Между прочим, к разговору о женщинах как о врагах человеческих. Женщина и создана-то была вероломно. Помнится, Ветхий Завет свидетельствует: «И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его и закрыл то место плотью». Вот так, во сне у беззащитного отъято было ребро. Вероломство и стало женской сутью. Женщине лишь бы насладиться, лишив человека и сил, и высокоумства. И это неоспоримо.
И опять мысли мои о Москве, и не извести их, сколь ни тужься. О, город-женщина! Скольких ты вероломно заманила и поглотила безвозвратно, скольких испила, скольких иссушила! Сколько ребер утрамбовано в основании твоем, кичливая! Прорва! Прорва! Скольких извергла демонов из утробы своей! Скольких простецов предала на позор! Гордись.
Были два монастыря в старой Москве. Когда были, в предании, больше похожем на анекдот, не сказано. Были два монастыря, мирно соседствующих, – мужской и женский. И вдруг заметил пономарь с высокой колокольни: стала оседать земля в направлении от женского монастыря к мужскому и в направлении от мужского к женскому. Так и оседала, так и оседала – двумя ровными, будто стремящимися навстречу друг другу, канавами. Это обваливался подземный ход, который рыли в страстном стремлении монахи и монашки, и отнюдь не в страстном стремлении совместно предаваться богомыслию и молитвословию, а не выдержав плотских ограничений. Неверная московская земля, и сама грешная, предала греховодников, обнаружив ход.
Между прочим, лаз, который выточили монашки, оказался не в пример длиннее, чем тот, над которым трудились монахи. И вряд ли решающим обстоятельством стало здесь женское трудолюбие и кропотливость. Страсть рыла норы, скажу я. Кто более вожделел получить недостающее, тот и вырыл более. Или, кто знает, была… был… было среди монашек мощное, неутомимое в стремлениях существо, подобное Улли, и, смелее предположу, не одно.
Улли, ma epouse… Нет, я не любил, не дорожил ею. Я ею раздражался и утомлялся сверх всякой меры. И сердце не сжимается, когда вспоминаю ее… Но и вспоминаю редко. Что не мешает ей иногда являться ко мне в кошмарных снах, дабы напомнить о себе. Зачем, хотел бы я знать? Насколько я осведомлен, Улли нынче процветает. Не где-нибудь, а в городе Париже. Сменила имидж на готический, не иначе вняв моим пожеланиям, и вот уже ряд лет состоит в браке с гермафродиткой-супермоделью. Сладкая парочка, если не врет глянцевая хроника, вполне счастлива и подумывает о том, не взять ли на воспитание двуполого младенца.
Почти сразу же после того, как выяснилось, что представляет собою ma epouse на самом деле, чередой последовали все эти неприятности, окончившиеся моим лечением, и – развод. Она… Вернее, он… Нет, оно, Улли! Оно стеснялось и комплексовало, но, разумеется, не более, чем способны комплексовать занятые эпохальными свершениями валькирии. Никаких вам проявлений истерии, комплекса вины или суицидальных стремлений, даже, по-моему, подсознательных, которые, наукой доказано, есть абсолютно у всех.
И развод после моего пребывания в сумасшедшем доме, которое послужило поводом, инициировало оно, а не я, как некоторые, незаконным образом собирающие досье в целях шантажа, полагали. Я, разумеется, стремился к одиночеству, видеть никого не желал, но воля моя тогда была слишком подавлена душевредными зельями, которыми меня потчевали в доме скорби. Поэтому я, еле ноги переставлявший, все норовил прилечь и забыться и не способен был самостоятельно предпринимать какие-то шаги, чисто физически не способен.
И опять скажу – не понимаю женщин! Когда меня повели разводиться, maman моей… моего epouse смотрела на меня злобно до крайности, чуть клыки не обнажала, желая зарезать, как волк ягненка, будто бы я виноват во врожденных странностях ее дочери, то есть сына, то есть… этого сокровища Улли.
* * *
Сплошные розы и без шипов, как выразилась Елена Львовна. Точнее и не скажешь. Таким представлялось Юлии ее нынешнее существование. Муж на зависть знакомым дамочкам, прелестный ребенок, достаток, долларовый счет, иностранный автомобиль, радиотелефон – новомодная забава, быстро ставшая необходимостью, связи с влиятельной верхушкой. Светские приемы, бриллианты и туалеты «от кутюр». Глянцевая светская популярность. Светский образ мыслей. Все, чего ей недоставало в африканской ссылке. Работать в наступившие времена никто не заставлял, тунеядствуй всласть. Если не возникает проблем с жизнеобеспечением, принудительный труд не грозит. Впрочем, если и возникнет… Но с чего бы? Сплошные розы без шипов. Мало того, еще и розовое масло, душное и приторное до дурноты, и скользкое, маскирующее жизненные шероховатости. Что… что пугало.
Юлия с детства умела подать себя светской публике, но детство кончилось, а обновленный бомонд далеко не всегда представлялся ей комильфотным. Не потому, что было в ней ханжеское, а и впрямь. А и впрямь, случалось, тем самым розовым маслом умащивали грязные ноги.
Виктору же все было трын-трава. Преуспевал он везде: и в крупном банке, где служил теперь, обеспечивая международные связи, и на балу, и в пиру, и в миру был желанным. Был мило насмешлив, не по-тяжелому циничен, флиртовал с блеском, умея не оставлять ни надежд, ни обиды, протекций будто бы и не искал, они сами находили его. Словно заговорен был на удачу. Или подписал с кем договор известными чернилами – так шутили и доброжелатели его, и завистники. Но удачливость всегда представляется мистической, и стоит ли злословить бездоказательно, если все хорошо? Все хорошо и прекрасно. Вот только дома с некоторых пор…
С некоторых пор за взглядом его голубым Юлии виделась ледяная пустота, то ли пугающий, то ли испуганный вакуум. Она поднимала брови, смотрела пристально в глаза мужа и спрашивала:
– Тяжелый день?
– Не иронизируй, – отвечал он, хотя Юлии казалось, что иронию упрятала она глубже некуда. – Это неумно, Юля, так выдавать себя. Твой папочка не учил ли тебя сдержанности во всех обстоятельствах? Безопасности ради. Ты нарываешься, моя ненаглядная.
– Угрожаешь?
– Господи, нет! Напоминаю. Учу. Ты слишком горяча, чтобы играть достоверно. Поэтому лучше сдерживайся.
Всегда и везде, на любой сцене, иначе забросают тухлыми помидорами. Или огребешь воз дерьма. Это в лучшем случае.
– А… в худшем, мой учитель?
– Я же тебя просил. Не иронизируй. В худшем, Юля, ты просто исчезнешь бесследно. Как многие неугодные исчезают теперь. Хорошо, если безболезненно. Была, и нет тебя. И вообще, ты всем нам показалась. Видение такое было многолетнее. Очаровательное.
– Значит, все-таки угрожаешь.
– Сколько можно это утверждать? У тебя паранойя. Тебя к ребенку нельзя подпускать. Мало ли – приступ буйного помешательства, – прикрывал глаза Виктор и сжимал губы до проволочности.
– Это подло, Виктор! – свирепела Юлия. – Левка при чем?
– Ни при чем, конечно. Я разве что-то говорил такое? Просто я за него беспокоюсь. Отец я или нет?
– Ты… сомневаешься?
– Опять ирония? Хорошо, прощу еще раз. И отвечу: разреши счесть твой вопрос риторическим.
– Виктор! Ладно… Я понимаю: настроение. Депрессия. Стресс. Нервная работа. Танцы на острие ножа. Светская патока бочками. Тебе нужно над кем-нибудь поизгаляться, чтобы не принимать рвотное. Тебе нужно кого-то отмолотить, а я самая наилучшая боксерская груша. Тебе нужно снова возлюбить себя и для этого унизить того, кто рядом.
– Все-все-все! С больной головы на здоровую. И снова ирония. Засунь ее себе… – Виктор бледнел, лоб его покрывался капельками пота, руки начинали подрагивать, дыхание становилось частым и неглубоким. – Извини. Сказка про белого бычка. Я устал повторять. И мне пора подлечиться.
Виктор шел в ванную и доставал шприц из запирающегося ящичка. Наркотик, впрочем, был не из тяжелых и позволял балансировать на грани. Ему подобрали такой – взамен прежнего, и аккуратно, в счет оплаты его услуг, поставляли с тех пор, когда он в один страшный момент понял, что перед ним пропасть. Пропасть, и если он шагнет туда, то все было напрасным – и долгая на черной зависти замешанная любовь его, и победное торжество. И нежность, щемящая, желанная, никогда не испытанная до роковой встречи, но убийственная для него, потому что инородна ему, как наркотик.
Юлия, в общем, верила, что колет он себе нечто инсулиноподобное, купирующее развитие диабета, который, как он объяснил, обнаружился у него пару лет назад. Тогда Виктор, действительно, выглядел нелучшим образом, просто страшен был, и настолько, что пугал своим видом пятилетнего Левку. Юлия настояла на медицинском обследовании, и Виктор солгал, что у него диабет.
Она поверила – симптомы были похожи, если не врал медицинский справочник. Бледность, быстрая утомляемость, раздражительность, сердцебиение, жажда. Еще что-то, чего и в помине у него не было, а было нечто другое, но делалась оговорка, что симптомы могут проявляться с индивидуальными отклонениями. А результаты лечения были налицо, буквально через несколько минут после инъекции к ней возвращался тот самый Демон, который возжег ее страсть, помог ей воспрянуть, истомившейся в повседневности, поманил за собой, и она пошла без оглядки, предав.
