Он думал быстро в такт шагам и, перепрыгивая над канавками, перепрыгивал с одного варианта на другой. Нет, туда «куда надо», не надо! Им верить нельзя. Вот обещали ведь мне не трогать Львиную, а сами устроили облаву. Правда, никого не поймали: у ребят из «республики», видать, своя есть неплохая служба: и сами все ушли, и Колокольцеву спасли. Кстати, почему бы мне с ней не… Нет, сейчас не до романов. Прежде всего я должен обнародовать свое несогласие с правительством. Танки идут по Праге, / танки идут по пряже / чешских селений готических, / пренебрегая зодчеством… Что-то получается! Улететь в Москву? Собрать журналистов? Обнародовать мнение? Вступиться за Горбаневскую? Это — мировая сенсация! Один против всех!
Он перепрыгнул через ручеек, отделяющий пансионат от Литфонда, и зашагал по писательской территории. Там уже шла продажа газеты «Правда». За процессом отечески наблюдали секретарь Союза писателей СССР, председатель иностранной комиссии СП СССР Семен Михайлович Кочевой и секретарь СП СССР по оргвопросам и член бюро МГК Юрий Онуфриевич Юрченко, оба объемные и надежные товарищи. Оба приехали на недельку слегка передохнуть от сложных задач, возложенных на них Партией.
«Ян, хочешь, забавную историю расскажу? — спросил Юрченко мятущегося поэта и, не дожидаясь ответа, стал рассказывать: — Оказывается, у нас здесь объявилась своя Чехословакия, „Свободная Республика Карадаг“ в Львиной бухте: каково? И вот, в полном соответствии с глобальными событиями, день в день, час в час, местная администрация организовала ликвидацию буржуазной демократии; каково? Правда, говорят, что в отличие от дубчековской компании здешним республиканцам удалось подорвать; каково?»
Он, конечно, знал, что Тушинский в курсе дела, однако, насидев в своих партийных креслах основательную хитрожопость, закидывал удочку с лакмусовой бумажечкой, чтобы по реакции Яна проверить настроение всей фронды. Между тем благоверный супруг ветреной Ралиссы, классик Ленинианы товарищ Кочевой в ответ на юрченковское «каково?» только запрокидывал башкенц и произносил «хо-хо, хо-хо», изображая аристократа.
Тушинский же, отлично понимая намерения Юрченко, скрестил руки на груди, подергал донкихотовской ногою и мрачно спросил: «А это правда, Юра (они были на юр-юр в связи с пинг-понгом на комсомольской ниве), это правда, что Политбюро Чехословакии и особенно генсек Дубчек[72] подвергаются избиениям и особенно старается лично товарищ Шелест?» И не дожидаясь ответа, пошел в своем направлении, то есть в неопределенность.
1962, оттепель
Гумилевщина
Пришло время сказать несколько слов о товарище Юрченко, поскольку ему еще придется помелькать во второй половине романа. В тот год «оттепель» разгулялась вовсю и никто не удивлялся, если видел руководителей СП за одним столом с богемствующей молодежью.
Вот однажды собрались в эровском подвале на чтение стихов с выпивоном. Роберт, будучи на взводе, вдруг прочел несколько строк какого-то верлибра:
Кроваво-красное небо,
Порывистый ветер качает
Кровавую гроздь рябины.
Догоняю бежавшую лошадь
Мимо стекол оранжерии,
Решетки старого парка
И лебединого пруда…
«Это чьи?» — спросила Нинка Стожарова. «Мои!» — с пьяноватым вызовом ответил Роб.
«А знаешь, здорово! — сказал присутствующий аппаратчик Юрий Юрченко. — Это что-то новое у тебя, Роб?»
Глыбообразный Юрченко был в глазах богемы сущей персонификацией правящего класса, однако Роберт упорно всех убеждал, что «Юрка» отличный парень, что к нему только нужен товарищеский подход, и тогда он раскроет свои внутренние сокровища.
Анка попеняла подвыпившему мужу: «Ну что ты ерничаешь, Роб? Ведь все же знают, что это не твое».
«А чье же? — хохотнул Роб. — Ну, братва, догадайтесь, чья стихоза?»
Кто-то сказал Блока, кто-то вспомнил Белого, стали гадать — Волошин, Хлебников; хозяин только отмахивался.
«Вот Ваксон, наверное, знает», — предположил Юрченко и уставился чекистским прищуром.
«Конечно знаю, — сказал Ваксон. — Это Гумилев».
«Браво, Вакс!» — вскричал Роберт и хлопнул ладонью по столу, разбрызгав прованское масло шпрот.
«Ну вот видите, какая эрудиция демонстрируется, — со странной похабноватостью умилился Юрченко. — Вы, конечно, это в Магадане почерпнули, Ваксон?»
«А вы откуда это знаете, Юрченко?» — выпятился подбородком Ваксон.
«Я этого не знаю, — хохотнул Юрченко. — Мы не на белогвардейской поэзии росли».
«Все знают, на чем ты рос, Юрч!» — крикнула с подоконника Нэлка. Она там сидела с кабардинским поэтом Ады. У Ваксона дергалась щека. «Я не про Гумилева спрашиваю, а про Магадан. Про Магадан откуда узнали, гражданин начальник?» Юрченко совсем уже каким-то зловещим образом расмаслился. «Из вашего личного дела, Аксён Савельевич Ваксонов, 1932 года рождения, Гринбург по матушке».
«Вот падло какое», — сказал Ваксон Нинке и показал большим пальцем на человеческую глыбу.
«От падлы слышу! — не выдержал Юрченко и дальше полностью сорвался: — От врага, от предателя, от троцкиста-фашиста еврейского!»
Развернулся отчаянный скандал. Драка не началась только благодаря тесноте за столом. Юрченко, весь дрожа, словно потревоженное тесто, позволил себя увезти черт знает куда, может быть, прямо на Лубянку. С тех пор пошел круто вверх и фактически стал хозяином всего Союза писателей.
Далее следует продолжение главы «1968, ночь с 20 до 21 августа. Акция».
Оторвавшись от номенклатуры, Тушинский заспешил по набережной, и тут его окружили молодые парни, персонажи, прямо скажем, плакатного характера. «Ян, тут ребята хочут с вами сфотографироваться. Нет возражений?» Это была хоккейная команда Киевского СКА на профилактическом отдыхе. И с ними была Заря. Вот она и спрашивала. Как же так получается, моя Заря? Ты, фанатичка моих стихов, искажаешь глагол «хотеть»? Она сияла, показывая спортивным офицерам, как запросто обращается к национальному сокровищу. «Как это здоровски, Ян, всем запечатлеться с тобой в такой памятный день!»
«Постой, постой. Заря, в твоем голосе, мнится мне, звучат какие-то странные нотки».
«Да это радость, Янчик, звучит. Я так рада за чехов. Все-таки здорово, что мы им от всей щедрости души преподнесли профилактическое освобождение!»
«Профилактическое освобождение, ты говоришь? Да от чего же профилактика, Заря? От триппера, что ли?»
«Ой, Ян, ты меня уморил! От буржуазии профилактическое освобождение, а вовсе не от… того, что ты сказал».
«Ну, Заря, в тебе, похоже, юмор пробуждается. Это ты сама придумала?»
«Ну почему же я-то? Все ребята так говорят, а им тренер так сказал, полковник Балуевский. Ну, ладно, Янчик, мы купаться идем. Не хочешь с нами искупнуться?»
«Мне, Заря, не искупнуться хочется, а искупить ваше профилактическое».
«Ха-ха-ха, вот кого надо в юморе упрекнуть — тебя, Ян Тушинский».
С минуту он смотрел вслед развеселой компании. Чья-то лапа поглаживала основательно округлившийся тыл Зари.
Похоже, что и сама Заря обрела «профилактическое освобождение» в рамках вооруженных сил.
Туча на восточном склоне небес все разрасталась. Похоже, что завтра произойдет слом погоды. Не хватало только, если зарядит дождь. Тягостная муть обуревала его. Надо отсюда выбираться. Плановики ЦК и Генштаба правильно выбрали дату братской помощи: сезон отпусков, вся молодая интеллигенция разбрелась по летним пристанищам. Так или иначе, но надо отсюда выбираться. Но перед этим следует всем собраться и обсудить, что делать: ведь мы все-таки группа, союз, друзья, черт побери!
Первым делом он пошел к Ваксону. И там застал весьма странную обстановку. На террасе сидел, заложив ногу на ногу и покуривая душистую трубку, сценарист Мелонов: в джемпере и в бриджах, с аккуратно причесанной головой он был похож на члена королевского автоклуба. Это впечатление подкреплялось еще тем, что рядом с ним сын Ваксонов Дельф играл его подарком — двумя великолепными крошечными моделями автомобилей, старинным «бугатти» и современным «феррари». Вне всякого сомнения, юнец был совершенно заворожен этими шедеврами: он осторожно водил их по доскам стола, а иногда просто сидел и смотрел.
Родители Дельфа находились внутри, откуда доносилась странная комбинация звуков: перебранка, швыряние предметов и стук пишущей машинки. Мирка металась, забрасывая без разбора вещи в два распахнутых чемодана.
Ваксон с всклокоченной головой делал вид, что он продолжает работать, несмотря на весь ад семейной жизни. Увидев Тушинского, Мирка стала громко объяснять ситуацию. Пришел Вадим (так она теперь называла товарища Мелонова) и предложил нам места в своем автомобиле. Он уезжает в Москву, и было бы вполне естественно воспользоваться этим любезным приглашением, особенно в свете идиотических экскурсий нашего правительства. У меня там мама и бабушка, ты понимаешь, Ян, что это значит для меня? Так вот, этот вот самый, твой друг, категорически отказался ехать с нами. Ему, видите ли, надо завершить очередную нетленку. Вот для этого, очевидно, и шляется тут без конца… не спи, не спи, художник… черт знает с кем… хоть бы ты ему, Ян, сказал, чтобы перестал пить… чехам своим алкоголизмом не поможешь!
