- Было объявление по телевизору. Я послала фотографию, и меня пригласили. А мамка - ни в какую... А папка - молчит. А мамка кричит: не смей. Они не понимают, что есть такая профессия. Им все кажутся всякие глупости... Наслушались...
Корытин не сразу сообразил, о чем речь, настолько это было неожиданно. А поняв, он чуть отступил, пропуская вперед себя крестницу и оглядывая. Она была хороша: высокая, статная, с милым лицом, в молодой, цветущей поре. Но то, о чем она говорила, было и для Корытина неожиданным и диковатым.
- А кому ты фотографию посылала? Откуда вызов? Какой город?
- Я по адресу посылала. Я покажу тебе, крестный.
- Покажи. Я погляжу.
Они уже подошли ко двору.
- Только не давай мамке. А то она все порвет.
Перед домом, за решетчатым штакетным забором, яркий палисадник красовался цветочными грядами, клумбами: анютины глазки, крупные, в ладонь, ромашки, синие васильки, бархотки, кусты алых и кремовых роз. Сразу было видно: здесь невесты живут.
За палисадом - крепкие ворота.
- Не отдавай мамке. Ладно? Пусть у тебя будет.
Ворота распахнулись.
- Крестному еще голову забей! Здорово живешь, кум. С приездом тебя. Проходи, - приветствовала гостя хозяйка и тут же дочерью занялась:- Тебе сказано было: забудь! Голову сверну, как куренку! В погреб посажу, под замок, и не выпущу! Учат дураков, не научат. Артистки нашлись, модельницы! Одна намоделилась, не ныне завтра на кладбище понесут.
- Я вовсе не собираюсь за границу. Я - в наш город, в Ростов. Я буду работать!
- Замолчи! Овечка глупая... Зарабатывальщица... Сиди где сидишь!
- Правильно! Лучше сидеть! И драные чулки да колготки штопаные носить! Да чирики! Чтобы все смеялись...
Девушка заплакала и убежала в дом.
Во дворе сразу сделалось тихо.
Стоял у ворот Корытин, рядом - хозяйка, а две ее младшие дочери испуганно глядели на них.
- Растишь, растишь этих детушек... - горько проговорила мать. - На свою голову... Прости, кум, что так встречаем, - со вздохом обратилась она к Корытину. - А вы чего встали? - спросила она у дочерей. - Не знаете дела?..
- Погоди, - с улыбкой остановил ее Корытин. - Дай хоть поздороваюсь с ними да погляжу.
Девчушки были славные, тоже - в отца: рослые, светловолосые, с разницей в два ли, три года.
- Гостинца вам не привез, - извинился Корытин. - В машине - жарко, конфеты расплываются. Возьмите, купите чего надо. Поделите на троих, не подеретесь? шутливо спросил он, протягивая полусотку.
- Поделим, крестный! - радостно ответили девочки. - Мы купим...
- Покупайте чего хотите... - отмахнулся Корытин.
- Коз да корову не забудьте перевстренуть, покупальщики... - напомнила им мать.
- А Степан где? - спросил Корытин.
- Баню топит...
- Топлю... - подтвердил Степан.
Он стоял за воротцами база, все видел и все слышал.
- Стоит как столб! - возмутилась жена. - Молчит! Вроде он - сторонний. Тут замрачается ум, - пожаловалась она. - Про Кирееву дочку не слыхал, кум, бригадира нашего? Тоже вот такая, нотная. Я не я - буду зарабатывать. Все мыкалась за тряпками, за границу ездила. Возит, продает, снова едет. А потом ее чуть живую привезли. Да еще, спасибо, братья ездили, вызволяли. Какая девка была... цветок. Ныне - на смертной доске. Мать рядом с ней в дощеку высохла, во слезах...
- Ладно... - стал успокаивать ее Корытин. - Не забивай голову прежде поры. Я погляжу на бумаги, позвоню, разузнаю. Ты на нее не шуми, она - взрослая. Тоже про жизнь думает. Поспокойней надо.
- Какой тут покой, куманек. Ночи не сплю, стерегу. Вдруг убежит.
- Не убежит. Только не шуми. Сговоримся.
Крестницу он тоже успокоил, посидев возле нее недолго в доме. А потом ушел в баню, отмывал дневные пыль и пот, а когда вернулся во двор, там было тихо и мирно.
Солнце село. Небо, его высокие облака, догорали алым. Пахло жареной рыбой.
- Степан, - спросил Корытин, - ты когда ловил, где?
- Он наловит... - хмыкнула хозяйка и добавила горделиво: - Девки у меня на все руки.
- Рыбачат? - удивился Корытин.
- Еще как... До зари летят. И будить не надо.
Сели за ужин. Хозяева расспросили о старшем Корытине, повздыхали, поохали.
- Не ко времени слег, не ко времени... - сказал Степан.
- А то бывает болезнь ко времени, - фыркнула жена. - Доумился. Она тебя спрашивать будет, болезнь.
Так было всегда в этом доме: хозяин - мужик рослый, телом большой, в кабину трактора с трудом умещался, говорун не больно великий; зато хозяйка не помолчит, сыпет и сыпет. Как и ныне:
- Болезнь, она... С ней судиться не будешь. Тоже бегаем до поры, а годы... Там - колет, там - нудит. Некогда по врачам ездить, а то бы...
Корытин в охотку похрумкивал жареными карасиками, девок хвалил:
- Ну и рыбачки... Кормилицы. Чего отцу с матерью не жить!
- Только и надежа на карасиков, - вздохнула хозяйка. - В январе получили двести тысяч - и все. Как хочешь, так и живи. Лишь ведомости пишут в конторе. А чего там пишут, и когда мы эти деньги увидим...
- Обещают после уборки, - сказал Степан. - Мол, зерно продадим...
- Брешут! Не будет никакого зерна! - решительно ответила хозяйка.Разворуют, растянут, на нет сведут. Суслачины... В прошлом году та же песня была: зерно, подсолнушек продадим... А чего увидали?
- Сушь... - коротко оправдывался хозяин. - Да еще черепашка напала да жук-кузька.
- Этих кузек да черепашек, им - счету нет. Кузька... - желчно процедила супруга. - Как уборка зайдет, эти кузьки да черепашки со всего белого света летят. Машина на машине... Лишь отъезжать успевают. Кузьки... Все подберут. Нам лишь азадки оставят. Дуракам. Вот и живи карасиками.
Хозяйка всегда была говорливой, но нынче в словах ее прорывалась нешуточная боль. Перед гостем она сдержалась, стала потчевать:
- Кушай, кум, кушай. Помажь сметанкой карасиков. Девчата мои со сметанкой любят. Потому и гладкие, как репки.
Девчата лишь посмеивались. У них нынче был свой пир: пластмассовая бутыль фанты, какие-то сладости в ярких обертках. Успели сбегать купить. По возрасту разные, они были похожи статью, светлыми волосами - сразу видно, что одного гнезда.
- Девки что надо... - похвалил Корытин. - Тем более рыбачки.
Хозяйка улыбнулась: как матери не гордиться! Но потом, когда отужинали и сидели сумерничая, она сказала:
- Девчат своих не корю. Везде помогают. Но вот как их до ума довести. Ты успел своих выучить, - позавидовала она.
- Учится еще, - сказал Корытин о сыне.
- А наши вовсе лишь оперяются. Одну лишь учим. Ей суем и суем. Ито недовольная, - вспомнила мать слова старшей дочери о драных колготках. - Ну и что, если подштопано. Это разве позор? А тут еще двое! Вшколу не знаешь как собрать. Мамка, у всех - куртки! Мамка, у всех - костюмы! На какие шиши их брать? К свекрови бежишь на хлеб занимать. Стыду...
Корытин молчал, оглядывая просторный двор, сараи, базы. Хозяйка, словно поняв его, сказала:
- Конечно, джуреки не грызем. Две коровки. Но ведь и нас шестеро, со свекровью. Бычков держим, поросят, козы... Но все - лишь на прокорм, на базар нечего отвезть. Раньше пух был в цене, платки. Девчата мои вяжут как огнючки. Ныне - хоть даром отдавай. Не берут. А где копеечку взять?.. Кормиться мы кормимся. Огород хороший. Картошки, капусты, закруток на весь год хватает. Но без копеечки тоже нельзя. Сами пообносились... Двести тысяч в январе дали. И все. Лишь ходит на работу, обувку рвет. Добрые люди...
- Ну, хватит... - остановил речи своей хозяйки Степан. - Иди...
- Вот и хватит. - Она будто послушалась его, поднялась и пошла, но напоследок бросила: - Люди цветут, а мы...
- Замолчи! - прикрикнул Степан неожиданно резко.
Его услышали дочери, смолкли. К ним и ушла хозяйка, принялась им что-то вычитывать. А хозяин, словно лишний пар спустив, сказал задумчиво:
- Туда-сюда кидаешь умом. И везде, парень, - решка.
- Вы перед другими еще козыри, - возразил ему Корытин. - Другие колхозы разве сравнить? У них все порезано, коровьего мыка нет, стены доламывают.
- И мы того не минуем, - твердо ответил Степан. - Вот-вот зашумим: спасайся кто как может. Мы вниз летим, но пока за ветки цепляем штанами да рубахами, а ветки кончатся - тогда ой как загудим.
Он помолчал, а потом неожиданно улыбнулся, вспомнил:
- Мы когда переехали сюда из Кумылги, прямо не верили: чудо какое-то. Каждую неделю - выходные. В клубе - концерт, артисты приехали. А хочешь, в город поезжай, в цирк, на своем автобусе. И все - бесплатно. На стадионе соревнования, тренировки. Я в городки играл. По области всех побивали.
Он сидел большой, чубатый, ручищи - могучие, для таких городошная бита игрушка. Корытин помнил, как одним ударом сбивал Степан фигуры. Ахнет - и смел. Ахнет - и новую ставь.
И вдруг этот богатырь пожаловался негромко, оглядываясь на жену:
- Ну, не могу я воровать. Понимаешь, не могу.
Но жена услышала:
- Надо у людей учиться, а не слезы точить. Техника - в руках. Люди при технике...
