— Красавица! — говорит Бабрыка про церковь.
— Отремонтирована, — отмечает Светик. — Видно, денежки у них имеются.
Перед церковью они высматривают крохотное место — нечто вроде площадки. Туда и подруливают. Светик играет в переглядушки с одним молодым монашком. Тот клюет. Светик уже побаивается, не задымится ли от взглядов монашка ее новенький свитер.
— Уйди-ка, пожалуйста, — говорит Светик Бабрыке.
— Куда?
— Куда хочешь.
Монашек стоит и разговаривает с каким-то пожилым мужчиной.
— А потом пойду, — окает монашек, — к отцу Василию.
Светик слушает, стоя поодаль. Отец Василий — это тот самый, кто ей нужен.
А голос у монашка просто блеск — бархатный. И глаза черные. Светик — всего в нескольких метрах от монашка — разглядывает старинную надпись на воротах. Но монашек слишком робок. Клюнуть клюнул, а подойти не решается. Если же Светик сама подойдет, он, пожалуй, насторожится. Они такие.
Светик понимает, номер пустой: чтобы тот осмелел, Светику здесь придется простоять полгода. Не меньше. Что делает с человеком религия!
А затем Светик отправляет Бабрыку обратно. Она одна лучше справится с делом.
Машина слишком пугает монахов.
— А ты? — спрашивает Бабрыка.
— Я доберусь домой сама.
— Электричкой?
— Да.
Светик в сером свитере и в темной юбке. Она просто прелесть. У нее милое, привлекательное лицо. У нее большие серые глаза. У нее хорошая фигура.
А плюс к этому у нее Бабрыкин фотоаппарат. У нее Олино удостоверение отдела рукописей (старое, Оле уже было не нужно, и Светик выпросила). И в руках — собственный Светика чемоданчик.
Светик одна.
Некоторое время она прохаживается возле домика, что рядом с церковью. Обычный деревенский домик. Светик обращается к пожилой женщине. Та идет из церкви.
— Добрый день.
— День добрый.
Светик стоит совсем скромненькая. Совсем ненавязчивая. Одна-одинешенька.
— Чего тебе? — спрашивает женщина. — Ночевать, что ли? — И с участием смотрит на Светика.
Светик такая молчаливая, такая скромненькая. Когда Светик глядит овечкой, даже рецидивисты вспоминают далекое детство, маму и елку с игрушками. И как папа подбрасывал их до потолка.
Женщина приглашает Светика к себе, поит чаем и уступает ей на ночь свою кровать.
Кровать — это уж слишком. И Светик отказывается — она просит постелить в сенях. Потому что она любит свежий воздух.
Когда они пьют чай, Светик спрашивает:
— А вы что в церкви делаете?
— Убираюсь там. Пол тру.
— Отца Василия знаете?
— Знаю.
— Ой, как хорошо — мне ведь нужно с ним поговорить. О старых книгах. Я из Москвы приехала. Я филолог. — И Светик застенчиво просит: — Вы отведите меня, пожалуйста, к отцу Василию.
— Можно, — говорит женщина просто. — А хочешь — сама сходи.
— Все-таки будет лучше, если вы, Анна Григорьевна, меня приведете. Если обо мне скажете…
— Что сказать-то?
— Так, мол, и так — приехала девушка-филолог из Москвы. И очень хочет поговорить с отцом Василием о старинных книгах.
— О книгах. — Женщина кивнула.
Некоторое время отец Василий и Светик молчат.
Светик видит, что отец Василий стар. Стар и плох. Руки его подрагивают. А глаза влажные, будто вот-вот вытекут.
— Садись, — говорит он.
Светик садится.
— Мы посылали к вам запрос, — начинает она. — Нас очень интересуют старинные книги. Они нужны для народа…
Светик говорит бойко. И в то же время мягко. Это ведь просьба.
— Мы просим вас помочь, — говорит Светик. — Помогите нам ознакомиться с вашими книгами.
Отец Василий вздохнул. И молчит. Время остановилось — так кажется Светику. Можно сидеть, состариться, умереть сидя, а он все будет молчать и молчать.
— Документ, — говорит отец Василий. — Какой есть документ?
— Вот.
Светик извлекает удостоверение Оли — протягивает.
— Без фотографии, — говорит он.
— У нас всегда без фотографии. Мы ракеты не делаем.
Глаза у отца Василия слезятся. А руки — он рассматривает удостоверение — ходят ходуном. Старость. Но голос — всем голосам голос. У Светика даже мурашки пошли по спине от его баса. Ничего себе голосок.
— Что же вы хотите?
— Например, сфотографировать книгу.
— Какую?
— Посмотреть бы надо, отец Василий… Увидеть бы надо.
Он вздыхает.
— Это конечно. Это я понимаю… Да ведь штука в том, что крадут книги.
— Что вы!
А он молчит. Опять минут на десять, а может, навсегда. Не сдвинешь.
Светик тоже некоторое время молчит.
— Знаете, отец Василий, — подступает она к делу. — Нам ведь для науки. Нам ведь только фотокопии нужны. Для изучения.
И теперь Светик берет быка за рога. Пора. Самое время.
— Например, с одной вашей книги мы уже сделали копию. Изучаем ее. Исследуем. И теперь сама книга нам не нужна.
— Какая книга?
— Один ваш служка продал ее нам. Мы ее купили, сняли фотокопию, а теперь можем книгу вам вернуть…
— Он украл ее.
— Понимаем, что это ценность. Ваша ценность… И потому возвращаем вам…
Светик открывает свой симпатичный чемоданчик — протягивает «Житие».
Отец Василий берет книгу. Сглотнул ком — и опять ходят ходуном его старые руки.
— Пес, — говорит он тихо. Почти без укора говорит. И повторяет: — Пес.
Оба некоторое время молчат.
— Портятся люди, — говорит отец Василий задумчиво.
Светик насчет людей не говорит ничего. На ее взгляд, люди как люди. Разные бывают.
А потом она принимается за свое:
— Мы, отец Василий, даже не просим книги на день-два.
— А?
— Мы просим сделать фотокопию. Здесь же. На ваших глазах. Не вынося книгу ни на минуту.
Он говорит:
— Может, у меня, дочка, не такие уж ценные для вас книги. Иди смотри.
Он встает с трудом.
Он ведет Светика в дальнюю комнату — там аж четыре сундука. У Светика захватывает дух, когда он откидывает первую крышку. Сундук полон на две трети. Старинные переплеты. Тиснение. Уголки книг отделаны под золото. Все это глядится как сокровище.
— Ой! Ой! — вырывается у Светика.
Отец Василий говорит:
— Один пока осмотри. Другие открывать не стану… На первый раз вам хватит.
— Я осторожненько. Не волнуйтесь, — говорит Светик.
Светик и в самом деле не дышит. И голова кружится. И в коленях слабость — надо ж так!.. Светик перебирает книги одну за другой.
— Список? — спрашивает Светик.
— Перечень, — кивает головой отец Василий.
Список приколот к крышке сундука. Светик тут же аппарат в руки — щелк! И еще раз. Для верности — щелк!.. На батюшку электровспышка производит, видимо, не самое сладкое впечатление. Он морщится. И трет глазки. А потом уходит.
Вместо него появляется Анна Григорьевна. Сидит поодаль и не сводит со Светика глаз. Могла бы и не сидеть.
Светик роется в книгах. С уважением. И вдруг… Светик не верит своим глазам. Она всматривается.
Она опять и опять всматривается. Она ведь еле-еле разбирает буквы. И тем не менее Светику удается прочитать. «КНИГА ПЕЧАЛЕЙ И РАДОСТЕЙ».
— С этой книги я сниму фотокопию, — объясняет Светик, хотя это объяснение лишнее. Потому что Анне Григорьевне все едино. С этой, значит, с этой.
Светик начинает щелкать — страницу за страницей. При первых вспышках Анна Григорьевна потихоньку крестится. Потом привыкает.
У Анны Григорьевны Светик и заночевала. Но заснуть сразу не смогла — ночь, тишина, а Светика распирает радость. И что-то еще. Этому и названия нет.
Она ложится, а потом опять встает. Не может спать. И говорит Анне Григорьевне, что пойдет прогуляется.
— А не боишься?
— Нет.
Светик идет по окраине деревни — ночь и луна. На душе покой. Вся энергия Светика улеглась, как будто и нет жизни. Не хочется ни деятельности, ни денег, ни суеты, ничего.
— А-ууу! — кричит Светик, проходя вдоль оврага. И тут же эхо: ууу! — с самого дна оврага.
Светик подошла к его окнам. Как все просто. Как все спокойно!.. Сидит ее чудачок и что-то переписывает. Трудится.
Светик входит.
— Здравствуйте, — говорит она.
И сразу же показывает ему книгу. Фотокопию то есть. Всю прошлую ночь ее делала. Тоже трудилась.
Каратыгин берет книгу — он как стоял, так и сел. Только губами шевелит.
— Не… не… не может быть.
— Что, — спрашивает Светик, — что не может быть?
А он все не приходит в себя — остолбенел. Светик не удивляется. Она же знает, что у него не все дома. Он шевелит губами — смотрит, не отрывается. Потом чуть ли не бегом к телефону.
— Олег! Олежка!.. Радуйся!
И он сообщает какому-то олуху (видимо, фил-олуху), что такая книга есть, существует, и более того — он, Каратыгин, сию минуту может ее приобрести.
