Чудно! От радости Аркин аж вспотел и промокнул лоб засаленной шторой. Теперь, кстати, можно и уборками заняться, и рубашку любимую постирать. Времени вагон. За неделю и «Гамлета» на хинди переведешь… И все-таки Ленка — глупая женщина. Ничего она не понимает в «шкурном интересе». Объяснишь ей, с какой стати ей счастье привалило, ведь не поверит. Кулаком в лоб заедет. Скажет, молчи, недостойный, это Провидение… ангелы! Да и пожалуйста. Обойдемся без благодарностей. В конце концов — целая неделя…
Она, Райка, конечно, помнит самое начало: сентябрь, на удивление солнечный и нежный, пахнет яблоками, и смурные наманикюренные продавщицы швыряют их безбожно в замызганную тару, чтобы взвесить пару кило жаждущим кислой железистой мякоти. У Райки новая компания, они говорят о новом, ходят в новые места, и она теперь тоже все делает по-новому, вожак, раздающий роли, — Эдуард. Раздающий в шутку, разумеется, но никто ему не перечит. Он говорит: «Раиска-ириска, тебе нужно похудеть в нижнем полушарии тела!» И Раиска похудеет, года через четыре. Но так ли уж важны сроки…
Быть может, вся ее впечатлительность от отягощенного анамнеза, как пишут отягощенные стажем захолустные доктора: наследственность так себе, с серединки на половинку. Мать слабая и отчужденная, погружена в артистические грезы, незадавшаяся старлетка, но образованна, любит нервозные скрипичные этюды, отсюда дочери вместо фрейдистских зонтиков, морковок и шпилек снятся смычки. Дедушка по матери — пациент известной клиники, одним словом, с диагнозом. Отец — добротный упитанный мужчина, не без странностей, но с крепким здравым смыслом и строгим материалистическим компасом, биолог, более удачлив, чем кто бы то ни было из Раечкиных предков. Это от него Рая унаследовала привычку рыться в старых газетах, возмущаться новостями, а после обнаружить, что все это чепуха, прошлый год или прошлый век.
Эдуард — имя хоть и королевское, но обычно сморщенное до Эдика, да и носитель сам невзрачен. Но крепкая рука искупает все — и нечистую кожу, и потливость, и сальные издевки, и сумбур в фаворитках. За эту руку можно подержаться, удержаться, в особых случаях благодаря ей даже в рай не попадешь раньше времени. Эд еще не выбрал «девочку-друга», в смысле герл-френд, хотя друзей-девочек у него хватает, но главная партия еще никем не спета. Однако с ним можно оставаться наедине, шляться по улицам во влажном рассвете — что, собственно, интимней всего того, что несовершеннолетним обычно не рекомендуется. Эд еще не выбрал эту самую главную «девочку-д», но его выбирать не полагается, он может только сам и недосягаем для любых притязаний. Хотя, как кажется, никто на него и не претендует, ведь много — все равно что ни одной, такая вот иллюзия. Рая никому не признается — и, главное, себе, что, может быть, что, вероятно, ее настигло… нет, разве что только настигает смертоносный водопад чувств. И правильно, лучше не предупреждать себя об испытаниях, а то еще страшнее. А Рая и так боится высоты, темноты, глубины, а это все равно что бояться самое себя, ведь что есть женская сущность, как не глубина да темень…
Но пока штиль, Эдик — гордость и достояние компании, как национальный гимн — достояние республики, и с Эдиком можно проделывать разные приятности, ведь кто сказал, что только Камасутра — полное собрание удовольствий. Любой контакт любых произвольно взятых Икс и Игрек — ближний ли, дальний, косвенный или прямой, тактильный или тактичный, письменный или устный, физический или духовный, в том числе и crime passionale, — в сущности, имеет отношение к страсти. В этом смысле Эд подавал большие надежды: с его легкой руки Рая вкусила всякой экзотики, включая блаженство от ковыряния в ухе вывернутой скрепкой, щекотание шеи беличьей кисточкой, бодрость второй свежести после бессонных шатаний, нежный «звяк!» двух фужеров, которые долго, как две заболтавшиеся нимфетки, стоят рядом, а потом их манерно берут за ножки и ударяют друг о друга звонкими головами… Да мало ли еще какие были развлечения, всего не упомнить, но однажды Эдик все-таки выбрал подругу, и это была самая опасная девушка на свете, судя по ее ирреальной близости к идеалу. Прежде всего — к внешнему, ибо что есть точка совершенства, к которой бесконечно стремятся женские формы и которой фантастично достигла избранница Эдика? Фигурка «под мальчика»! Никаких излишеств и «апельсиновых корок», худоба и гладкость — испорченная пластинка нашего века, модель Твигги, изможденные барышни эпохи модерна etc. Рая в тот же день разделась перед зеркалом, впервые увидела себя голой целиком — и была готова сгореть на костре вместо Жанны д’Арк. Масло в огонь подлила подвыпившая товарка: мол, не переживай, ведь даже Венера Милосская — такая толстуха, особливо если ее пропорционально увеличить с 1,50 до 1,80 м. Рая украдкой роняла слезу, горячую и стыдную, как пощечина, но молчала, остро ощущая малахольность повода. Одно дело — Он ушел к другой, это вечно, как песнь Соломонова. Другое дело — приятель нашел себе женщину, и она не Райкиного типа. Велика непруха: есть Одри Хепберн, есть Мерилин Монро, и они не пихаются локтями. К тому же могли задать законный вопрос: а тебе-то какое дело? И впрямь, какое Райке дело?! Не корчить же, в самом деле, «неразделенку», экая пошлость. Но тогда как это называть… Она сохнет от горя, в то время как победительница уже ссохлась без всякого горя, и размер у нее сорок четвертый, стрижка «под мальчика», грудь «под мальчика» и попа под него же. Лицо, тронутое греческим загаром, не нуждающееся в косметике, ресницы вверх загибаются сами, брови ровные от природы, нос… словно Господь подточил его еще в материнской утробе. Вдобавок вежлива, приветлива, невзначай небрежна, пишет акварели. Ну, конечно, кем же она должна быть, как не художницей, когда Райка толком снеговика нарисовать не умеет! Одним словом, девушка Эдика совершенна до отвращения. А джинсы! На неуклюжей Райке никогда они так ладно сидеть не будут, да и что тут еще скажешь… В очередных новых гостях Рая нет-нет да и шмыгала носом в укромных комнатах, по преимуществу детских, где же еще предаваться горю, уткнувшись в поролон и плюш. Если кто Раю и уличал во внезапной меланхолии, то разве догадался бы о причине…
А она уже горько примечала девушек этого типа повсюду, бесстрастных худышек с нечаянным превосходством в облике (просто оттого, что им даже неведомо, от каких бабьих мук их избавила судьба, и они не могут оценить своей легкой стези). Рая уже готова была признать себя помешанной, она врожденно-интеллигентно сдерживалась, но пузыристая ненависть находила щелки, куда и лезла с шипением. Допустим, думала Рая, я-то чокнутая, но разве кто-нибудь видел хоть одну такую «швабру» в положении? Это не в силах природных, дети в них просто не поместятся! Но подруга Эдика и здесь оказалась чудом света: она уже имела сына. Тут и боги были бессильны.
От всех своих неурядиц и блинов комом Рая невольно ударилась в философию и даже вывела нехитрую формулу. Согласно ей, винтик с гайкой при всей непохожести все же обладают одинаковой резьбой, а значит, «женщине-мальчику» для полнокровного союза необходим «мужчина-девочка». А где ж такого возьмешь?! Эду до подобного гибрида дойти было явно не суждено. И чудо случилось: «пара века» рассыпалась, раскололась, как гипсовая настольная композиция «дети удят рыбу», что умиляла неуместной беззаботностью в кабинете Раиного деда. Эд расстался со своим Совершенством, причем даже не выглядел убитым горем. Наверное, он внутренне рыдал, но наружно извергал прежние колкости и будоражил пространство своим искрометным присутствием. Хрупкий образ девушки-эльфа расстаял бесследно. Рая, казалось, благополучно переболела суррогатной ревностью, как свинкой, и раз появились свои, ее уже не очень тянуло на чужие истории. Она почти не злорадствовала, разве что чуток, кто же без греха. А Эдик в одиночестве постепенно превратился в огурчик без соли: исчезла острота, плакать стало не по чему, вот дружочек и поблек…
А после Райка похудела, побледнела, покрасилась в рыжий и коготки отрастила, так что пальцы стали хищными и нежными. «Как у той, что исчезла», — с гордостью отмечала глупая Рая (она толком и не разглядела те пальцы, но все лучшее непременно должно было напоминать Августейшую). Теперь последующих Эдиковых пассий, завидев парочку на другой стороне улицы, Раечка клеймила: «Ну и курица!» И проходила мимо, хотя и не без привкуса горькой солидарности с ничем не выдающейся особой. А облупившийся будильник, как полагается, «натикивал» годы. Это к тому, что у Раи одни новые сменялись другими новыми — не важно, люди ли, времена, места ли, действия — и новые новые затмевали старых новых. Хотя Эдуард еще брезжил, как и полагается поверженному кумиру. Он давал о себе знать редкими набегами и говорил уже чужими вычурными словами, но однажды по-свойски брякнул: «Как же тебя угораздило связаться с Н.? Это ж курам на смех — твой Н.!» «Вроде как не его собачье дело, но что правда, то правда», — призадумалась Рая. И преспокойно жила дальше, пока Эд не высказался в кулуарах о ее обожаемом Ч. Она была готова выцарапать пустозвону глаза, но заодно он крепенько засел в ее мыслях, совсем как в прежние времена. Но теперь она не жалкая плакальщица с легкой косолапостью, она может быть мстительной и экстравагантной и третью щеку не подставит! Толку было зазнаваться, все равно подставила, когда приковыляла к запертым дверям на обещавшее быть искрометным торжество. Уже не важно, с кем приковыляла, — о них все равно забыли, их покинули, ушли и не дождались, а подстрекателем и зачинщиком, оказался, конечно…
