— Уж не сравниваешь ли ты себя с Богом, Бейли?
Прекрати, Леон, прекрати, беззвучно взмолился Джерри.
— Если Бог совершенен и ты совершенен, Бейли, то что отсюда, по-твоему, следует заключить?
Бейли оторопело молчал, широко раскрыв глаза. В классе стояла мертвая тишина. Джерри слышал, как зудят электрические настенные часы. Раньше он никогда не замечал этого звука.
— Но есть и другой вариант, Бейли, — что ты не совершенен. Именно так, разумеется, и обстоит дело. — Голос Леона смягчился. — Я знаю, что ты не пойдешь на откровенное кощунство.
— Да, брат Леон, — с облегчением сказал Бейли. — Конечно.
— Что заставляет нас сделать лишь один вывод, — сказал Леон громко и торжествующе, точно совершил важное открытие. — Ты жульничаешь!
В этот момент Джерри ненавидел брата Леона. Он ощущал вкус этой ненависти у себя в животе — она была кислой, едкой, жгучей.
— Ты жулик, Бейли. И лгун. — Слова как удары хлыста.
Ах ты гад, подумал Джерри. Сволочь!
И вдруг в задних рядах кто-то буркнул:
— Хватит! Оставьте парня в покое!
Леон волчком крутнулся на месте.
— Кто это сказал?
Его влажные глаза блестели.
Прозвенел звонок — конец урока. Ребята зашаркали ногами, задвигали стульями, готовясь уйти, покинуть это страшное место.
— Сидеть, — сказал брат Леон. Тихо — но все слышали. — Никто не уходит.
Ученики снова опустились на стулья.
Брат Леон посмотрел на них с жалостью, качая головой.
На губах его появилась угрюмая, скорбная улыбка.
— Дураки вы, дураки, — сказал он. — Идиоты несчастные. Знаете, кто здесь лучший? Самый смелый из всех? — Он положил руку на плечо Бейли. — Грегори Бейли — вот кто. Он отверг обвинение в жульничестве. Устоял перед моими нападками. Он не сдался! Но вы, господа хорошие, — вы сидели здесь и веселились. А те, кто не веселился, ничего не сделали, даже не попытались меня остановить. На несколько минут вы превратили этот класс в подобие фашистской Германии. Ну да, да, кто-то под конец выразил свой протест. Хватит, оставьте парня в покое! — Интонация была скопирована с идеальной точностью. — Слабый протест, слишком робкий и запоздалый. — Из коридора донеслось шарканье: это подошли ученики на следующий урок. Леон не обратил на шум никакого внимания. Он повернулся к Бейли и дотронулся указкой до его макушки, словно посвящая его в рыцари. — Ты держался прекрасно, Бейли. Я горжусь тобой. Ты прошел самое трудное испытание: ты остался верен себе. — Подбородок Бейли ходил ходуном. — Конечно, ты не жульничаешь, Бейли. И ты не трус, — мягким, отеческим тоном. И жест, обращенный к классу, — Леон был большим мастером по части жестов. — А вот твои товарищи — трусы. Сегодня они тебя подставили. Это они усомнились в тебе — не я.
Леон отошел к своему столу.
— Свободны, — сказал он голосом, полным презрения ко всем ученикам.
— Чем это ты занимаешься, Эмиль? — спросил Арчи с легкой иронией. Ирония объяснялась тем, что смысл действий Эмиля Янзы был очевиден: он откачивал в стеклянную банку бензин из чужой машины.
Эмиль хихикнул. Его ничуть не смутило, что Арчи застал его за таким занятием.
— Запасаюсь бензином на эту неделю, — сказал он.
Машина, припаркованная на краю школьной стоянки, принадлежала старшекласснику по фамилии Карлсон.
— А что ты будешь делать, если Карлсон выйдет и увидит, что ты воруешь его бензин? — спросил Арчи, хотя никакой загадки для него в этом не было.
Эмиль не стал утруждать себя ответом. Он просто ухмыльнулся Арчи. Оба понимали, что Карлсон ничего ему не сделает. Этот худой, кроткий парень как огня боялся конфликтов. Впрочем, и вообще мало кто, будь он худым или толстым, кротким или не очень, осмелился бы бросить вызов Эмилю Янзе. Эмиль был грозой школы, хотя по его виду об этом никто бы не догадался. Он не выглядел ни особенно крупным, ни сильным. В футбольной команде его ставили полузащитником, хотя он был для этого легковат. Но он вел себя как животное и не признавал никаких правил. Конечно, если это ему ничем не грозило. Его маленькие глазки, утопленные в бледном лице, редко улыбались, разве что заодно с хихиканьем и ухмылкой, которая иногда вспыхивала на его губах — в основном это случалось, когда он понимал, что достал кого-то. Так Эмиль Янза это называл — доставать. Например, тихо свистеть в классе, действуя учителю на нервы, — едва слышным свистом, который мог довести человека до белого каления. Ради этого Эмиль даже нарушал общепринятые традиции. Обычно те, кто валял на уроках дурака, садились позади. Но не Эмиль. Он выбирал себе место в передних рядах, откуда легче было донимать учителя. Свистеть, хмыкать, рыгать, стучать ногой, ерзать, шмыгать. Черт побери, да если заниматься этим где-то на задах, учитель и не заметит!
Но Эмиль донимал не только учителей. Он обнаружил, что на свете полно прирожденных жертв, особенно из числа его ровесников. Он открыл эту истину в довольно юном возрасте — если быть точным, в четвертом классе. Никто не хотел лишнего шума, никто не хотел неприятностей, никто не хотел выяснять отношения. Это открытие наполнило Эмиля восторгом. Оно распахнуло перед ним множество дверей. Ты мог отнять у кого-нибудь завтрак и даже деньги на завтрак — и, как правило, без всяких последствий, потому что большинство ребят хотело мира любой ценой. Конечно, жертв следовало выбирать осторожно, поскольку бывали и исключения. Те, кто протестовал, убеждались, что с Эмилем лучше не связываться. Кому охота получить по зубам? Позже Эмиль ненароком открыл еще одну истину, хотя ее трудно было выразить словами. Он обнаружил, что люди боятся оказаться в неловком или унизительном положении, привлечь к себе общее внимание. Вот, например, в автобусе. Ты мог окликнуть кого-нибудь из школьников, особенно из тех, кто легко краснеет, и сказать: «Фу, как у тебя изо рта несет! Ты что, вообще зубы не чистишь?» Даже если у малого дыхание как аромат роз. Или: «Эй, это ты перднул? Постеснялся бы, что ли!» Тихо, но достаточно громко для того, чтобы все слышали. И тому подобное — в кафетерии, во время завтрака, в читалке. Но лучше всего там, где побольше незнакомых, в особенности девушек. Ух как тогда корчились эти ребята! В результате все вокруг старались по возможности угодить Эмилю Янзе, и его это полностью устраивало. Эмиль не был глуп, но учеба давалась ему не без проблем. Однако он кое-как держался на плаву — двоек не хватал, разве что тройки, да и то нечасто. Его отец был вполне доволен успехами сына. Эмиль же презирал отца за то, что его голубая мечта — увидеть сына выпускником модной частной школы. Этот тупица не понимал, что у них не школа, а дерьмо.
— Ты просто прелесть, Эмиль, — сказал Арчи, когда удовлетворенный Эмиль, налив банку до краев, принялся аккуратно завинчивать крышку бака.
Эмиль недоверчиво покосился на него. Он никогда не мог разобрать, шутит Арчи Костелло или говорит серьезно. Эмилю и в голову бы не пришло провернуть с Арчи какую-нибудь из своих штучек. Арчи был одним из немногих людей на свете, кого Эмиль уважал. А может быть, даже побаивался. Арчи и его Стражей.
— Ты сказал — прелесть?
Арчи засмеялся.
— Я имею в виду, что ты уникален. Кто еще станет воровать бензин средь бела дня? Вот так, в открытую? Прелестно.
Эмиль улыбнулся Арчи, хотя ему вдруг стало немного грустно. Он хотел бы поделиться с Арчи кое-чем еще. Но не мог. Он понимал, что это слишком личное, хотя у него нередко возникало желание рассказать об этом людям. О том, что доставляет ему удовольствие. Например, справив нужду в школьном туалете, он редко спускал за собой воду: ему было приятно представлять себе, как следующий парень войдет туда и увидит загаженный унитаз. Бред какой-то. И ведь поди объясни это другим! Или как у него иногда ощутимо теплело в паху, когда он загонял в угол какого-нибудь доходягу или налетал во время футбола на игрока чужой команды, сбивал его с ног и пинал вдогонку, уже лежачего. Ну разве о таком расскажешь? И все же он чувствовал, что Арчи бы его понял. Они с ним одного поля ягоды. Несмотря на тот снимок. Снимок, который отравил ему жизнь.
Арчи направился прочь.
— Эй, Арчи, ты куда?
— Я не хочу оказаться соучастником, Эмиль.
Эмиль засмеялся.
— Карлсон вряд ли подаст в суд.
Арчи в восхищении покачал головой.
— Прелестно, — повторил он.
— Эй, Арчи! А как насчет той фотки?
— Да, Эмиль. А что насчет фотки?
— Ты знаешь, о чем я.
— Прелестно, — сказал Арчи, уходя теперь уже быстрым шагом, чтобы заставить Эмиля Янзу еще попотеть при мысли о фотографии. Откровенно говоря, Арчи ненавидел людей вроде Янзы, хотя их поступки порой и вызывали у него восхищение. Люди вроде Янзы были скотами. Но и они могли пригодиться. Янза и та фотография — как деньги в банке.
