– Перестань, – все-таки одернула Анна Константиновна, а сама увидела Наташу пять лет назад – как на любой зов прибегала к безнадежно больным ее родителям: сделать ли укол, поставить банки или горчичники, и как шуточками-прибауточками заставляла их сквозь невыносимые страдания посветлеть лицом.
Наташа тем временем углядела чеканку:
– Откуда?
– От сослуживцев на память. Нравится?
– Вообще-то на стенку повесить сгодится, – подумав, небрежно отозвалась Наташа.
– Хочешь, подарю?
– Скажете тоже! Кто ж дареное дарит? К тому же нам с Димкой теперь не приобретать надо, а распродавать имущество. Всякую там, знаете, движимость и недвижимость. – Она слегка сбилась с тона.
Анна Константиновна заметила. Не достелила постель, которую начала было стелить, обернулась обеспокоенно:
– С чего это?
– Да так... – Наташино лицо подозрительно зарозовело. – Охота к перемене мест возникла у нас с Димкой.
– Ты серьезно говорить можешь? – Анна Константиновна почувствовала недоброе, разнервничалась.
– Могу. – Наташа сделала над собой явное усилие и выпалила: – Уезжаем мы с Димкой. На Сахалин. Мама зовет.
Вот так. При маме почти сиротой жила, без мамы выросла, человеком стала, а стоило той кликнуть – готово дело, на крыльях летит. Что-то было в этом для Анны Константиновны несправедливое и обидное, горло сжала спазма, и сказать она ничего не могла.
– Мы не насовсем...
«На сколько же?» – хотела спросить Анна Константиновна, но голос не слушался. В горле жалобно хлюпнуло, и она судорожно глотнула.
– Нет, вы сядьте, – Наташа потянула ее за руку. Понятно теперь, отчего она сегодня такая – чересчур уж бойкая. Не знала, с какой стороны преподнести неприятную новость.
Как ни старалась, все равно оглушила. В груди у Анны Константиновны словно жесткий ком неудобно, поперек, застрял и никак не поворачивался, не давал свободно вздохнуть. Она слышала Наташин голос глухо, сквозь шум в ушах, но в общем-то понимала, что ей втолковывают: насчет нынешней зарплаты, на которую не проживешь, ребенка, которого нельзя по этой причине завести, кооперативной квартиры, которую задумали купить... Да и свет, объясняла Наташа, повидать охота, пока молоды. «Мы не за длинным рублем, вы не думайте...»
– ...И мама все-таки там.
«Не очень-то раньше ты ей была нужна», – чуть не сорвалось с языка: от обиды и огорчения не то может сорваться.
– Что ж теперь рассуждать, – пробормотала она, сдержавшись.
– Мы уже все оформили. Димка за билетами на самолет поехал.
– Уже?! – только теперь Анна Константиновна рассталась с надеждой. – Значит, все? – спросила совсем упавшим голосом.
Наташа вскочила, обняла за плечи, прижалась головой к голове, щекоча Анне Константиновне шею своими легкими длинными волосами, пообещала:
– Я вам часто писать буду!..
Анна Константиновна замерла, не шевелилась, боялась даже убрать с шеи щекочущие волосы, чтобы подольше так побыть – голова к голове с Наташей...
Весь тот день для Анны Константиновны пропал. Ни толком комнату убрать не смогла, ни тем более в прачечную сходить: совсем руки опустились. За книжку хваталась, телевизор ни с того ни с сего включала, но слова и звуки шли мимо. Словно ураган через нее, по ней пронесся и все, что было живого, под корень смел. Только одно и осталось – непроходящее, горькое чувство своей, теперь-то уж точно, никому ненужности.
Как потерянная бродила по пустой квартире из угла в угол или сидела перед окном, не видя сверкающего солнцем и небесной синевой апрельского дня, или вдруг ложилась на кровать прямо поверх покрывала и лежала без всяких мыслей. Потом, будто опомнившись, принималась себя уговаривать: ничего страшного не произошло. Все живы-здоровы. Три года срок небольшой. Пятьдесят пять – и те в один миг проскочили. И жили они с Наташей – напомнила себе – вовсе не общей жизнью, так что тем более. Наташа ей ничего не должна, чтобы в расчет еще и ее переживания брать... Надо только привыкнуть. Неизбежно же так, когда случается плохое: словно все, что имело в тебе свое устойчивое и покойное место, болезненно сместилось. Как при землетрясении смещаются, корежась, пласты земли: хаос, обвалы, не узнать ничего, не найти того, что несколько секунд назад стояло, казалось, вековечно. Нужно время, иногда немалое, расчистить развалины и привыкнуть к новой, такой же обманчивой незыблемости...
Анна Константиновна подумала, что об этом можно написать стихи. Эта счастливая мысль подняла ее с постели. Образ показался необыкновенно свежим и оригинальным. Удивительно, что никто не догадался его использовать. Она испытала знакомое воодушевление, какое приходило к ней обычно в минуты озарения, предчувствия поэтического открытия... Воодушевление редко длилось долго и еще реже рождало ожидаемый стих. Чаще же быстро гасло: либо образ и мысль при ближайшем прикосновении оказывались неоригинальными и несвежими, либо, сколько ни ворошила слова, ритмы, рифмы, сколько над ними ни билась, они не желали складываться в свежие и оригинальные стихи (как сама их понимала).
Она поспешно записала: «Катастрофа в жизни, землетрясение, смещение». Посидела, подумала, добавила: «Балки, стропила вкривь и вкось...» Хотелось найти и первую строчку будущего стихотворения, от первой строчки многое в стихах зависит, в ней, по убеждению Анны Константиновны, заключалась будущая удача или неудача, но утомленный мозг не желал подсказывать то, чего она от него ждала. Полчаса, .наверно, билась, пока не почувствовала вдруг головокружение и тошноту. Всполошилась: не захворала ли?!.. Это уж вовсе ни к чему. Она панически боялась болезней: и вообще не привыкла, а больше потому что – кто за ней будет ухаживать?
Она с опаской прислушалась к себе, к растекающейся внутри слабости, стараясь угадать, какая это окажется болезнь, и тут сообразила, что просто-напросто голодна, позавтракать забыла, и, взбодрившись, пошла скорей на кухню.
Пока готовила, а потом ела и продолжала в это время так и этак примеривать слова для первой строчки стиха, все в ней улеглось и печально стихло. Как ни грустно, а – не горе. Не сравнишь с настоящим – смертью мамы и папы, например, когда и за год не сумела прийти в себя, привыкнуть к опустевшей, без живых голосов, комнате и к тому, что это – навсегда и другого не будет.
...А в следующие несколько дней, до самого отъезда Наташи и Димы, унывать было некогда. То бегала для них за продуктами, то раздобывала картонные коробки да три раза ездила на Полянку, в польский магазин «Ванда», пока не купила того, что просила Наташа: прессованную пудру и какие-то «тени», а кроме того – по собственной инициативе – еще и шампуни для мытья головы, за что Наташа благодарно ее расцеловала, а Анна Константиновна честно призналась, что для себя ни за что бы не стала мучиться.
Напоследок решила испечь ребятам в дорогу бисквитный, по маминому рецепту, пирог с яблоками – единственное, что умела печь. Того не сообразила, что в дорогу, на самолете, бисквит ни к чему, лишняя тяжесть. Обернула в пергаментную бумагу, обкрутила бечевкой и, радуясь своей догадливости, торжественно понесла. Наташа сказала «спасибо», но не преминула заметить, что теперь-то их с Димкой багаж наверняка превысит все дозволенные Аэрофлотом нормы и штрафа не избежать. Анна Константиновна оценила шутку, находчиво ответила в том духе, что много лишнего набрали, можно ради пирога и выкинуть. И не видела, как после ее ухода терпеливый Дима вконец извелся, пытаясь уместить требующий нежного обращения подарок то в одну, то в другую сумку, пока не выложил его на стол в качестве угощения пришедшим проводить их товарищам, из Наташиной больницы и из его СМУ, где прежде работал шофером.
На аэродром Анна Константиновна не поехала, и без нее охотников набежало с избытком, а простившись уединенно в передней, пошла домой, неся на щеках поцелуи и взбадривая себя тем, что по телевизору сегодня начинается новый многосерийный телефильм. На завтра тоже намечено дело: автобусная экскурсия по Москве.
Телефильм оказался затянутый, нудный и, при всей преданности и доверии искусству (много надо было авторам или актерам постараться, чтобы она совсем ничего не нашла, что ей бы понравилось), Анна Константиновна заскучала, скулы заломило от зевоты. Выключать телевизор, однако, не стала, не теряя надежды, что, может, дальше как раз и начнется интересное. Сидела перед экраном, бродя мыслями далеко от происходящих на нем событий, какие никогда не случаются в жизни, и от героев, которых в жизни тоже днем с огнем поискать. Хотя, конечно, ей было известно про условность и обобщающие цели искусства. Но не настолько же?!
...Подумать только – на Сахалин поехали! Легко поднялись и умчались на край земли. Не в отпуск, не погостить, это еще можно понять, а дом бросили! Пусть не' навсегда, хотя – кто их знает? Привыкнут, приживутся, возвращаться не захотят? Такое тоже случается, хотя не укладывается в голове. Сама Анна Константиновна и в мыслях никогда не имела куда-нибудь уехать из Москвы, где родилась, научилась ходить по земле. Хорошо ей тут было или плохо. И счастья не много в Москве нажила, может, в другом месте и ей бы кусочек достался?.. Не угадаешь.
