– Здравствуйте, я…
Разумеется, ты не ждал аплодисментов, но и того, что дальше произошло, тоже не ждал: холодная тяжелая волна дорожной грязи ударила в лицо и грудь, и насмешливый мужской голос, усиленный на всю улицу мощным американским динамиком, прокричал:
– С первым апреля, мужик!
Ты открыл глаза и увидел, что, набирая скорость, милицейский лимузин едет дальше, а сидящие в нем менты оглядываются и смеются.
И ты улыбнулся, стирая ладонью с лица жидкую ледяную грязь, и то была улыбка благодарности.
Теперь ты точно знал, что сдашься не этим и не таким, как эти, а кому-нибудь проще, приличнее, скромнее, кто сразу все поймет, войдет в твое положение.
Впрочем, размышлять на эту тему ты долго не мог – к тебе стремительно приближался большой двухсекционный «Икарус», называемый теми, кто в нем ездит, скотовозом, и из-под его колес разлетались цунами снежной жижи.
Чтобы не быть накрытым ими с головой, ты попятился, но неожиданно автобус сбросил скорость так, что занесло заднюю секцию, затормозил и остановился впереди, обдав тебя мужским ароматом солярного выхлопа.
Ты не подумал, что это он ради тебя остановился, и даже когда с громким шипением открылась задняя дверь – все еще не верил и, неуверенно улыбнувшись, побежал, да так быстро, что, когда вскочил в него, согнулся в поясе, задохнувшись в одышке.
Если не считать водителя, автобус был совершенно пустой. Он двинулся, и все время, пока ты приходил в себя, водитель всматривался в тебя, пытаясь определить твое состояние.
Это был немолодой, крупный, с большим загорелым лицом мужик, как-будто чем-то озабоченный. Несомненно, он хотел с тобой пообщаться, и ты двинулся к нему по просторному салону, успев отметить про себя, что это не будка автозака, и задержался у кассы, вспомнив, что у тебя нет денег.
Водитель понял твой взгляд по-своему – глянул озорно и вопросительно и постучал себя пальцем по кадыку. Так он определил твое состояние.
Ты усмехнулся и отрицательно мотнул головой.
Водитель не поверил.
«А что же?» – спрашивал его взгляд.
Ответ пришел в голову сразу: ты сложил пальцы обеих рук, изображая тюремную решетку, и приблизил к своему лицу.
Водитель радостно засмеялся, откидываясь в кресле, и ты подумал: какая же хорошая, легкая и простая вещь правда. Сказал – и всем хорошо, и даже весело, и к тебе почти вернулось то радостное состояние, которое испытывал, когда смотрел на летящий в небе самолетик и сидящий в нем бородач в летчицком шлеме махал тебе рукой.
– Да я сам с бодуна! – сообщил водитель в сиплый микрофон, поняв твой ответ по-своему.
Голос у него был густой, хриплый и как будто чем-то огорченный.
– У тещи день рождения, семьдесят старушке, но хорошая еще… Еле поднялся с утра, думал, на линию не выпустят. Прихожу, а фельдшерица с начальником смены сидят спиртик попивают. С утра! – Водитель помолчал и, осуждающе мотнув головой, подвел итог: – Везде бардак!
Он смотрел на тебя, ожидая твоей реакции, и, делаясь серьезным, ты согласно кивнул, поняв, что не тяжелое похмелье, а всеобщий бардак огорчает этого большого и сильного человека и тебя заодно, и подошел к кабине.
– А ты чего перед волками этими руку поднимал, думал, такси? – с интересом спросил водитель.
Тут твоя правда была бы долгой и неинтересной, и ты неопределенно пожал плечами.
– Такси… – усмехаясь, вновь мотнул головой водитель. – Это же Найденов, начальник нашего ОВД, сволочь страшная! Он в Нижнем Чертанове еще недавно работал. Я лично взятку ему давал, когда шурина из ментовки за драку вытаскивал.
Глядя одним глазом на дорогу, вторым на тебя, он ожидал вопроса, и ты его задал:
– Берет?
– Как последняя проститутка! – с особенным чувством и удовольствием водитель выговорил последнее слово и засмеялся.
И ты засмеялся, но вновь вспомнил про деньги на билет и опечалился.
– Там все развалил, теперь здесь разваливает. Даже не понимаю, почему он до сих пор майор, генералом должен быть при таких талантах. Ничего, попадется он мне, я его не так окачу! Окачу, окачу, еще как окачу! – мстительно щурясь, пообещал водитель. Это было даже не обещание – клятва.
Никогда в жизни ты не ездил зайцем.
Это был один из твоих маленьких, но важных жизненных принципов, и ты не хотел ему изменять даже сейчас.
– У меня нет денег, – глотнув от волнения воздух, признался ты, и сразу стало легче.
– Что? – не расслышал водитель.
– У меня нет денег на билет! – прокричал ты, почему-то раздражаясь, и, услышав, водитель отмахнулся, даже не глянув – он не хотел сейчас говорить и думать о деньгах, его грела и радовала мысль о мести Найденову.
«Ну вот…» – подумал ты успокоенно.
Стало совсем хорошо.
«Вот так бы ехал и ехал. Всю жизнь…» – думал ты, глядя на дорогу, дома за окном, людей на тротуарах, на водителя в кабине.
«Ионышев Виктор Иванович» было крупно написано на прикрепленном скотчем к торпеде прямоугольничке картона.
«Ионышев Виктор Иванович, Ионышев Виктор Иванович (опять Виктор Иванович!), я тебя никогда не забуду», – думал ты, выходя из автобуса у станции метро, и конечно же забыл.
Впрочем, совсем не факт, что славного того человека, подобравшего тебя на дороге, подбодрившего и поддержавшего в трудную минуту жизни, звали именно так, это могло быть и имя напарника, сменщика то есть, а табличку с фамилией водителя не сменили: и то правда – везде такой бардак!
2
То был Теплый стан.
Ты бывал здесь не раз: приезжал на ярмарку за продуктами для своей семьи, потому что здесь они дешевле, чем у вас в Чертанове. Но сейчас вел себя так, как будто приехал сюда впервые из какой-нибудь провинциальной глухой дыры – стоял, растерянный, посреди хаотично движущейся толпы, смотрел во все глаза, слушал во все уши.
Для тебя это была не толпа, но собрание людей – свободных и счастливых.
И все они тебе нравились, всех ты, можно сказать, любил, – без сомнения, эти люди были лучше оставшихся в общей камере Бутырки. У тех присутствовала на лицах печать несвободы, выражавшаяся в общем напряжении, злобном взгляде, кривой ухмылке, – эти же были свободны!
Свободные лица, свободные глаза, свободная походка – они не думали о своей свободе и вряд ли считали себя счастливыми, но ты-то знал, ты – знал…
Подойдя к книжному развалу, ты остановился, как останавливался перед книгами всегда.
– Помочь? – участливо поинтересовался продавец, молодой человек с интеллигентным лицом студента филфака.
– Нет-нет, – смущенно ответил ты и пошел дальше, впрочем, скоро остановился у цветочного киоска, невольно же подсматривая и подслушивая, как юноша покупает девушке цветы.
Подумать только! Юноша покупает девушке цветы!
Она хотела розы, а он настаивал на гвоздиках. Понятно, гвоздики в три раза дешевле роз, но молодой человек не был жадным, просто ему хотелось, чтобы хватило на кино. «Эх, если бы у меня были деньги», – сочувственно подумал ты, но не решил, что бы сделал, потому что юноша все же купил розы, и девушка благодарно чмокнула его в щеку.
«Какие же они хорошие – эти свободные люди», – думал ты, умиляясь и одновременно самоумиляясь – два этих чувства всегда сливались в тебе в одно.
Странное дело – первым на воле к тебе вернулось твое прекраснодушие.
Следующая остановка была у киоска, где готовили и продавали шаурму.
Запах жареного мяса щекотал ноздри.
Впервые за последние полгода ты по-настоящему захотел есть.
В общей ты делал это, потому что все ели и было нужно есть, – давился ненавистной сырокопченой колбасой, устало рвал зубами сало – тюремную защиту от туберкулеза, но так называемого аппетита никогда не испытывал.
– Иды, иды отсуда! – услышал ты вдруг и открыл глаза, которые почему-то закрылись.
Это именно к тебе обращался продавец шаурмы – черный и носатый восточный человек. Девушка в белой короткой шубке, белых колготках и грязных белых сапожках, с шаурмой в одной руке и стаканчиком кофе в другой смотрела на тебя брезгливо и презрительно, видимо, она пожаловалась на тебя продавцу.
– Иды, иды, – незло повторил тот и скосил виноватый взгляд на девушку.
У вас в общей кавказцев называли пиконосыми, но тебе это не нравилось и ты ни разу не употреблял это слово.
Вот и сейчас – он не стал для тебя пиконосым, хотя было немного обидно.
– Извините, – сказал ты, поворачиваясь, и подумал, уходя: «Все равно они хорошие».
Но в самом деле твой внешний вид оставлял желать лучшего: ботинки грязные и мокрые, и брюки, и куртка, и даже берет на голове – ужас. Тебе бы выбрать какой-нибудь закуток и почиститься, но данная мысль в голову почему-то не приходила. Хотя и то правда: какая разница, в каком виде сдаваться…
«Я Золоторотов! Я Золоторотов. Я… Золоторотов…» – стал повторять ты про себя на разные лады, репетируя, вновь готовясь к собственной сдаче.
Надо было подойти к первому встречному милиционеру и сказать эти слова, – только и всего, но почему-то ты этого не делал.
