Асафуми с Кэсумбой утоляли жажду речной водой, а когда изнывали от жары, погружались в воду, смывая пот и усталость. Так они и брели по горячим прибрежным камням. Кэка, часто и тяжело дыша, бежал следом. В полдень Кэсумба перекусила собранной на речном берегу травой и жареной лягушкой, которую поймал Кэка. У Асафуми же не было аппетита. Когда он увидел, как Кэсумба разводит огонь при помощи каменного огнива старика, его пронзило воспоминание о случившемся утром, и всякий аппетит пропал. Они зашагали дальше.
Солнце стало клониться к закату. Горы с обеих сторон расступились, показалась равнина Тояма. Асафуми был потрясён, когда эта плоская бескрайняя равнина предстала перед его глазами. Она была словно укутана белым пеплом.
Перед ними расстилалась совершенно заброшенная земля. Зданий с крышами не осталось, и только кое-где шипами робко втыкались в небо остатки стен и металлических опор. Местами на реке сохранились остовы мостов. Проржавевшие и обрушенные, они были похожи на перекинутую через реку паутину. Далеко впереди тянулась тоненькая сверкающая полоска света. Она переливалась зеленовато-белёсыми красками, как приставшая к небу яичная скорлупа.
— Что это? — спросила Кэсумба.
— Это море, — ответил Асафуми. А Кэсумба тут же спросила:
— А что это такое?
— Это место, куда стекаются все воды.
— Большое озеро, да?
— Да, большое-пребольшое озеро, — рассмеялся Асафуми.
Море — это большое озеро, материк — большой остров. Земля — большой шар с озёрами и островами, а люди — крошечные существа, ползающие по этому шару.
С моря подул ветер. Но до него было слишком далеко, и ветер не донёс морских запахов. На равнине Тояма русло реки Дзёгандзигава расширялось. Река подтачивала развалины, и местами город сползал в речную пойму. Асафуми шёл, прикидывая примерное местонахождение, ориентируясь по морю, руслу реки и горам Татэяма. Город Тибаси стоял в устье реки Такимидзу, чьё русло шло параллельно Дзёгандзигаве.
Пейзаж разительно изменился, но русло реки осталось прежним. Взобравшись на насыпь, заваленную каменными глыбами и кусками бетона, Асафуми всматривался в блиставшую речку Такимидзу, протекавшую западнее Дзёгандзигавы. Такимидзу изгибалась, сближаясь с Дзёгандзигавой, а потом снова распрямлялась и текла к морю. Когда перед глазами Асафуми предстало знакомое русло реки, его охватила грусть.
— Нам туда, — спокойно сказал он Кэсумбе, и они направились к Такимидзу. Земля заросла плющом и травой. Иногда в траве проглядывали металлические осколки и цементные глыбы, но они уже заржавели и сгнили, и с хрустом рассыпались, стоило на них наступить. Ни столбов, ни разрушенных стен — тянулась лишь плоская равнина. Дома, когда-то стоявшие здесь, будто слизнуло время.
Но ведь здесь жили несколько миллионов людей! Город разрастался, разрастался и наконец лопнул, как пузырь из жевательной резинки.
«Что же случилось?» — Асафуми снова и снова задавал себе этот вопрос, на который не находил ответа.
Не осталось никаких признаков присутствия людей. Ни следов от костра, ни даже костей. Наверное, люди бежали из города подальше в горы. Здесь начиналась Дорога-Мандала. Те, что похрабрее, отправились в горы и там одичали, более робкие превратились в голодных духов, блуждающих среди развалин.
Может быть, мгновенное увядание коснулось как раз таких боязливых людей? Податься им было некуда, они сдались, а потом им ничего и не оставалось, как постепенно иссохнуть и истаять.
— Ни гор, ни дороги. Но здесь Дорога-Мандала, — раздался голос Кэсумбы. Он обернулся, чтобы посмотреть, в чём дело. Кэсумба ткнула чёрным от грязи пальцем куда-то в сторону:
— Смотри, какие заросли!
Стоило ей сказать это, как заросший зеленью город перестал казаться руинами. Плющ и травы, протянув от земли бесчисленные руки, увили остовы разрушенных домов. Руины превращались в зелёную равнину. За равниной простиралось окрашенное багрянцем закатного солнца море. Асафуми вспомнил дома в Добо. И ту заброшенную деревню тоже со временем укроет зелень деревьев. Что бы ни делали люди на поверхности этой огромной земли, в конце концов всё со временем будет поглощено природой.
И мгновенное увядание людей, возможно, тоже часть работы планеты. Чрезмерно раздувшийся пузырь из жевательной резинки рано или поздно начнёт сдуваться. И, может быть, недуг мгновенного увядания — часть этого процесса.
— Деревья! — радостно сказала Кэсумба и остановилась перед Асафуми. И действительно, на дороге, как мираж, громоздился остров ветвистых деревьев. Убедившись, что Кэсумба идёт к дому деда, Асафуми последовал за ней. Кэка почувствовал возбуждение Кэсумбы и, обогнав их обоих, побежал впереди. На бегу он оглядывался, проверяя, идёт ли хозяйка за ним следом, и снова бежал вперёд.
Когда стали сгущаться сумерки, Асафуми с Кэсумбой остановились у высоких деревьев с тонкими ветвями. Здесь были деревья, похожие на большеголовых мальчишек, деревья, напоминавшие женщин, в муках свивших изогнутые пепельные ветви, деревья с крупными белыми и оранжевыми цветами, деревья с плодами в форме звёзд и с плодами, похожими на жёлтый гандбольный мяч с вмятинами, деревья с лиловыми овальными плодами. На ветвях громко пели птицы. Опускались лёгкие сумерки, и из-за этого заросли напоминали глухую лесную чащу. Асафуми оказался прямо перед багряными и багряно-лиловыми зарослями. Это был олеандр. Его узкие, как уголки глаз, листья оливкового цвета тянулись к Асафуми. В воздухе поплыл лёгкий сладковатый запах багряно-лиловых цветов, и Асафуми понял — здесь был дом его деда.
Зацепившись за конёк крыши, висел тонкий молодой месяц. Маленькое селение обступили чёрные тени гор. Паломники уселись под крышей хижины и шумно переговаривались. Они наелись овощей и фруктов, и потому все были довольны. Рэнтаро, обхватив колени, сидел в стороне один.
Он прикрыл валявшиеся в хижинах тела найденными поблизости циновками, напоил водой умирающих детей, мужчину и женщину и смертельно устал от всего этого. Хоть он и был раздосадован грабежом, учинённым паломниками, но, уступив чувству голода, поел овощей с грядок и, подобрав пару похожих на малайское манго плодов, разгрыз их. После этого его снова охватило странное щемящее чувство, и он, как обиженный ребёнок, повернулся ко всем спиной.
— Почему у тебя такой скучный вид? — Юное существо непонятного пола подошло к нему и село рядом. Вопрос прозвучал как всегда безмятежно, без тени недовольства.
— Ты задумывался о том, что паломничество к Якуси — это путешествие, которое никогда не кончится и никуда не приведёт? — с вызовом спросил Рэнтаро.
На тонких губах юного существа проступила нежная улыбка:
— Ну, во всяком случае, это лучше, чем бездействовать, ничего не предпринимая.
— Если уж ничего не предпринимать, то можно было бы не воровать у людей съестные припасы.
Юное существо слегка удивилось, будто на него возвели напраслину.
— Мы все изгнаны из круга людей. Всё одно как если бы нам сказали: «Умрите!» Но кто решит, умереть нам или жить?
Рэнтаро посмотрел на сидевших чуть поодаль паломников. Однорукая женщина своей единственной рукой гладила младенца по щеке. Женщина с шишкой на лбу, глядя на них, смеялась. Старик кормил рыжего зайца травой, рослый мужчина, растянувшись на земле, громко храпел. Конечно, никто не мог решить, жить или умереть этим людям, и Рэнтаро ответил:
— Никто не может этого решить.
— Да. И потому мы идём Дорогой-Мандала. Мы не знаем, жить нам или умереть, мы просто идём по дороге.
— Но разве не вы сами должны принять решение?
Юное существо фыркнуло:
— Ты думаешь, люди, начисто всё позабывшие, могут что-то решить?
Ах да, забыть обо всём. Рэнтаро отправился в это путешествие по новым местам, пытаясь позабыть и о Ёко, и о своей семье, и о Сае. Это был отказ самому себе решать собственную судьбу. При слове «собственная судьба» перед мысленным взором Рэнтаро мелькнули и исчезли образы воспоминаний. Первое путешествие по новым местам вместе с отцом. Горькие слёзы во время ночлега из-за боли в ногах и плечах. Ежеквартальные посещения домов клиентов, во время которых те радостно сообщали, что лекарства им помогли. Как его, ещё плохо знавшего местный язык, бранили в лавке Тамии в Сингапуре. Первая встреча с Саей. Её разом просветлевшее смуглое лицо, когда он кинул ей воздушный шарик. Ёко, стыдливо не поднимавшая головы во время смотрин. Он, не отводивший глаз от её хрупкого затылка. Переполнявшая его и готовая вот-вот прорваться радость от невесомости и тепла, которую он почувствовал, держа на руках своего первенца. Походы по малайским лесам вместе с Саей. Силуэт повзрослевшей девушки, легко ступавшей по земле своими маленькими ножками. Жизнь в доме в Кота-Бару, где он целыми днями сжимал её в своих объятьях и занимался с ней любовью. Волнение, нахлынувшее на него, когда он получил от Асацугу пастельный рисунок с надписью «папа». Все эти сцены составляли жизнь Рэнтаро. И Ёко, и Асацугу, и Кикуо, и Тано, и Исаму, а теперь ещё и их будущий с Саей ребёнок — все они были частью его жизни. И негоже было ему убегать от них. Но ему хотелось только удовольствий, а от трудностей он стремился убежать. Но жизнь людей состоит не только из радостей, но и из печалей.
