Это было всего один раз. Больше не надо. Зачем? Никакого удовольствия она не получила. Время от времени она помогала ему рукой; когда он плакал, давала грудь. А спустя месяц плоть его наконец перестала напрягаться.
Пришло время снимать бинты с рук; оказалось, даже процесс заживления прокручивается в обратную сторону; пришлось их снова забинтовать. Он больше не просил у нее грудь. Дженни считала, что он стал видеть сны, которые снятся рыбам. Он уже как бы вернулся в лоно матери, лежал посреди постели в позе плода, подтянув колени к груди. И не произносил больше никаких звуков. Однажды утром его маленькая ножка дернулась раз-другой, как будто пинала что-то. И Дженни явно ощутила внутри себя мягкие толчки. Срок, конечно, маленький, но она не сомневалась: зачатая в ней жизнь скоро заявит о себе.
Спустя немного времени Гарп перестал брыкаться. Правда, он все еще дышал: наглядный пример приспособляемости человеческого организма. Но ничего не ел; приходилось кормить его внутривенно, так что он снова обрел своего рода пуповину. Дженни с беспокойством ожидала конца. Будет ли напоследок отчаянная борьба, наподобие той, что ведет стремящийся к совокуплению сперматозоид? Или защитная оболочка сама собой исчезнет и обнаженная яйцеклетка будет тихо ждать своей смерти? И разделится ли в конце душа маленького Гарпа? Но Дженни не довелось увидеть последней стадии. Техник-сержант умер в один из ее выходных дней.
„Иначе не могло и быть, — писал Гарп. — Она бы его так просто не отпустила“.
„Конечно, когда его не стало, во мне что-то шевельнулось, — писала Дженни Филдз в своей знаменитой автобиографии. — Но ведь все, что было в нем лучшее, сохранилось во мне. Прекраснее не придумаешь: он продлил свою жизнь единственно возможным способом для него, я забеременела единственно возможным способом для себя. И пусть другие считают мой поступок безнравственным. Это лишний раз доказывает, что у нас мало кто уважает права личности“.
Шел 1943 год. Скоро беременность Дженни стала заметна, и ее уволили с работы. Разумеется, ее родные не удивились, ничего другого они и не ожидали от нее. Дженни давно уже отчаялась найти понимание родителей. Она бродила как тень по длинным коридорам родного гнезда в Догз-хеде, впрочем вполне довольная собой. Ее невозмутимое спокойствие внушало им тревогу, и они перестали ее терзать. А Дженни просто была счастлива, она только забыла придумать имя для будущего младенца, хотя все ее помыслы были заняты исключительно им.
Это обнаружилось, когда родился прекрасный мальчишка девяти фунтов[3], а Дженни не знала, как его назвать. Мать спросила имя малыша, но Дженни, только что отмучившись и приняв снотворное, была не слишком разговорчива.
— Гарп, — коротко сказала она.
Ее отцу, обувному королю, показалось, что она икнула, но мать шепнула ему:
— Она говорит, его зовут Гарп.
— Гарп? — переспросил он. Они все-таки надеялись выведать у дочери, кто отец ребенка. Дженни, разумеется, на этот счет оставила их в неведении.
— Спроси у нее, это имя или фамилия сукина сына? — сказал на ухо жене отец.
— Это имя или фамилия, дорогая? — спросила мать.
Дженни почти спала.
— Гарп это Гарп, — сказала она. — И все.
— Мне кажется, это фамилия, — сообщила мать отцу.
— А как его зовут? — сердито спросил отец.
— Не знаю, — пробормотала Дженни. И это была чистая правда.
— Она даже не знает его имени! — взревел отец.
— Ради Бога, доченька, у него ведь должно быть имя, — примиряюще проговорила мать.
— Техник-сержант Гарп, — ответила Дженни Филдз.
— Какой-то паршивый солдат, я не сомневался, — негодовал отец.
— Техник-сержант? — переспросила мать.
— Т. С., — ответила Дженни Филдз. — Т. С. Гарп. Так зовут моего мальчика. — И с этими словами она заснула.
Отец Дженни был вне себя.
— Т. С. Гарп! — разорялся он. — Что за имя для ребенка!
— Это его имя, — сказала ему на другой день Дженни. — Его собственное замечательное имя!
„Ходить в школу с таким именем было одно удовольствие, — писал Гарп. — Учителя спрашивали, что означают инициалы. Я пытался объяснить им, что эти инициалы ничего не значат. Но они не верили. Тогда я говорил: „Вызовите маму и спросите у нее“. Они так и делали. Старушка Дженни приходила и вправляла им мозги“.
Вот так Т. С. Гарп и осчастливил мир своим появлением; рожденный хорошей медсестрой с независимым характером и маленьким башенным стрелком — его последним выстрелом.
2 В КРОВАВО-ГОЛУБЫХ ТОНАХ
Т. С. Гарпу всегда казалось, что его уделом будет ранняя смерть. „Думаю, не ошибусь, если скажу, что мне, как и отцу, свойственна тяга к краткости, — писал он, — попадаю в цель с одного выстрела“.
В детстве Гарп благополучно избежал нависшей над ним опасности заточения в школе-пансионе для девочек, где его матери предложили место старшей медицинской сестры. Дженни Филдз вовремя предугадала ужасные последствия, грозившие ее сыну, согласись она на эту работу (ей с ребенком предложили квартирку в спальном корпусе девочек): с самого детства Гарп видел бы вокруг себя одних только женщин. Ей представлялись первые сексуальные потрясения сына, например распаляющие воображение сцены в комнате-прачечной, где ученицы забавы ради окунают мальчика в шелковистый ворох женского белья. Собственно говоря, если бы не беспокойство за Гарпа, работа в пансионе вполне устраивала Дженни, но она отказалась от нее и поступила медсестрой в знаменитую Стирингскую среднюю школу. Там ее с сыном поселили в холодном больничном флигеле с зарешеченными тюремными окнами.
Отец Дженни был раздосадован, что она решила сама зарабатывать на жизнь. Деньги в семье были, и старику хотелось, чтобы дочь укрыла свой позор в родном гнезде на берегу бухты Догз-хед. А там нагулянное чадо незаметно вырастет и куда- нибудь уедет. Но со Стирингской школой он примирился.
— Если у ребенка есть от природы мозги, он со временем все равно попадет в эту школу. Лучшего места для мальчишки не найти, — вынес он свой вердикт на общем собрании семьи.
Говоря о наличии у Гарпа „мозгов от природы“, отец Дженни намекал на сомнительную наследственность ребенка. В Стирингскую школу, где учился еще отец Дженни, а затем ее братья, в то время принимались только мальчики. Дженни свято верила, что делает для сына величайшее благо, обрекая себя на добровольное заключение в мужской школе. Это чтобы компенсировать отсутствие отца, сказал ее родитель.
„Странное дело, — писал Гарп, — моя мать, хорошо зная, что никогда бы не согласилась соединить свою жизнь с мужчиной, тут вдруг решилась жить под одной крышей с восьмьюстами мальчишками“.
Итак, юные годы Гарпа проходили в больничном флигеле школы, где работала его мать. Нельзя сказать, чтобы школьники относились к нему так же, как к преподавательским сынкам, которых презрительно называли „профессорские детки“. Это и понятно, ведь школьная медсестра занимает весьма скромное место в штате школы. Дженни Филдз, помимо всего прочего, даже не потрудилась изобрести приличную легенду насчет происхождения Гарпа. Скажем, придумать себе мужа и тем самым как бы узаконить рождение ребенка. Дженни носила фамилию Филдз и всегда представлялась именно так. Сын ее был Гарп, и она не видела в этом ничего зазорного. „Это его собственное имя“, — говорила она.
Вся школа, разумеется, понимала, что к чему. В Стиринге не только не возбранялось задирать нос, а даже поощрялось в особых случаях. Но, конечно, во всем нужны мера и такт. Гордиться полагалось тем, чем действительно стоило гордиться, каким-то неоспоримым достижением. Соблюдая при этом политес. Но Дженни таких тонкостей не понимала.
„Моя мать, простая душа, — писал Гарп, — никогда не гордилась сознательно, только под влиянием обстоятельств“.
Да, гордость приветствовалась в Стиринге. Но Дженни Филдз гордилась незаконнорожденным ребенком! Может, и не стоило из-за этого посыпать голову пеплом, но в ее положении лучше было все-таки держаться скромнее.
Дженни не просто гордилась Гарпом. Она гордилась и тем, как она заполучила его. Мир тогда еще не знал ее истории; Дженни еще не написала своей автобиографии и даже не приступала к ней. Ждала, пока Гарп подрастет, чтобы оценить ее жизнь по достоинству.
Сыну было известно лишь то, что Дженни могла бы сообщить первому встречному, осмелившемуся спросить ее об этом. Ответ составили бы три нехитрые фразы:
1. Отец Гарпа был солдат.
2. Он погиб на войне.
3. Кто думает о брачных формальностях, когда идет война?
Таинственную недосказанность сюжета можно было бы истолковать в самом романтическом духе. Отец Гарпа мог вполне оказаться героем. А Дженни Филдз быть сестрой милосердия в полевом госпитале. Они полюбили друг друга, но любовь их была обречена. Отец Гарпа, предвидя свою участь, решил исполнить последний долг перед человечеством — оставить после себя потомство. Впрочем, подобная мелодрама никак не вязалась со всем обликом и поведением Дженни. Она была явно довольна своим одиночеством и не окружала прошлое тайной. Ее никогда не видели в плохом настроении, она целиком отдавалась работе и заботам о маленьком Гарпе.
