянии. Все продолжали смеяться, громко болтать, будто его вообще не существовало. Ему самому показалось, что фразы его унеслись в пустоту, но он все же вновь завел шарманку:
— Мадам и месье, не желаете ли взглянуть на мои картины? Моя мастерская находится в конце пляжа, если хотите, я готов сопроводить вас туда.
На сей раз воцарилось недовольное молчание, означавшее, что занудливый приставала замечен. Гвидо Фаринелли бросил недовольный взгляд на хозяина ресторана, который, быстро вняв беззвучному внушению, приблизился к старику, ухватил его за руку и, ворча на него, выпроводил.
Беседа потекла свом чередом. Никто не заметил внезапной бледности Ванды.
Она узнала его.
Несмотря на прошедшие годы, на физическое одряхление — сколько ему теперь, должно быть, лет восемьдесят? — она вздрогнула, услышав знакомые интонации.
Она с ходу холодно отбросила это воспоминание. Она ненавидела прошлое. Особенно ту его часть, что была связана с этими местами, — ее нищенское прошлое. Ни на миг, с тех пор как она ступила на этот пляж, с его песком, изобиловавшим колкой черной каменной крошкой, — сколько раз она здесь проходила! — она не вспомнила о забытой всеми поре, поре, когда она не была еще Вандой Виннипег. Потом, несмотря на ее усилия, воспоминание вновь возникло, к немалому удивлению Ванды, обдав ее жарким ощущением счастья.
Незаметно она умудрилась рассмотреть старика, которого хозяин ресторана отвел подальше, выставив стаканчик пастиса. У него по-прежнему было несколько потерянное выражение лица, как у ребенка, который не слишком понимает, как устроен мир.
О, даже в ту пору он не отличался острым умом. И это вряд ли сгладилось. Но как он был хорош!..
Она ощутила, что краснеет. Да, Ванда Виннипег, женщина с состоянием, измерявшимся миллиардами долларов, почувствовала жжение в горле, а щеки ее запылали, будто ей снова было пятнадцать…
Она безумно испугалась, что соседи по столу обратят внимание на колотившую ее дрожь, однако те были всецело поглощены беседой, орошенной розовым вином.
С улыбкой она предпочла отдалиться от пресыщенной компании и, укрывшись за темными стеклами очков, вернуться в свое прошлое.
Итак, ей было пятнадцать лет. Согласно ее официальной биографии, в этом возрасте она жила в Румынии, работала на табачной фабрике. Любопытно, что никто не догадался проверить эту деталь, которая представляла все в романтическом свете, превращая ее в этакую Кармен, вышедшую из низов. В действительности она в ту пору провела несколько месяцев недалеко отсюда, во Фрежюсе, ее поместили в спецзаведение для трудных подростков, по большей части выросших без родителей. Но если отца своего она никогда не знала, то ее мать — настоящая мать — в ту пору была еще жива; однако медики, стремясь оградить дочь от многочисленных рецидивов материнского пристрастия к наркотикам, предпочли изолировать девочку.
У Ванды тогда было другое имя, она звалась Магали. Она ненавидела это идиотское имя. Явно потому, что никто не произносил его с любовью. Уже в те годы она назвалась по-другому. Какое же имя она тогда выбрала? Венди? Да, Венди, так звали героиню «Питера Пена». Путь к Ванде…
