Виктор Широков. Шутка Приапа. Роман. М., ЗАО «Издательский дом Гелиос», 2001, 317 стр.
Умелая, но несмешная пародия на бульварные романы прошлого, позапрошлого и нынешнего веков. Всевозможные стилистические ляпы, исторические и психологические ошибки оправданы тем, что это же «pulp fiction»! Тем самым писательская задача облегчается за счет благодарного реципиента-читателя. Описание злоключений современного писателя, скрывающегося от милиции из-за одного преступления, арестованного за другое, а совершившего (по всей видимости) третье, смонтировано с бульварным романом XIX века про предков этого самого писателя. (Предки нафулиганили. Сын трахнул маму, а потом — по незнанию — трахнул свою же дочку от своей же мамы.) Пародийный текст не без морали. Дескать, стремление соблюсти ложно понятые приличия приводит к нарушению самих основ человеческого, цивилизованного общества. Мораль претендует на некую историософичность. Мол, к социальной катастрофе в ХХ веке Россию привело стремление соблюсти ложно понятые приличия. В главной (современной) части романа содержатся какие-то не ясные мне намеки. Но это — для следователей, которые читали «Драму на охоте» Чехова.
Кирилл Еськов. Евангелие от Афрания. Роман. М., ООО «Издательство АСТ», 2001, 288 стр.
Неудачная попытка превратить Евангелие в шпионский роман. Из всех теологов и историков, занимавшихся проблемой Христа, Еськов изучил только Джоша Мак-Дауэлла, братьев Стругацких, Юрия Домбровского, Михаила Булгакова и… не слишком внимательно прочел Четвероевангелие. Результат — очевиден. Когда Достоевский пытается поднять бульварные жанры до уровня Евангелия, это вызывает уважение; когда Еськов опускает Евангелие до уровня весьма бестолкового детектива, то это (мягко говоря) уважения не вызывает. Речь идет даже не о немыслимой модернизации, которой подвергается под пером Еськова седая древность, — в конце концов, черт бы с ним, с обращением «экселенц» среди римских военных, ну, начитался юноша братьев Стругацких, — речь идет о том изумительном, параноидальном ощущении всевластия и всемогущества спецслужб, с которым современный человек никак расстаться не может. Христианство, оказывается, тоже результат деятельности спецслужб. Римских. Древнеримских. Что тут скажешь? Шпиономания тоже лечится.
Сергей Морозов. Великий полдень. Детективный роман. М., «Астрель», 2001, 624 стр.
Неимоверно длинный фантастический детектив с потугами на сатирическое изображение жизни «верхов» и с «намеками». Аллюзии и намеки разбирать скучно, да и незачем. Сейчас в чести прямая, а не эзопова речь. Тем более, что для эзоповой речи, для намека необходим вкус, каковой у Сергея Морозова отсутствует. Когда он принимается описывать всевозможные красоты, созданные или вымечтанные главным героем его романа, гениальным архитектором, поневоле вспоминаешь шутку Набокова: «Аскету снится пир, от которого гурмана бы стошнило». Сергей Морозов не овладел одним из важнейших умений создателей текста — умением вычеркивать. Будь его роман раз в пять короче, он был бы читабельнее. Две главные идеи держат конструкцию романа. Первая — социально-эмоциональная. Ей приличествует эпиграф из Ибсена: «Юность — это возмездие». «Верхние», властные и богатые, растят сами себе возмездие. Их возмездие — это их дети. Жестокость, интриганство, властолюбие — все способности родителей приобретают у детей гомерические размеры. Другая идея романа — антидостоевская и антируссоистская. (Ее куда динамичнее давным-давно аранжировал Уильям Голдинг в «Повелителе мух».) Миф о чистом, безгрешном ребенке — опасное заблуждение. Предоставьте детишкам мощь взрослых, и они учинят Апокалипсис. И та и другая идеи — в меру спорны, в меру очевидны, то есть как раз подходят для беллетристического произведения, но роман Сергея Морозова уж очень скучен и водянист, многословен и претенциозен.
Анна Малышева. Ночь опасна. Роман. М., 2001, 430 стр.
Если вы скажете, что это не Дороти Сайерс, я вам поверю без честного слова.
Детектив домохозяйки, писанный для домохозяек. С психологической и социальной (я бы даже сказал — с этнографической) точки зрения — очень любопытная макулатура. Творческий импульс авторессы — конкурентная ненависть и зависть к представительницам высшего «среднего класса», жадным и развратным женам бизнесменов (убийца и воровка — Нина), с одной стороны, и брезгливая ненависть к неудачницам (мещанка Лика) — с другой. На этом топливе можно ездить, но… идиотизм детективной интриги означенного текста сопоставим разве что с убогостью языка Анны Малышевой. Усредненный канцелярит зрительницы телесериалов и слушательницы рассказов подруг за жизнь по телефону. «„Не хотите ли чаю?“ — Олег понял, что предложение исходило от хозяйки». (А входило, надо полагать, в гостя). «„Я не слушаю“, — донеслось из шкафа. Нина исчезла там почти целиком». (Но что-то от Нины осталось, будем надеяться.) «Увидев потрясенные глаза девушки, шеф слегка смягчился». (Если глаза потрясти, они будут «потрясенные», — и шеф смягчится. Слегка.) Бог с ним, со стилем, хотя детектив — самый стильный жанр в литературе, — но интрига! детективная интрига какова! Перечислять все идиотства этого сногсшибательного романа невозможно. Однако финальное идиотство — не откажу себе в удовольствии — перескажу. Как обычно, в русском детективе разгадывает тайну не хитроумный сыщик, а случайно сознавшийся обормот. («Коробейники» Некрасова — «Ты вяжи меня, вяжи, да не тронь мои онученьки!»… «Их-то нам и покажи».) Что убийца — жена бизнесмена, рассказывает охранник офиса ее мужа. Оказывается, ночью жена бизнесмена приехала в офис, стырила у охранника пистолет, быстренько съездила на Чистые пруды, укоцала запутавшуюся в ее сетях интеллигентку, воротилась в офис и… тихонько положила пистолет на место, а когда охранник стал проверять оружие перед сдачей смены… Нет, я глазам своим не верил, когда читал признания охранника своему шефу: «Да я насчет оружия… Вы знаете, оно в ящике стола, на ночь я его туда кладу, чтобы не таскать на себе…» Меня больше всего порадовало вводное предложение «Вы знаете». То есть шеф и его жена знают: их офис надежно защищен. Охранник разоружается и кладет пистолет в ящик стола. Чтобы не таскать на себе… такую тяжесть. Где же они этого Чарлза Бронсона сыскали? «Потом, когда стал сдавать смену, по привычке проверил пистолет. Он ведь заряжен…» — и, цепенея под страшным взглядом шефа… (ой, я в этот момент тоже оцепенел), охранник сообщает ему: «Знаете, на ночь я кладу пистолет в тумбочку, ну, знаете, там, щетка, гуталин, подворотничок, презерватив, письмо от девушки и пистолет. Но он заряжен!» Шеф должен был удивиться: «Как заряжен?!»
Владимир Тучков. Танцор. Роман первый. Ставка больше чем жизнь. М., «Захаров», 2001, 200 стр.
Владимир Тучков. Танцор-2. Роман второй. Дважды не живут. М., «Захаров», 2001, 208 стр.
Владимир Тучков. Танцор-3. И на погосте бывают гости. М., «Захаров», 2001, 220 стр.
Образец беллетристического масскульта. Стрельба, черный юмор, мат-перемат, робкая эротика, нарушения политкорректности — не слишком, а слегка. На сотой странице, когда стало ясно, что главных героев не убьют и даже не ранят, — сделалось скучновато. К концу первого романа, когда автор не слишком тонко, а очень толсто намекнул: мол, все герои романа — программы компьютера, а может быть, и все мы, люди, всего только программы Бога? И вся наша свобода — свобода игрушек в Божественной игре? — сделалось… ну очень скучно. Вл. Тучков на редкость не изобретателен. Описание первого удавшегося покушения Танцора настолько нелепо, что я, не имеющий никакого отношения к киллерам и антикиллерам, и то подумал: «За кого же писатель меня держит? За полного, что ли, недоумка?» А эротические сцены? В первый раз, когда хакерша Стрелка под Танцором разревелась и завопила: «Блядь! Мамочка! Умираю!», а соседи стали стучать по батарее ключом, чтобы, значит, унять неистовых любовников, было смешно, но когда на протяжении всех трех романов та же шутка повторяется раз двадцать… товарищ Райкин, вчерашняя хохма — уже не хохма или, как говорили на Кировском стадионе в годы моей молодости: «Второй замах — хуже дрисни».
Александр Афанасьев. Гражданин тьмы. Роман. М., «Мартин», 2001, 352 стр.
Грамотно слепленный, бульварный роман, успех которого основан на самых мерзких человеческих свойствах — ксенофобии, неблагодарности, зависти к богатым, сильным, ученым, неправедной мечте о суперменстве. «Черные», насилующие наших русских красавиц; продажные ученые, ставящие эксперименты за американские «бабки» на наших русских людях; благородные спецслужбы, разоблачающие вурдалаков, спрятавшихся под вывеской хосписа «Надежда»; хамский юмор, мне читать все это — противно, а писать про все это и того противнее. Николай Шпанов Александру Афанасьеву кланялся.
